Аурелия спокойно улыбнулась. Эммануэль больше не ощущала скрытого торжества художницы, которое та излучала накануне. И тон Аурелии был совсем иным – умиротворенным и сдержанным.
– Если вы думаете, что мне несвойственны эмоции, то глубоко заблуждаетесь. Если бы это было так, я бы не попросила вас прийти ко мне.
– Я пришла, чтобы стать вашей натурщицей, – напомнила Эммануэль. – Ведь, как мне кажется, модель должна держаться отстраненно. Кстати, мне совершенно непонятно, зачем я вам понадобилась, когда рядом с вами столько прекрасных женщин. Не думаю, что я обладаю чем-то особенным, разве что волшебным платьем.
– Я ищу женщину, которую смогу писать в течение длительного времени и очень тщательно. Ей придется долго позировать, и она не должна меня торопить. Эта женщина должна позволить «препарировать» себя. Я ищу ту, кто позволит себя разделать, я хочу сказать, разрезать на мелкие кусочки.
– Как тот японский гурман – голландку?[7]
– Совсем наоборот. Когда художник слишком увлечен объектом, который пишет, именно он оказывается уничтоженным.
Эммануэль было не так просто заставить изменить свое мнение.
– Нет никаких причин полагать, что вы в меня влюбитесь.
– Однако порой причины замечаешь уже после того, как дело сделано, – ответила Аурелия.
– Могу ли я присесть? – поинтересовалась Эммануэль. – И где?
Аурелия нашла ей оранжевую шелковую подушку и сама села на другую.
– Поймите, – продолжила она. – Когда я говорю о том, что «препарирую» вас, – это не метафора. Я надеюсь, что вы уделите мне достаточно времени, чтобы я смогла изобразить каждую отдельную часть вашего тела. Они будут жить своей, автономной жизнью. Например, на одной картине я изображу только ваши щеки. На другой – ресницы. На следующей – глаза, усыпанные звездами. Ваши зубы и ваши губы. Ваш язык, который тянется к листу, чтобы испить дождевой воды. Ваше ухо, на котором будут видны недавние следы от укусов любящей девушки. Затем шея. Потом локоть. Каждое колено. Нет! Что касается колен, я нарисую десять картин. Или даже сто. Буду повторять раз за разом, как Пикассо – своих фавнов.
Эммануэль рассмеялась:
– Кто заразил вас вирусом поэзии? Марк или Пэбб?
А я-то думала, что вы пригласили меня, потому что заинтересовались моей грудью!
– Я оставлю ее для последних картин. Точнее, для предпоследних. На последних будет ваша вагина.
– Уф! – воскликнула Эммануэль. – Я еще легко отделалась. Был момент, когда я испугалась, что имею дело с фетишисткой. Знаете ли, я полна предрассудков. Извращения – не мой конек!
Улыбка осветила голубые глаза Аурелии. Было понятно, что она не собирается так просто сдаваться.
Эммануэль продолжила свою мысль:
– Ведь вы же хотите почерпнуть вдохновение только из отдельных частей моего тела, черт возьми! И покрой моего платья должен помочь вам разложить меня на части, не так ли?
Но ей не удалось взять верх над Аурелией.
– Ваше платье? – удивилась художница. – Думаю, вашему платью тоже нравится показывать ваше тело частями.
Этот очевидный факт заставил Эммануэль вздохнуть:
– Должно быть, такова моя участь. Мне даже не дано выбирать, какие части показывать.
– Но разве прошлым вечером не вы решали, что именно вам надеть?
– Конечно же, я. Но я могла управлять своим нарядом лишь в начале вечера. А потом что-то сломалось, и механизм начал действовать самостоятельно. Случилось настоящее восстание машин! Научная фантастика давным-давно предупреждала нас об этом, и наконец это случилось. К счастью, в моем случае никто не пострадал. И даже не ослеп! Разве кто-нибудь жаловался?
Аурелия вновь весело улыбнулась. Задумчиво помолчав, она спросила:
– Это ваш муж задумал эту хитрость?
Эммануэль скорчила презрительную гримасу:
– Зачем Марку заниматься такими глупостями? Это не для него.
Но Аурелия придерживалась иного мнения.
– Он же рекламщик, – заметила она.
Эммануэль приняла оскорбленный вид:
– Это изобретение не имеет отношения к рекламе. Оно ломает само представление об одежде. Нравственность и порядочность не смогут перед ним устоять.
– Но эти качества не могут устоять и перед рекламой, – отметила Аурелия. – Если это не Марк, то кому же принадлежит это потрясающее открытие?
– Лукасу Сен-Милану.
Аурелия подняла брови:
– Это новый кутюрье? – поинтересовалась она.
– Вовсе нет. Он – и химик и физик. И еще биолог. В общем, биохимик. Если не считать других специальностей. Он молод, как и все гении. И одинок. Но на это есть множество причин. Он даже какой-то дикий, я бы сказала. Поэтому никто о нем не знает.
– Кроме вас?
– Я знакома с ним недавно. Но расскажу вам о нем в другой раз. Когда он доведет до совершенства свою эффектную ткань.
– Мне кажется, что этот материал получился весьма удачным и вполне пригоден и сейчас, – сказала Аурелия. – Это настоящая революция в моде. И то, что платье само решает, когда и какую часть тела обнажить, кажется мне наиболее интересным.
– Я предпочитаю, – твердо заявила Эммануэль, – сама решать, что показывать. И кому показывать.
3
Эммануэль с сожалением произнесла:
– Вчера, к примеру, я хотела, чтобы мое платье увидел Жан. Но он не пришел на вашу выставку.
– Он был там и видел ваше платье.
Эммануэль была очень удивлена.
– Он прятался? Что на него нашло? Я больше ему не нравлюсь?
Аурелия едва уловимым жестом высказала осторожное непонимание:
– Я ничего не понимаю в мужской психологии.
– Вас интересуют только женщины?
– Вовсе нет! Вы же не думаете, что у женщин есть все необходимое, чтобы я интересовалась исключительно ими?
Огорошенное выражение собеседницы, которая, как известно, не была склонна к моносексуальности, казалось, очень развеселило Аурелию. Она спокойно подождала вопроса, который Эммануэль не могла ей не задать:
– А Жан?
– Он – мой муж.
Эммануэль покачала головой, подумала немного, а потом промямлила:
– Да я… Нет, ничего… Я лишь хотела спросить, изменился ли Жан.
Аурелия казалась задетой:
– Изменился? Что вы хотите этим сказать? Разве он без сожалений не делил вас с девушками, которых вы любили?
– И с мужчинами, которых я любила. Но и я их делила с ним, когда чувствовала, что ему это доставит удовольствие. Вы тоже так делаете?
– Не думаю, что он этого хочет.
Эммануэль воодушевилась:
– А это уже вы должны вызвать его интерес! Иначе какого черта вы вообще поженились?
Аурелия так резко наклонилась вперед, что Эммануэль подумала, будто та ее сейчас обнимет. Нет. Тогда, может, укусит? При этой мысли она рассмеялась.
Но Аурелия лишь приблизилась к ней, чтобы придать значимости своим словам:
– Я скажу, когда вы сами расскажете, по какой такой непонятной причине вы развелись с Жаном.
Эммануэль без промедления ответила:
– От любви.
Аурелия опешила. В конце концов она произнесла:
– Интересно… Но от любви к кому?
– От любви друг к другу. Не стоит подвергать риску брак, длящийся более десяти лет.
– Что же, это такой ужасный риск? – почти безразлично спросила Аурелия, которая, казалось, вновь прибегла к неприступной лаконичности, которую наблюдала Эммануэль накануне.
Женщины сидели на подушках друг напротив друга. Голые ноги Эммануэль прикрывала юбка. Она была счастлива, что Аурелия смотрит на них, и хотела, чтобы художнице захотелось к ним прикоснуться. Но сначала она страстно желала увидеть тело Аурелии, формы которого скрывал легкий комбинезон летчика. А эти формы, которые, как догадывалась Эммануэль, были очень красивы.
Они были почти одного роста. Без сомнения, одного веса. И одного возраста? Это было довольно трудно определить, ведь многие женщины практически не меняются с двадцати до тридцати лет. Были ли они похожи? Кажется, они обе опасались, что единственное их сходство – внешность…
Тем не менее Эммануэль упорно искала сходства с Аурелией. Ей хотелось спросить у своей визави: «Вам нравятся мои ноги? Или только колени? Доставляет ли вам удовольствие смотреть на них? Знаете ли вы, что ваш взгляд возбуждает мой клитор и мои соски? Я уже теку. Мне безумно хочется ласкать себя и чтобы вы видели, как я это делаю. Я хочу кончить прямо перед вами, прося лишь о том, чтобы вы продолжали смотреть на мои ноги именно таким взглядом».
Но Эммануэль решила, что Аурелия все же думала вовсе не о ее ногах, хотя продолжала смотреть на них. Она думала о браке Жана и Эммануэль, а также, без сомнения, о своей свадьбе с этим мужчиной. Хорошо было бы, чтобы она смогла понять Эммануэль: тогда бы у нее были причины ее желать. «И хотя она противится, лично я считаю, что мои ноги – лучший повод хотеть меня. Этого повода будет достаточно для нас обеих!»
Аурелия тихо спросила:
– Сколько, по-вашему, надо жить в браке?
Эммануэль не заставила ждать ответа:
– Пока помнишь, что любовь – это игра. Чтобы уметь над ней посмеяться.
Лицо Аурелии оставалось серьезным, Эммануэль продолжила:
– Зачем вместе стареть, когда уже не смешно?
Аурелия по-прежнему пыталась придать разговору персонифицированную форму:
– То есть вы с Жаном развелись от любви?
– Цель каждого брака – развод, – объяснила Эммануэль. – Некоторые иногда об этом забывают. Или предпочитают пустить все на самотек. Они следуют моде. Хотя, согласно статистике, сейчас круто скучать вместе как можно дольше. Неплохой аванс, если все равно придется расстаться, возненавидев друг друга!
Искренний тон возмущенной Эммануэль вернул Аурелию в хорошее расположение духа. Но все-таки она возразила:
– Разве брак придумали не для стабильности и уверенности в завтрашнем дне?
Эммануэль вынуждена была с этим согласиться. Но все же громко спросила:
– А разве стабильность возможна и вообще желательна, когда вселенная перевозит целые галактики на скоростных поездах? И действительно ли русская рулетка – лучшее успокоительное?
На этот раз Аурелия рассмеялась.
– Вас послушать, – сказала она, – так складывается впечатление, что вы развелись не от любви к мужу, а из-за любви к движению.
Внезапно Эммануэль разнервничалась:
– Не делайте вид, будто не понимаете меня. Если я кого-то люблю, разве я позволю ему привыкнуть к нашим отношениям? Разве бы вам понравилось, чтобы вас любили по привычке? Только потому, что с вами удобно находиться рядом? Что бы вы сказали, если бы влюбленные не захотели слушать друг друга только потому, что они наперед знают, что скажет другой? Настоящая любовь несовместима с бытовой рутиной. Любящий человек всегда найдет чем удивить свою вторую половинку.
– Чувствую, я с легкостью вас полюблю, – заметила Аурелия.
– Потому что вы хотите любить меня по частям. Часть не может стать вечностью. Страшат лишь воображаемые крайности. Мне достаточно мужчины, который скажет, что я для него – все, и я воспарю в облаках. На уроках физики мы знакомились с теорией относительности. Она распространяется и на меня, и это очень хорошо. Мне больше нравится быть относительной реальностью, чем выступать в роли химеры для неисправимых мечтателей.
* * *Эммануэль неожиданно соскользнула со своей подушки и привалилась к подушке Аурелии.
– У меня, – она продолжила свой монолог, – одна любовь не убивает другую. Я украшаю старую любовь новыми деталями, которых ей не хватало. Я насыщаю эту любовь еще одной относительностью. Я делюсь с мужем теми моментами счастья, которые получаю от любовников. То же самое происходит, когда я развожусь. Я дарю своему старому партнеру возможность узнать перемены, произошедшие во мне благодаря моему новому мужу. Я не отдалилась от Жана, и мне трудно долго его видеть. После многих счастливых моментов, пережитых вместе, я поняла, что ничто и никогда, ни время, ни расстояние, не разделят нас. Мы можем постоянно менять место жительства, но никогда не расставаться.
Она посмотрела в глаза Аурелии.
– Я бы не говорила вам о нашей любви с Жаном, если бы не знала, что вы тоже любите друг друга, – завершила свою мысль Эммануэль. – Я рада, что вы с Жаном теперь пара, как и мы с Марком. Настанет день, и вы пригласите меня к себе. Тогда я увижу его еще более страстным, чем раньше, когда он был со мной.
– День? – удивилась Аурелия. – Как? Вы говорите о другом дне? А почему же не сегодня? Вы и так заставили меня слишком долго ждать!
4
Аурелия протянула Эммануэль руку, чтобы вместе с ней подняться с дивана. Ее голос казался более приветливым и непринужденным. Она поинтересовалась:
– Вы не голодны? Что скажете, если мы сделаем Жану сюрприз прямо во время обеда?
Эммануэль задумалась лишь на мгновение:
– У меня встреча с Лукасом… А, ничего! Приеду позже.
Она позвонила и быстро перенесла встречу на другое время. Потом Эммануэль расстегнула свое платье-рубашку на четыре пуговицы сверху, до груди, и четыре пуговицы снизу, до бедер, затем спросила:
– Пойдем к вам? Это далеко?
– Жан обедает в ресторане. Мы будем там через двадцать минут.
* * *Они нашли Жана за столиком, он пил кофе.
– Жан! – вскрикнула Эммануэль и уселась к нему на колени еще до того, как он успел на нее взглянуть.
Он остался неподвижен, с поднятыми руками, отодвигая наполовину полную чашку с кофе, чтобы не дай бог не расплескать ее: его тело охватила дрожь. Спустя мгновение он рассмеялся, позволил Эммануэль обнять себя, взял ее за волосы и, оттянув их назад, внимательно посмотрел на пылкое лицо, а затем вновь рассмеялся:
– Откуда ты здесь? Где ты была все это время? Ты избегала меня? Я тебя чем-то обидел?
– Вовсе нет! Что ты! Можно сказать, что я повышала свою квалификацию.
– Потом обязательно расскажешь. Я видел тебя вчера. Ты неплохо выглядела.
– Тогда почему ты ускользнул?
Вместо ответа он обратился к Аурелии, которая села напротив и смотрела на них:
– Ты привела ее силой?
Та отрицательно покачала головой. Тогда Эммануэль насмешливо-официальным тоном объявила Жану:
– Мы с Аурелией делаем все с полного обоюдного согласия и по своей воле.
– Там, где Аурелия, всегда все прекрасно, – заметил Жан. – Как давно вы друг друга знаете?
– Целую вечность, – заявила Эммануэль.
Жан потормошил ее:
– Вставай, а то я сейчас свалюсь со стула. Хотите чего-нибудь поесть? Или выпить?
– Не сейчас, – отрезала Эммануэль. – Пойдемте к вам, здесь шумно.
– У меня работа, – сказал Жан.
– Перенеси на другой раз, – вмешалась Аурелия. – Давайте вместе проведем вторую половину дня.
Жан, не споря, оплатил счет, взял папку, лежавшую на столе, попросил официанта вызвать такси, обнял Эммануэль за плечо, а Аурелию за талию, и направился вперед, приветствуя кивками головы завсегдатаев, отрывавших глаза от газет или папок, чтобы поверх очков проследить за этим волнующим трио.
Машина переехала на другой берег, но маршрут Эммануэль не интересовал. Она изучала Жана так, будто он вернулся на космическую станцию после выхода на орбиту.
– Ты не поправился и не похудел, хорошо выглядишь. Загар сошел. Мне было интересно, есть ли у тебя борода. Ты всегда говорил, что хочешь отпустить ее в старости.
– Действительно, я так и намереваюсь сделать. Когда стану старым.
– Когда мы разведемся, – уточнила Аурелия, улыбнувшись Эммануэль.
– Можете жить спокойно восемь с половиной лет, – подсчитала та.
– Это точно, – улыбнулся Жан. Чем ты сейчас занимаешься?
– Теперь – только переводами, – извинилась Эммануэль.
– Тяжелые времена, – весело посочувствовал Жан.
5
Квартира была огромной и почти пустой, она совсем не походила на художественную галерею. Эммануэль заметила лишь одну картину Аурелии. Остальные шедевры принадлежали художникам, имена которых Эммануэль определить не могла, за исключением Луизы Занибелли и Пьера Молинье.
На столике, заполненном бумагами и книгами, ее внимание привлек огромный многогранник из незнакомого ей материала, чьи тридцать граней в виде ромбов, казалось, светились разными оттенками.
Эммануэль не стала подсчитывать грани этого странного предмета, она также не видела ничего плохого в вызове, который эта фигура бросала эвклидовому пространству. Она еще помнила научную переписку, перевод которой она только что закончила. Там присутствовала формулировка, которая очень ее рассмешила:
«Почти периодические объекты периодичнее, чем непериодические объекты».
Тем не менее она обратилась к Жану – инженеру, находившемуся в курсе всех технических новинок. По крайней мере, он был таким, когда жил с ней.
Она спросила:
– Откуда у тебя этот триаконтаэдр?
– Я же талантливый мастер, черт возьми! – ответил он. – Или у меня руки не из того места растут?
* * *Поскольку разговор зашел о работе, Жан поинтересовался:
– Почему ты зарабатываешь фрилансом? Твой муж успешный рекламщик, и, мне кажется, он вполне может обеспечить вас обоих.
– Нельзя любить того, от кого зависишь, – объяснила Эммануэль.
Зря она это сказала. Жан тут же вспомнил эту цитату. И ответил другой, от той же датской романистки:
– «Я без ума от любви! Но доверие! Без доверия нельзя даже выпить чаю со старой дамой».
«Надо же! – подумала Эммануэль. – Этот мужчина ничего не забыл. И это хорошо!»
– Не откажусь от чая, – тут же парировала она. – Но, надеюсь, у вас есть и бутерброды. У меня от любви к тебе свело желудок.
Вместо чая Аурелия принесла шампанское и бутерброды с рыбой. Они с Эммануэль сели рядом на коврике.
– А где же ваши картины? – спросила гостья. – Я имею в виду то, что вы нарисовали до вчерашней выставки. Я здесь ничего не вижу.