– Подобный метод не рекомендуют использовать государственным деятелям. Однако мне кажется, что вы лучше управляете своей жизнью, чем они – нашей, – отметил Пэбб.
– Не судите политиков слишком строго, – пошутила она. – У меня с ними есть по меньшей мере одно сходство: я не боюсь, что что-то не получится, потому что каждый раз могу начать что-то новое. А потом начать снова! Наша самоуверенность не имеет границ!
* * *Солнце зашло за крыши. Пенфизер принес крем-брюле, благоухавшее апельсиновым ликером.
– Мой ужин, – извинился Пэбб. – Хотите разделить его со мной?
– Из-за вас я стану алкоголичкой, – вздохнула Эммануэль.
– Уверен, что вам это не грозит, – заверил он. – Вы невосприимчивы к привыканию.
– Да уж, это точно. Но я способна быть верной. Однако эта верность не имеет ничего общего с расчетливостью жертвы, как об этом сказано в дурных книгах.
– Я не читаю дурных книг, – сказал Пэбб.
– Если бы единственная исключительная любовь, любовь обладания, ревнивая любовь действительно переполняла жизнь писателей таким блаженством, то разве они о ней столько бы писали?
– Они воспевают жизнь монахов в монастыре, чтобы действительно поверить в свои выдумки.
– И чтобы им за это воздалось в ином мире? Я же предпочитаю быть верной до глубины души этому миру, – возразила Эммануэль.
А потом, дружелюбно посмотрев на мужчину, она добавила:
– Петь меня заставляет не вера, а красота.
Пэбб с удивлением заметил, как Эммануэль мягко повысила голос и стала напевать мелодию, которую он не знал, но припоминал, что эти слова он где-то слышал или читал в какой-то книге. Но было это очень давно, и Пэбб так и не отгадал, почему они ему так знакомы. Где же он их слышал? Может быть, в пустыне?…
Перед тем как уйти, Эммануэль сказала Пэббу:
– Почему я хочу петь для вас? Потому что, без всякого сомнения, нахожу вас красивым.
5
Петра ее не дождалась.
Эммануэль плашмя рухнула на кровать, пока еще не зная, кусать ли от сожаления подушку или встать спозаранку, чтобы воспеть восход Солнца, ее счастливой звезды.
Часть вторая Брак в необыкновенном мире
I. Оксигарум[31], моя любовь
1
Марк старался заинтересовать Аурелию.
Пэбб предложил им посмотреть его самые интересные книги, которые он специально расставил в самом дальнем углу библиотеки, где уже находились Жан и Эммануэль. Хозяин дома то и дело предлагал гостям то один, то другой ликер, и это позволяло ему приходить и уходить, перемещаясь между двумя парами, и при этом достаточно много ухватывать из их разговоров, чтобы удовлетворить свое любопытство.
Стимулирующая роль, которую он пообещал играть в течение вечера, вполне оправдывала его перемещения.
В данный момент Марк говорил:
– Когда я представляю себе последствия, которые мои действия оказывают на других, я поражаюсь осознанием собственной ответственности. Знаете, что случилось из-за меня с Алекс Ирис, хотя я этого даже и не знал?
Аурелия посмотрела на него с деланым интересом. Марк продолжал:
– В течение двадцати лет Ирис публиковал только любовные романы. Затем он вдруг занялся научными изданиями, потому что, как он заметил, у любви больше не было будущего. Он объяснил это Эммануэль и Маре в тот самый момент, когда я увел Эммануэль. Он остался один на один с Марой. И что он сделал потом? Он должен был попытаться успокоить ее. Но, увлекшись, он влюбился в нее. Результат – уведомительное письмо, которое мы получили сегодня утром: «Алекс Ирис и Мара Силоэ рады объявить о рождении их дочери Шевретты». Хотелось бы знать, что вы об этом думаете?
Аурелия не стала рисковать:
– Шевретта? Красивое имя и очень простое.
Тон Марка изменился:
– С ним девочке будет легче жить, чем, например, с именем Исис или Маррант[32]. Тем не менее это имя меня смущает. Я подумал, что, если бы меня не было в тот день в Шеврёзе, возможно, не появилось бы никакой Шевретты. Таким образом, я чувствую свою ответственность за то, что этот ребенок – плод любви людей, которые даже не были мне близки. Новорожденная – не мой ребенок, но она обязана мне в некотором роде своим существованием. В свою очередь я теперь должен беспокоиться о ней. А это беспокойство может оказаться лишь временным. Как, впрочем, временна и любая ответственность.
На этот раз Аурелия откровенно рассмеялась:
– Не слишком ли вы преувеличиваете свою роль в этой истории? Эммануэль также несет ответственность за свое похищение, как и вы. А эта Шевретта, может быть, очень даже довольна тем, что родилась и живет на белом свете.
– Если с ней случится несчастье, она будет вправе выставить мне счет, – настаивал Марк.
– Со временем она о вас забудет, – вмешался Пэбб. – Вы что, знаете эту историю из Талмуда? Там сказано, что, когда ребенок рождается, он знает абсолютно все. Но прилетает ангел и прикладывает палец к его губам, чтобы новорожденный молчал обо всем, что он знает. Со временем маленькое существо теряет память о прошлом. Но это позволяет ему выжить, потому что, чтобы жить, мы нуждаемся в забвении.
Хозяин присел рядом с парой и добавил:
– Что касается меня, то я боюсь того, что во мне остается все меньше и меньше чувства ответственности. Возможно, вы заметили, что я даже не озаботился подготовкой достойного ужина, на который я вас пригласил. Пенфизер сам выбрал блюда и сам назначил время трапезы.
– Таким образом вы обеспечиваете нашу свободу, – мягко отметила Аурелия.
Марк про себя удивился точности ее догадки. Он пообещал себе еще подумать об этом, ведь он часто старался быть гостеприимным, но вкладывал в это понятие совсем иной смысл.
Жан и Эммануэль, несомненно, решили, что Пэбб покинул их на более длительное время, чем позволяли правила радушия. Эммануэль подошла к Аурелии и прислонилась к ее бедрам.
– Мне кажется, что я кое-что начинаю понимать, – заявил Жан, – кто-то здесь человек ответственный, а кто-то и таковым не является? В добрый час! Я полностью согласен с теми, кто отрицает симметрию.
– Ты всегда умел находиться на гребне волны, – напомнила Эммануэль.
Она поцеловала его в подбородок. «Было ли это сделано для того, чтобы поощрить Марка к тому, чтобы он стал более непринужденным с Аурелией?» – прикинул Пэбб.
Но эти двое, казалось, не желали заходить за тот уровень интимности, которого они достигли во время завтрака. Они признали наличие общих вкусов в музыке, любили одни и те же фильмы и ненавидели одних и тех же политиков, а также довольно сдержанно хвалили своих супругов.
Марк избегал говорить с Аурелией о ее картинах, опасаясь сойти за подхалима, если бы он отозвался о них хорошо, или же наоборот – обидеть ее, выразив свое сожаление по поводу того, что она ограничивается всего одним сюжетом и выражает одну и ту же идею.
Он воспользовался тем, что после кофе оказался один на один с Пэббом, и признался ему в некотором недоумении от повторяющихся сюжетов на полотнах Аурелии.
П. Э. Б. Б. де Дьёэд в ответ предположил:
– Как и большинство мужчин, которые приходят в этот мир, чтобы совершить в своей жизни лишь один поступок, и этот поступок исчерпывает смысл их существования, есть основания полагать, что любой творец, будь то писатель, художник или, например, повар, действительно способен только к одному изобретению. А когда это дело завершено, ему больше нечего сказать. Но это не мешает ему продолжать высказываться.
Марк молча поставил под сомнение эту тираду. А он сам уже совершил свой главный поступок? В этом он сомневался. Возможно, он так и не сумеет внести свою лепту в создание всех этих материальных и идейных памятников, бросающих вызов логике и небесам?
И тут он вспомнил о своей матери:
«Может быть, миру больше не нужен Бог, – говорила она. – Но евреи нужны. Они будут нужны всегда!»
Но он практически не ощущал себя евреем! Его так мало заботило все, что было связано с особенностями его национальной принадлежности!
В этот момент эта, очевидно, важная мысль покинула его, но он стал слишком переживать из-за этого. О чем он должен думать? О какой иллюзии? Бесполезные вопросы!..
Он услышал, что Аурелия еще говорит о свободе. И Эммануэль отвечала ей:
– Мара будет более свободной через несколько лет. Алекс поможет ей вырасти. Свобода несвойственна юности.
Марк подумал, что его мать всегда была старой. И тем не менее она никогда не была свободной. Между ею и сыном всегда существовали все эти странности: возраст, подчинение, недуги. Все, достаточно об этом думать!..
– Совершить один поступок? – произнес он вслух. – Но некоторым нужно сделать тысячи попыток, чтобы совершить этот самый единственный поступок!
Никто, казалось, не удивился этому протестующему возгласу вне какого-либо контекста. Один Пэбб понял, что это означает, но промолчал.
– Чтобы научиться любить по-настоящему, нужно любить тысячу раз, – сделала вывод Эммануэль. – Нужно сделать это с тысячей мужчин и женщин, на тысячу ладов, чтобы обучиться искусству любви и стать счастливым человеком.
– Этот единственный поступок, о котором говорит Солаль… – подхватил Жан, – вот уже много веков люди думают, что совершают его ради тех, кого, как они говорят, они любят. Об этом написана не одна сотня романов. Но все это, как правило, стимулируется только одним чувством, которое уничтожает человека: это ревность. Мы становимся свободными, когда перестаем признавать это глупое чувство.
2
– Мне холодно, – пожаловалась Эммануэль, встревоженная внезапным ознобом.
– Холодно! – повторили одновременно все присутствующие в комнате.
– А теперь мне жарко. Очень жарко, – занервничала девушка.
Она резко изменила положение на диване, встала, потом села опять.
Подобное поведение было совершенно ей несвойственно, и ее друзья не знали, что и подумать. Теперь вот она снова вскочила на ноги, подбежала к окну, успев по дороге опрокинуть некое подобие птеродактиля, установленного на консоли.
Она глубоко вдыхала теплый ночной воздух, но это не приносило ей облегчения. Она как будто теряла сознание от паров, которые, как ей казалось, поднимались от Сены, словно из трещин в кратере вулкана.
– Все жарче и жарче! – воскликнула Эммануэль.
После этого она вдруг расстегнула пуговицы, сняла корсаж и начала обмахиваться им, как веером.
Но этого, похоже, было недостаточно. Тогда она развязала завязки платья на плечах и отбросила в сторону тонкое янтарное колье.
Потом она широко распахнула юбку, выставляя ноги, даже живот на обозрение всех, кто прогуливался в это время по набережной Сены. А может быть – и никому. Она даже не посмотрела, есть ли кто-то на улице.
Но мгновение спустя она вновь закуталась в одежду, дрожа от холода. Ее зубы стучали. Она снова застонала, как больной ребенок, и еле слышно произнесла:
– О, как же мне холодно!
Она попыталась было закрыть окно, но Пэбб, бросившийся ей на помощь, сделал это вместо нее. Он с недоумением посмотрел на свою гостью, но пока еще не волновался. Возможно, она просто играет и одновременно наблюдает за реакцией окружающих?
Он взял Эммануэль за руку. Не было заметно никаких признаков лихорадки. Напротив, ее кожа была прохладной.
Он обнял ее тело, едва укрытое шелковыми складками, которые оставляли обнаженными ее ноги цвета жемчуга. Наряд Эммануэль вызвал в нем восхищение в самом начале вечера, но теперь он просто восхитительно подчеркивал красоту девушки, тело которой напоминало морскую жемчужину. Но от нее неожиданно веяло нечеловеческим холодом, и все эти преображения произвели на него сейчас весьма неоднозначное впечатление.
Тем не менее, все еще сомневаясь в недомогании Эммануэль, он подвел страдалицу к дивану, с которого другие гости тотчас встревоженно поднялись. Пэбб уложил Эммануэль на диван с помощью Марка, который взглядом принялся искать вокруг что-нибудь теплое, чтобы прикрыть свою жену.
Прежде чем кто-то смог найти что-то подходящее, Пенфизер, которого не было видно после десерта, вдруг появился, неся большой мохеровый плед. Пока Эммануэль укутывали, Пенфизер, проявляя твердость характера, вновь зашел в комнату, неся в руках стакан грога.
Но Эммануэль лишь покачала головой, отказываясь пить. Вполне возможно, она просто не могла разжать зубы. Ее знобило все сильнее. Дворецкий покинул комнату, а потом принес поочередно кардиган, шарф, несколько пледов и, наконец, огромный черный плащ – и всем этим друзья покрыли несчастную больную. Но ничто не могло ее согреть.
– Нужно вызвать врача, – решил Марк.
Пэбб потянулся было к телефону, но Жан жестом попросил его подождать.
– А если это реакция на мазь, которую она нанесла себе на кожу, чтобы придать ей перламутровый оттенок? – предположил он. – Врач ничего не знает об этих снадобьях. И чем он сможет помочь? Лучше связаться с типом, который состряпал эту смесь: возможно, он изобрел и противоядие.
Аурелия встала на защиту гелиака:
– В таком случае мне должно быть так же плохо, как и Эммануэль. Я проглотила таблетку одновременно с ней.
– Но другого цвета, палисандрового, – заявил Жан.
И тут послышался спокойный голос Пенфизера:
– Мадам Сальван не ела моих дроздов с уксусным соусом.
Ко всеобщему облегчению Эммануэль наполовину высунулась из-под вороха одежды и попыталась оправдать подругу, ее голос дрожал уже значительно меньше:
– Это потому, что она до того съела слишком много прочих шедевров, приготовленных вами.
– Тебе лучше? – спросил Марк.
– Думаю, да, – подтвердила она.
Эммануэль сбросила с себя все покрывала.
– А теперь тебе снова не станет жарко?
– Надеюсь, что нет.
Жан постарался обобщить происходящее:
– Итак, это может быть реакцией, вызванной антагонизмом между отдельными ингредиентами жемчужной окраски и… этого…
Он повернулся к автору блюда, а тот быстро подсказал:
– Оксигарума…
– …этот соус, – продолжил Жан, – не может быть причиной происходящего, поскольку мы все, за исключением Аурелии, наелись его, и никаких проблем не возникло.
Несмотря на то что атмосфера была достаточно напряженной, Пэбба это забавляло. И он сказал:
– Я уверен, что пища была вполне безопасна. Пенфизер – не тот человек, который будет ставить под сомнение безвредность вкусов своих кельтских предков.
У Жана не было времени, чтобы потребовать дополнительных разъяснений: передышка, случившаяся у Эммануэль, вдруг закончилась, начался рецидив. Она объявила, что замерзает, ей казалось, что она будто бы покрывается льдом. И тут же вновь зарылась в ворох зимней одежды.
– Какой номер телефона у Лукаса Сен-Милана? – поинтересовался Марк.
Она пробормотала его, стуча зубами. Но сработал автоответчик.
Марк, как мог, описал симптомы, указал адрес Дьёэда и настоятельно попросил, чтобы изобретатель приехал в самом срочном порядке.
В то же самое время Эммануэль начала нервничать.
– От этих тряпок никакого толку, – простонала она, сердито отодвигая шерстяные вещи и тяжелые меха.
Но ее муж продемонстрировал свои лучшие качества. Он подобрал корсаж Эммануэль и ловко возвратил его на место, застегнув легкий шелк на соблазнительном бюсте.
Он заранее распутал юбку и спокойно расправил ее на бедрах Эммануэль. Затем, не торопясь, он разложил ее длинные полы оттенка сушеных водорослей на ногах, которые были покрыты испариной.
Ко всеобщему удивлению, Эммануэль даже не сопротивлялась знакам внимания Марка.
Марк отошел, чтобы взглянуть на жену со стороны, а потом вновь приблизился к ней и обнял ее.
Она сказала, что ничего не чувствует, что ее кожа не ощущает тепло, исходящее от рук мужа. А потом она раздраженно добавила:
– Я даже не чувствую, как ты ко мне прикасаешься!
А он в ответ заговорил с ней очень мягко. Он все меньше думал о ее ознобе, но все более – о нежности, которую он испытывал к своей жене. Он так хотел, чтобы она ежесекундно, каждый день вот так прижималась к нему. Он мечтал, чтобы она всегда испытывала недомогания, чтобы он мог заботиться о ней, всецело посвятить себя Эммануэль.
Марк, совсем забыв о присутствии окружающих, признался своей жене в любви.
Она улыбнулась и потянулась к нему губами. И он поцеловал ее с той же страстью, что и тем утром, когда они были вместе с Марой и Алексом.
Он не знал, как долго он целовал ее: год, час или одну минуту. Эммануэль отодвинулась, но лишь для того, чтобы радостно воскликнуть:
– Ты согрел меня! Да, да! Это чудо! Теперь мне жарко.
Она расслабилась, и к ней вновь вернулись ее юмор и общительность. Она объяснила своим друзьям, что не решалась ни двигаться, ни заговорить, опасаясь спровоцировать новое осложнение:
– Я никогда не чувствовала силу поцелуя так ясно, как четко, так физически ощутимо. Тепло пришло от Марка через губы, и оно осталось во мне. Оно втекло в мое тело, словно какая-то маслянистая жидкость, оно медленно распространилось по всем закоулкам моего организма, наполнив меня благополучием и здоровьем.
Но через мгновение Эммануэль заявила:
– Мне кажется, что тепло уже покидает меня. Может быть, оно уходит из меня через рот, как оно и вошло. Мне нужно помолчать.
Кончиками пальцев Аурелия коснулась своего рта.
Объяснение, да вот же оно!
– Твои губы! – воскликнула она.
– Губы? – повторил Жан, пока ничего не понимая.
Эммануэль энергично закивала, но не прекращая при этом сжимать зубы, верная своему решению не допускать теперь, чтобы тепло уходило через рот. Аурелия приблизилась к своей модели, чтобы передать свою интуитивную загадку: