– Я?! Да ты что, Ген… Какие правильные слова? Если я и сама, ты же видел… Нет, уволь, братец. Это ты сейчас вообще не по адресу. Вообще пальцем в небо.
– Да? Жалко… Ну, тогда хоть со мной поговори, что ли. А то я совсем скис.
– С тобой – сколько угодно! С большим удовольствием!
– Тогда выходи, я к твоему офису аккурат подруливаю. Посидим где-нибудь, пообщаемся. В японский ресторан хочешь?
– Погоди… А откуда ты знаешь, где я работаю?
– Так ты ж мне сама рассказывала! Забыла?
– А, ну да… Хорошо, Ген, выхожу. Правда, еще рабочий день не закончился…
– Да и фиг с ним!
– Точно! Это ты сейчас хорошо сказал, фиг с ними со всеми! Иду, Ген…
Нажала на кнопку отбоя, легкомысленно крутанулась в кресле, отбарабанила ногтями веселую дробь по столешнице. Как хорошо, оказывается, когда брат есть! Взял и позвонил запросто, и кинул спасательный круг! А она и не ждала…
Быстро собравшись, выскочила в коридор, по пути заглянула в приемную:
– Лена, если Марк Андреевич будет меня спрашивать, скажешь, я ушла.
– Ой… А как говорить? То есть вы насовсем ушли или вернетесь?
– Нет. Не вернусь. Ни за что, никогда. Я ушла навсегда и навеки. И не просите меня вернуться… – театрально воздела руку над головой, слегка прогнувшись в спине.
Лена смотрела на нее озадаченно. Наверное, не поняла ее стихийно-шутливой экспрессии. Вдруг подумалось – бедная девочка. Совсем ее Марк зашугал показной строгостью. И зарплату невесть какую платит… А ведь старается девочка, терпеливо сносит все его капризы. Эх, Марк… Дурак ты, ей-богу. Лучше бы зарплату сотрудникам добавил, чем…
Генка ждал около машины, галантно распахнул перед ней дверь. Сев за руль, двинулся с места. И снова набросился с места в карьер:
– Нет, я не понял, чего ты с Маришкой не хочешь поговорить? Ну вот скажи, к кому мне еще обращаться с таким деликатным делом, если не к сестре?
– Ген… Отстань, а? Ну сам подумай, что я ей скажу? Что надо прощать мужнину измену? Да у меня ж язык не повернется такое произнести, Ген! Тем более, я и сама считаю, что…
– А я твоего мнения и не спрашиваю, считай, как хочешь. Я ж не уговариваю тебя, чтобы ты своего мужа простила. Я ж хочу, чтобы ты Маришку уговорила меня простить.
– Ну и логика, зашибись просто! Сам-то себя слышишь, Ген?
– Слышу. Нормальная у меня логика. Ты же это, как бы наоборот… От обратного с Маришкой разговаривать будешь.
– Не поняла…
– А чего тут непонятного? Все просто, Оль. Когда человек хочет убедить другого человека в том, во что сам не верит, он становится особенно настойчивым… Во, как сказал, ага?
– Да ерунду ты сказал. Я так не умею. Я вообще никаких компромиссов не признаю. Наверное, в этом моя беда и есть…
– Ну, так и хорошо же! Значит, по ходу дела научишься. Лиха беда начало, Оль!
– Нет, Ген. И не проси… И все, хватит об этом.
– Поздно, Оль.
– В каком смысле? И вообще, куда ты меня привез? Двор какой-то… Мы ж в японский ресторан хотели!
– Это мой двор. А во-о-н, видишь, это мой балкон… А на балконе Маришка стоит, в нашу сторону смотрит. И меня, и тебя хорошо видит. Так что поздно, поздно, Оль… Представляешь, что она подумает, если я развернусь и уеду? Тогда уж точно всему конец. Так что придется тебе идти объясняться, сеструха. Все, ничего не поделаешь. Пошли.
Генка, не дожидаясь ее реакции, вышел из машины, глянул через лобовое стекло, нахально улыбнулся, нетерпеливо махнул рукой – давай, мол, выходи скорее!
Ольга глядела на него исподлобья, едва сдерживая улыбку. Вот же поганец какой, а? Как на него сердиться-то? Нет, впервые она с собой такой произвол допускает… Вот что значит – родная кровь! Веревки из нее этот Генка вьет, удивительно просто!
Выйдя из машины, обреченно вздохнула, проговорила тихо:
– Ну и сволочь же ты, братец, вот что я тебе должна сказать.
– А то. Конечно, сволочь. Еще какая. Пойдем, я тебя до подъезда провожу.
– В смысле – до подъезда? А ты не пойдешь, что ли?
– Не-а.
– Генка, ты что?! Это… Это же… Все, я никуда не пойду!
– Пошли, пошли. – Весело потянул он ее под локоток. – Никто тебя там не укусит, не бойся. Ну, может, Маришка пару раз по мордасам заедет… Шучу, шучу, конечно. Не бойся. Она у меня девушка смирная.
Открыв дверь подъезда, подтолкнул слегка внутрь, проговорил торопливо:
– Третий этаж, первая дверь направо! Я в машине буду. Звони, если что.
Щелк – дверь закрылась. Что ж, обратного пути нет, получается. Во влипла. Что ж, надо идти.
Позвонила в дверь, и она тут же открылась, явив ей миловидное лицо Генкиной Маришки. Светлые с рыжинкой волосы, пухлые щеки, носик в конопушках, удивленные настороженные глаза.
– Здравствуйте, Марина.
– Здравствуйте… А вы кто?
– Я Ольга. Я вам сейчас все объясню… Дело в том, что я Генина сестра.
– Ой!
Глаза у Маришки из настороженных сделались круглыми, ладонь птицей вспорхнула к губам. Отступив на шаг в прихожую, она с полминуты глядела на Ольгу, как на ожившую статую Командора, потом тихо переспросила на выдохе:
– Сестра? Та самая, из письма, да? Ой, Гена таки вас нашел… Как он хотел вас найти, вы себе даже не представляете!
– Почему же не представляю? Очень даже хорошо представляю. Он у вас, знаете… Настойчивый такой.
– Да, нашел, значит… Ой, а чего мы на пороге-то? Вы проходите, проходите… Меня Мариной зовут, кстати!
– Да я уж в курсе… – тихо проворчала Ольга, переступая порог.
– Может, чаю? – церемонно предложила Маришка.
– Ну, чаю так чаю… – согласилась Ольга, проходя за ней на кухню.
Кухня была чистенькой, уютной, ухоженной. Пока Маришка суетилась с чаем, Ольга успела оглядеться, привыкнуть немного. Да, от такой кухни и от такой Маришки совсем уходить не хочется, Генку вполне можно понять.
– Вы какой чай пьете, черный или зеленый? – нарушив молчание, робко спросила Маришка.
– Слушай, Мариш… А давай сразу на «ты», а? Чего мы друг другу выкать будем? Родня как-никак.
– Ой, давай! – искренне обрадовалась молодая женщина. – А то и впрямь как-то не по-людски!
– Ага, не по-людски… Мариш, а мы с тобой кем друг другу приходимся, если по этой… по родственной иерархии?
– Так, погоди, дай сообразить… Если ты сестра моего мужа… Значит, ты мне золовка!
– Золовка? Вот здорово! А ты мне кто?
– А я тебе – невестка.
– Ух ты… Значит, у меня теперь невестка есть…
– А знаешь такую пословицу – лучше деверя четыре, чем золовушка одна? А еще говорят – золовка-колотовка…
И рассмеялись обе, с удовольствием разглядывая друг друга.
– Какая ты красивая, Оль… – через восхищенную улыбку произнесла Маринка. – Высокая, ладненькая такая. И волосы у тебя… Это свои, да?
– Свои…
– Очень красивый цвет, необычный.
– И ты тоже красивая, Мариш!
– Да ну… Я-то чего. Колобок колобком. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Знаешь про наши с Генкой дела, наверное? – грустно вздохнула Маришка.
– Да знаю, знаю… Только не знаю, как… С какой стороны, то есть…
– Да ладно, Оль. Не говори ничего. А давай лучше выпьем, а? За знакомство, за встречу. Все-таки не каждый день в моей жизни золовки появляются!
– А давай! Может, и разговоримся получше… А то и впрямь тема не идет. Не умею я как-то, знаешь. И что мы будем пить, Мариш?
– Так водочку. Мы ж люди простые. Как говорит тетя Наташа, Генина мачеха, лучше маленько, да миленько. Но вообще-то мы это дело не любим, просто в доме всегда держим для случая, для гостей.
– Отлично, давай водочку. Как раз тот самый случай и есть.
Маришка извлекла из холодильника початую бутылку, поставила на стол. Жест получился разухабистый, и снова они рассмеялись, поглядев друг на друга. Ольга махнула рукой:
– Наливай!
– Ага! – подхватилась Маринка. – Сейчас, только закуску соображу.
Через полчаса они совсем подружились. То есть трещали меж собой без умолку, перебивая друг друга и взахлеб обсуждая неловкую тему. Только почему-то вышло наоборот – не Ольга уговаривала Маришку простить Генку, а Маришка убеждала Ольгу в том, что она не права…
– …Мариш! Но ведь ты же не пускаешь его домой, правда? Значит, не можешь по-другому, так? Значит, через измену практически невозможно переступить? – стучала ладонями по столу Ольга, доказывая свою истину. Маринка кивала головой, вздыхала, чуть усмехаясь.
– Да, Оль, ты права, переступить невозможно. Да, очень больно переступить. А с другой стороны – это ведь гордыня наша, Оль… Ну кто мы такие, чтобы божьими дарами распоряжаться, причем распоряжаться исходя из обиды да по своему усмотрению? Любовь – она же от бога, Оль… И она богом двоим дана, жене да мужу. Да, людей двое, а любовь одна, ее нельзя на две половины разделить, как имущество при разводе, она именно в таком виде, то есть целиком, должна все испытания выдержать. И раскаяние, и прощение. Еще и неизвестно, что тяжелее…
– Ну, если так рассуждать! Тогда измена получается и не измена вовсе, а так, мелкая пакость. А ведь это предательство, Мариш. А предательства прощать нельзя. Давай тогда и Иуду простим за предательство.
– Ну, сказанула… Нет, Олька, ты не права. Нет, конечно, ты правильно все говоришь, грамотно, все по полочкам, все вроде так, да… А только все равно не права. Не знаю, я не смогу объяснить… Я ж сердцем живу, а не мозгами. Вот куда я без своего Генки? Я ж его люблю… Я ж умру без него…
– А чего тогда домой не пускаешь?
– Ну… Не знаю. Наверное, марку держу, чтоб он… Тоже прочувствовал мою боль. Чтобы тоже помаялся раскаянием. Он ведь знает, поганец, что я все равно его прощу.
– Да он давно уже все прочувствовал, Мариш! Ладно, чего уж, пусти его, а? Прямо сейчас… Он там, в машине сидит. Хочешь, я ему позвоню?
Не дождавшись Маришкиного согласия, она побрела в прихожую, выудила из сумки телефон, кликнула Генкин номер. Он откликнулся тут же, выстрелил в ухо с надеждой:
– Да, Оль! Чего так долго! Я тут места себе не нахожу, волнуюсь! Как вы там? Все в порядке?
– Да, Ген… Давай, поднимайся уже. А то мы тут сопьемся к чертовой матери.
– Иду! Бегу! Спасибо тебе, сеструха!
– Да ладно… Ты меня лучше домой отвези… Или нет, не надо меня отвозить, вам же это… мириться надо. Ты мне лучше такси вызови, ага?
– М-м-м… Понятно все с вами, девушки. Давай, я сейчас поднимусь, там и разберемся, куда кого. Пьяницы вы обе, понятно, кто вы такие?
– Да сам дурак…
Генка быстро поднялся в квартиру, Ольга сама открыла ему дверь. Потом стояла в коридорчике, выглядывая на кухню, пялилась в качестве третьего лишнего на их сцену примирения. Надо было уйти по-английски, но слишком уж была хороша сцена… Одно Генкино выражение лица чего стоило. Такое же выражение лица, к примеру, было у Васи Кузякина, когда супруга Надя в конце фильма пришла к нему на свидание. И говорить Генке ничего не надо в этот исторический момент, просто смотреть на Маришку глазами Васи Кузякина – этого вполне достаточно было. Тем более, Маришкино лицо само ему навстречу радостью плыло. Ага, после выпитой водочки-то…
Позже, выйдя из подъезда, чтобы посадить Ольгу в такси, Генка вдруг произнес нерешительно:
– Слушай, Оль… А давай в выходной еще раз в Двуреченск махнем? А то, знаешь… Как-то на душе хреново, начали дело и бросили. А вдруг ей… Ну, то есть маме нашей… Вдруг ей помощь нужна, а? Она ж мать все-таки… Нам с тобой хорошо, а ей…
– Ладно, Ген. Как скажешь. Поедем.
– Спасибо тебе, Оль…
– Да ну. Маришке скажи, чтобы завтра мне позвонила… Хорошая она у тебя, Генка. Ой, а она мне знаешь кто? Она мне невестка, представляешь?
– Ага… Ладно, пока. Позвони, как в квартиру войдешь, поняла? Пьяница, блин.
– Да сам дурак…
* * *Дядя Митя их появлению страшно обрадовался. Топтался на месте, ворчал беззлобно:
– Ах ты, зараза какая, Генка… Осерчал на меня, а я тут переживай! Чего нам делить-то, племяш? Хотя я понимаю, что обидел тебя, брякнул в прошлый раз… Понимаю, Генка, понимаю. Она ж тебе мать. Прости меня, дурака окаянного! – И, обернувшись назад, крикнул в сторону дома: – Мария, накрывай на стол, гости дорогие приехали. Да не на кухне накрывай, в горнице, по параду! Тарелки нарядные доставай, рюмки цветные!
– Ой, не надо ничего, мы ненадолго! – попыталась остановить его пыл Ольга, но дядя Митя лишь отмахнулся досадливо, снова обращаясь к Генке: – Ишь, как вовремя приехали-то! Мария сегодня аккурат с шаньгами затеялась! Ох, и шаньги у нее, я вам доложу… Сроду таких не пробовали! От одного запаха в обморок упасть можно! Чуете, запах-то, нет?
– Да, чуем… Спасибо… – вежливо кивнула Ольга, улыбнувшись. – Но нам бы поговорить с вами хотелось…
– Нет, чего ты поперек батьки в пекло лезешь, а? – сердито повернулся к ней дядя Митя. – Я с Генкой говорю, а не с тобой! Ишь, прыткая какая! Видать, хлипкий у тебя муж, избаловал тебя!
– Нам бы и правда поговорить, дядь Мить… – выступил вперед Генка, будто закрывая Ольгу своей грудью.
– Да я разве против, племяш? И поговорим сейчас, и выпьем, и закусим. Только ты уж больше не серчай на меня, Генка, помилосердствуй.
– Да ладно, дядь Мить… Кто старое помянет, тому глаз вон.
– Генк, да я ни одним словом больше мать твою не помяну, да чтоб я сдох!
– Нет, дядь Мить, так не пойдет… Мы ведь с Ольгой за этим как раз и приехали. То есть за памятью. Расскажи нам, что дальше было.
– Да не знаю я ничего…
– Ты ж прошлый раз говорил, что якобы узнал о ней все! Помнишь? Еще сказал, что вкривь и вкось у нее пошло!
– Господи, да зачем вам это, ребята…
– Надо, дядь Мить. Все, как на духу, голую правду.
– Ну, не знаю… Так сильно надо, что ль?
– Да. Сильно надо.
– Ладно, коли так. А соскакивать да убегать больше не станешь, Генка?
– Ну, сказал же…
Пока они беседовали с дядей Митей, шустрая Мария успела накрыть на стол. И посуду достала «нарядную», и рюмки «цветные». И на тарелках была та же снедь, что и в прошлый раз – аппетитно соленые огурчики-помидорчики, розовое слоеное сало, квашеная капуста. На большом блюде – шаньги горой, с картошкой, сметаной, творогом. Ну и графинчик появился, естественно, пузатый и запотевший.
– Простите, гости дорогие, ничего покупного у нас нет, все свое… – любовно оглядела стол Мария. – Мы с Митей покупные продукты не уважаем, чего в себя всякую отраву добровольно впихивать? Вон, даже и выпивка у нас своя… Ну, садитесь, угощайтесь на здоровье. А я пойду, дела у меня по хозяйству, извините…
Ольга с тоской взглянула на пузатый графинчик, передернулась внутренне. А что делать, придется «в себя впихивать», как только что выразилась Мария. Хотя она бы предпочла «покупным» отравиться.
Дядя Митя разлил по рюмкам, Генка глянул на нее мельком, ухмыльнулся. Нет, что он вообще о себе думает, этот братец? Надо было в этот раз на ее машине ехать!
– Ген… А может, обратно я за руль сяду, а?
– Не, Оль… Я свою ласточку никому не доверяю, она чужих рук боится. Да ладно, не трусь, подумаешь, самогонка. Это ж как виски, Оль. По-моему, тебя крепким градусом не особо напугать можно, а? Следуя моим недавним наблюдениям?
– Поганец…
– Вы чего это, ругаетесь меж собой, что ли? – удивленно поднял бровь дядя Митя. – Или это так, вроде шутки юмора?
– Да, дядь Мить. Ольга у нас веселая девушка, очень пошутить любит.
– Ага… Это хорошо, что веселая. И красивая… Ишь, от матери какие волосья достались. А лицо – нет… Лицо не материно. И в тебе, Генка, ничего материного нет, все от отца перешло. У Анны другое лицо было…
– Дядь Мить… Так ты ее нашел потом, да? Что с ней потом стало?
– Да, я долго ее искал, когда она от меня ушла. Считай, много лет искал. Вот спроси меня – зачем, и ответить толком не смогу… Справки всякие наводил, даже знакомца одного нашел из этих самых… Как сейчас по телевизору грамотно говорят, из уголовной среды. Он-то мне все и разузнал в подробностях…
Дядя Митя замолчал, вздохнул тяжело. Глянул на Ольгу, жестом приказал – давай выпьем, мол. Опрокинул в рот рюмку, крякнул, зажмурился на секунду. Генка сидел, пережидал терпеливо. Наконец, не выдержал, спросил тихо:
– И что, дядь Мить? Что этот знакомый о ней рассказал?
– Да ничего особенного, Генк. В принципе, то, о чем я и думал. Нашел ее тот самый бандит, который казначей, а может, она сама его нашла… В общем, жила она с ним. К тому времени уж беременная была…
– Что?! – воскликнули Ольга с Генкой одновременно, подавшись корпусами к дяде Мите. Потом переглянулись в ужасе.
– Да, да, не удивляйтесь так шибко, чего уж… Баба она молодая была, еще и сорока не было, когда я ее след обнаружил. Да, сестричка у вас тогда народилась, сиротинушки вы мои горемычные. Тоже, стало быть, сиротинушка сестричка-то ваша.
– Почему? Почему наша сестричка сиротинушка? – с бьющимся сердцем спросила Ольга. – Это что же… Анна умерла, да?
– Да не… – махнул рукой дядя Митя, – нет, что ты. Я ж не к тому про сиротинушку-то сказал. Я к тому, что не успела она родить, как загремела под статью вместе со своим казначеем. Видать, он и ее приспособил под свои воровские дела. Насколько я знаю, ему пятнашку впаяли, а ей всего пять… Три года общего режима и два года колонии-поселения.
– Как это? Беременной – и пять лет? – удивленно спросил Генка.
– Ну, ты даешь, Генк… – вздохнув, снисходительно глянул на племянника дядя Митя. – Она родить успела, пока следствие шло, не пять же лет бабе в положении ходить.
– А ты что, дядь Мить, никак ей не помог? Ты ж сам говоришь, что как раз нашел ее в это время!
– Ну да, нашел… И что с того, что нашел? Как бы я ей помог-то? Побег бы устроил, что ли? Единственное, что сделал, на суд сходил, это да… Специально туда поперся, чтобы на нее посмотреть. Сел, значит, в последнем ряду, долго на нее глядел… И знаете, как отрезало. Она уж не та баба была, ой, не та…
– В смысле, не та? – тихо спросил Генка.
– А не знаю, как объяснить… Так бывает, племяш. Бывает, ищешь всю жизнь чего-то, стремишься, как одержимый, а потом найдешь, и – пшик… И не надо тебе уже ничего… Бывает, Генка, бывает.