– А где же ваши картины? – спросила гостья. – Я имею в виду то, что вы нарисовали до вчерашней выставки. Я здесь ничего не вижу.
Жан опередил жену:
– Публика раскупает картины Аурелии. Она признанный творец.
Эммануэль энергично закивала с набитым ртом. Проглотив бутерброд, она уточнила:
– Художник, который не соблазняет, – вовсе не художник. Искусство существует, чтобы изображать неописуемое искушение, перед которым невозможно устоять. Я презираю художников, которые не способны наделить свои творения особой энергетикой, благодаря которой их хочется желать.
– Но, помнится, ты любила говорить, – напомнил ей Жан, – что только искусство способно наглядно представлять будущее.
– Я не изменила своего мнения. Но не думаю, что будущее будет фригидным.
Аурелия задала следующий вопрос с осторожностью, которую Эммануэль посчитала излишней:
– Не кажется ли вам, когда вы смотрите на мои картины, что желание не имеет пола?
– Я не следую моде, – ответила Эммануэль, – я питаю слабость к красоте. Но воплощать красоту – не мужской удел.
– Хм! – возразил Жан. – Тебя просто окружали хорошие мужчины.
Он по-турецки сел рядом с женщинами.
– Кстати, теперь, когда у тебя ревнивый муж, ты ведь не можешь иметь любовников?
– С чего ты взял, что Марк ревнивый? – засмеялась Эммануэль, но потом невозмутимо уступила. – Я теряюсь в их числе…
– Понятно! – прервал ее Жан. – Почему же ты не хранишь верность мужу?
– Я всегда была верной, – подхватила Эммануэль. – И я остаюсь верной тебе, когда занимаюсь любовью с Марком, потому что остаюсь верна себе. Я так же верна Марку, когда развлекаюсь с любовником, потому что и тот и другой – часть меня.
– То есть у тебя по крайней мере один любовник? И хотя то, что он один, кажется мне странным, это тебе подходит больше, чем супружеские ограничения.
Эммануэль обратилась к Аурелии:
– Почему Жан смеется над моим темпераментом и в то же самое время считает глупым, что у вас нет любовника, помимо него?
Аурелия ответила с серьезным видом:
– Я тоже его об этом спрашивала, на что он мне ответил вашими словами, которые я помню наизусть. Вы сказали так: «Я занимаюсь любовью, будто леплю статую: не буду же я лепить лишь одну? Будь я поэтом, то высказывала бы нежность стихами. Будь я художником, то обогащала бы реальность форм и воображаемых цветов. Но я Эммануэль, и я оставлю на Земле след своего тела…» Очень мудрые слова, не так ли?
Слова юной Эммануэль, процитированные Аурелией, заключали в себе невероятную нежную силу, которая перенесла нынешнюю Эммануэль далеко от этого надежного дома и солнечного дня: в дождливый день на реку Чаупхрая, в лодку из тикового дерева, где она догадалась о том, что отличается от других женщин, и предположила, что многие другие отличаются и будут отличаться от нее еще больше, чем сейчас Аурелия. Она ответила хозяйке дома:
– Если у вас не получалась картина, что вы думаете? Может быть, так: «Мне все равно. В следующий раз все получится. И этого будет достаточно»? Или эта неудача заставляет вас так страдать, что вы вообще не хотите больше рисовать?
Аурелия ответила лишь дружеской улыбкой, которая помогла Эммануэль продолжить свою мысль:
– Как для вас уникально каждое произведение и его потеря невосполнима, так и для меня ни один мужчина и ни одна женщина из тех, кого я любила, не могут заменить друг друга и не заполнят пустоты забвения. Мне нужны все, кого я люблю и кого любила. Все. И я тоже им нужна.
– Именно поэтому я привела того, кто думал, что забыл о вас, – произнесла Аурелия.
Жан не захотел обращаться к прошлому.
– Я не люблю пускаться в воспоминания, – заявил он. – Мне не так уж интересно вспоминать прошлую Эммануэль. Мне гораздо интереснее свежий взгляд – увидеть, что вы можете дать друг другу. Это будет совсем новым ощущением, потому что вы только теперь оказались вместе.
– И тебе будет интересно, даже если мы займемся друг другом без тебя? – спросила Эммануэль.
– Ты же знаешь.
Затем он с насмешливой улыбкой добавил:
– Но не сегодня.
Эммануэль, казалось, задумалась над причиной этого ограничения. Жан наклонился к ней:
– Разве ты еще не заметила? У мужчины с эрекцией нет принципов.
Она изобразила приятное удивление:
– Это я на тебя так подействовала? Сейчас?
Затем она повернулась к Аурелии и вопросительно подняла брови, будто это она, а не Жан должен был подтвердить такое положение вещей.
Аурелия притворилась смущенной, и Жан настоял:
– Вы не можете все время принимать решения сами. На этот раз я сделаю выбор.
Он взял их за локти и резко встал, заставляя встать и женщин. Затем решительным движением развернул их к себе и объявил:
– Я выбираю обеих.
Они продолжали молча смотреть друг на друга, и Жан поспешил уточнить:
– Обеих сразу.
6
Эммануэль вдыхала запах обнаженного тела Аурелии.
Он напоминал ей запах теплой гальки тропических пляжей, когда стихает морской ветер, закрываются цветки плюмерии и воздух становится каким-то ватным.
«Нет двух похожих тел, – подумала она. – Чтобы действительно понимать, что такое любовь, нужно потрогать все тела, почувствовать их разницу, найти их красоту и потерять ее. Чтобы узнать, что такое любовь, нужно понять, что ничего никогда не бывает одинаковым. Безусловно, женщина любит мужчину по-другому, нежели женщину. Но я никогда не любила одного мужчину или одну женщину больше одного дня. Как только их руки перестают меня ласкать, они вновь становятся для меня незнакомцами, которых предстоит узнать. При каждом новом поцелуе рот становится другим, он уже не такой, как прежде. Каждый раз – как в первый раз. Меня еще не лишали девственности».
Она продолжила размышлять:
«Желать, чтобы любовь длилась вечно, – это значит желать невозможного. Единственное исполнимое желание – вновь полюбить, как будто снова бросить игральные кости, будь то тот же мужчина или другой, одна женщина или несколько амазонок. Любовь преображает человека, делая из него произведение искусства, ради этого стоит рискнуть».
* * *Но Аурелии она ничего не сказала. Любовь – это действие, слова лишь отвлекают.
Действия не изобретают, так как способы любить не бесконечны: изобретают мысли.
Именно поэтому мысль Эммануэль укоренилась, проросла и расцвела очень быстро, потому что она занималась любовью, которая не присутствует в холодных телах, которые не способны разжечь искру страсти.
Лучше думать, что ее тело становится жаром и песком под пламенем дыхания.
* * *Аурелия любила Эммануэль, как любят человека, в котором слишком долго сомневались.
Она не могла поверить, что ее грезы, то, о чем она мечтала до их встречи, вдруг стали явью. Она не желала ее по-настоящему до того момента, как они очутились рядом в этой комнате, на квадратной кровати, где Эммануэль была не только женщиной, которой Жан обладал в прошлой жизни, а той, кого Аурелия желала именно сейчас.
* * *Каждая из них хотела понравиться другой, потому что ревность, сложная, мрачная и вульгарная, из-за которой, как того требуют обычаи, бывшая и настоящая супруги одного мужчины должны соперничать друг с другом, внушала им обеим огорчение и отвращение.
Но, бросив вызов этим жалким светским обычаям, они, не сговариваясь, показали себя умными и свободными женщинами, избежав предлогов для мелочного соперничества и глупого разочарования. Они доверились логике и хорошему вкусу, чтобы сблизиться – шаг за шагом, без опрометчивой спешки…
И вот их тела устремились друг к другу, сами поторопили события и быстро пришли к цели, которую они предполагали достичь посредством поступательного развития.
Эммануэль подумала, что выражение «положить ноги на шею»[9] лучше, чем она предполагала, подходит к их сближению с Аурелией. Ноги Эммануэль на шее у Аурелии. Ноги Аурелии на шее у Эммануэль. Самый краткий путь между двумя женщинами.
* * *Женщины крепко обнялись, лицом к лицу, грудь к груди. Их сердца бились в унисон. Затем они переплели ноги наподобие ножниц. Когда Эммануэль принимала эту позу, она всегда вспоминала, как Марио Серджини опровергал эпиграмму Марциала:
Inter se germanos audit conjugere cunnos
Mentrique virum prodigiosa Venus…[10]
Флорентиец говорил, что Сапфо занималась этим не для того, чтобы имитировать мужчину, а чтобы преодолеть унылые нормы природы. Женское удовольствие изобрели лишь на восьмой день Сотворения.
В который уже раз Эммануэль возмутилась, что есть женщины, из страха отказывающиеся от несравненных открытий, которые принесло бы им это приключение: ласкать женщину, целовать ее, не спеша играть языком с ее вагиной, испить ее дивные соки, почувствовать, как трутся друг о друга вульвы.
Ей хотелось крикнуть этим невеждам:
Ей хотелось крикнуть этим невеждам:
«Трусихи, неужели вы никогда не задумывались над тем, чему одна грудь может научить другую?» Но ее рот был занят. В любом случае она больше не могла говорить, да никто ее бы и не услышал.
* * *Никто, кроме Жана. Он не был женщиной, однако прекрасно понимал их, иногда даже лучше, чем они понимали друг друга. Он решил воспользоваться ситуацией.
Эммануэль чувствовала, как член Жана трется между ее грудями и грудями Аурелии. И она сделала вывод, что он дошел до точки, когда ему уже не нужно было на них смотреть.
Занимаясь любовью с Аурелией, она не переставала представлять, как Жан смотрит на их наслаждение и мастурбирует. Она знала, что это происходит так интенсивно и так быстро, что в любой момент можно было ожидать, что его сперма очутится на ее волосах или на лице, на шее или на ягодицах.
Когда они были женаты, Жан часто кончал на нее. Причем они друг друга не касались, лишь смотрели или иногда обменивались парой слов.
Она вспомнила, как признавалась ему в невероятных вещах, мастурбируя перед ним часами, днями напролет. Она умолкала лишь для небольшой передышки, а потом рассказывала о встрече с какой-нибудь девушкой или парнем, красивым, как, например, Тадзио, о котором она ему еще не рассказывала.
Она встретила этого нового поклонника десятью днями ранее на берегу моря. Сначала он был застенчивым; затем стал приходить туда каждое утро, чтобы встретиться с ней, потому что уже не мог не видеть ее. Эммануэль не смущало присутствие людей, она открыто демонстрировала свои формы и свои ласки. Свидетели лишь усиливали ее волнение и наслаждение.
Она заставила Тадзио снять футболку и загорать перед ней голышом. Эммануэль позволила ему скрыть эрекцию под песком. Затем, по мере того, как он все более возбуждался, не сводя взгляда с ее груди, с ее плоского и мускулистого живота, с черных кудряшек на лобке, она увидела, как бедра парня, несмотря на все его усилия, начали дрожать. Слева направо и сверху вниз. Сначала – незаметно, а затем – все более и более явно.
Тогда она спросила, не причиняют ли ему боли частички ракушек, крупицы горного хрусталя и розы пустыни, спрятанные в песке дюны. Он не ответил. Эммануэль сказала: «Дай посмотреть». Он немного повернулся на бок, но этого было недостаточно. Она мягко успокоила его и попросила повернуться еще больше.
Она была готова увидеть крупный член юноши, но даже представить себе не могла, насколько он велик. «Хвостик у молодых людей растет быстрее остального тела?» – громко спросила она. Он покраснел и что-то пробормотал, думая лишь об одной вещи, сказать о которой не решался.
Чтобы помочь ему, Эммануэль взяла в руку его аномально большой член и сжала, не шевеля пальцами. Но вдруг парень издал стон и сам начал двигать членом в руке Эммануэль.
Она не стала перехватывать инициативу и позволила ему продолжать. Девушка лишь все сильнее сжимала его член, пока сладострастное семяизвержение не избавило их от любовного напряжения.
Эммануэль вмешалась в процесс лишь для того, чтобы направить на свою кожу этот обильный поток расплавленного жемчуга, который она оставила в виде перламутрового украшения на своем голом теле, выставленном напоказ для посетителей пляжа, которые захотят мастурбировать.
«Я сохраню твою сперму, чтобы ее слизали другие», – говорила она Жану, когда он, бывало, кончал ей на лицо.
«Не проникай в меня, пока я не забуду ощущение твоего члена в своей киске и вкус твоей спермы на языке, – нежно говорила она ему. – Я хочу попытаться сделать так, чтобы ты потерял голову. Смотри, вот моя дырочка… Она вся влажная и готова тебя принять. Мастурбируй до изнеможения! Когда в твоем члене не останется ни капли твоей старой спермы, ты вновь наполнишь мою вагину, которая теперь уже другая. Ты можешь изменить, и никто не упрекнет тебя в развязности. Ты трахнешь женщину, мужем которой был еще совсем недавно. Ты без зазрения совести воспользуешься красотой ее тела – как мимолетный гость, который воспользовался кроватью своего старого друга. А я, как молодая супруга, отдамся требовательному незнакомцу, как в день своей свадьбы, и приложу все силы, чтобы доставить ему такие удовольствия, на которые он и надеяться не смеет. А этот неожиданный любовник постарается доставить наслаждение мне. Мой лучший любовник! Он даже лучше тех, кто будет любоваться слоем твоей спермы на моих ресницах».
* * *Эммануэль уже довольно давно отвыкла от тела Жана. Но сегодня она вновь почувствовала его страсть, от которой покрылась мурашками, как от горячности того неожиданного любовника, которым она ему недавно хвасталась.
А этот любовник был самым лучшим, потому что он не стал думать, с кем ему заняться любовью, и сравнивать их. Более того, он не пытался их разделить. «Обеих сразу», – сказал Жан. Он присоединился к их ласкам, терся членом между их грудями. Эммануэль еще плотнее прижала свои ноги к ногам Аурелии и надавила клитором на бедро, которое сжимала бедрами. Затем она проникла языком в рот своей любовницы, облизала ее небо, чувствительные места за щеками, в безумном порыве мечтая достичь горла.
Ее соски терлись о соски Аурелии. Сможет ли она довести ее до оргазма, чтобы тот случился одновременно с оргазмом Жана, который все более распалялся, елозя членом между грудей обеих женщин?
Получилось! Все трое поперхнулись, оглушенные победой, добытой честно, без всякого жульничества.
7
Жан не позволил Эммануэль уйти.
– Нужно все сделать сегодня, – торжественно заявил он.
Потом объяснил почему:
– Идеи никогда не повторяются.
Его идея была проста.
– Я хочу вас трахнуть, – заявил он.
Но он поставил условия:
– Но не одну за другой. Вдвоем.
После этого Жан пояснил свою мысль:
– Когда я занимался любовью с каждой из вас, то это была лишь подготовка к важному событию – теперь мы будем делать это втроем.
Никто не стал ему возражать.
Однако Эммануэль засомневалась, потому что не хотела вновь переносить встречу, которую она назначила своему химику.
– Ты сможешь встретиться с ним и завтра, – начал уговаривать ее Жан. – Ученый может и подождать.
– Нет, – сказала она. – Я хочу встретиться с ним сегодня. Нужно все сделать сегодня. Я прекрасно помню твои слова.
Она позвонила ученому:
– Марка не будет до полуночи. Я могу, если захочешь, поужинать с тобой.
Видимо, химик согласился, потому что она, больше ничего не объясняя, с улыбкой окончила разговор.
Затем Эммануэль напомнила Жану и Аурелии, что они не все ей рассказали:
– Я все еще не знаю, почему вы поженились.
– Потому что сейчас время предаваться разврату, а не вопросам, – ответил Жан.
Но Эммануэль настаивала:
– Кто кого встретил первым?
Жан призвал в свидетели Аурелию:
– Прости ее, в ней заговорил математик.
Затем он повернулся к Эммануэль и прервал ее:
– Мы не рассказываем про свою жизнь.
Пришлось сменить тему. У них хватало общих интересов, менее тривиальных. Одним из них был вкус к женщинам. Тема была им очень близка, поэтому они не смогли говорить о ней долго и перешли к делу. Тела любовников вновь быстро сплелись.
* * *Не сговариваясь, женщины тут же обняли Жана с двух сторон, так, как будто они долго тренировались. Они ласкали Жана четырьмя руками, четырьмя ногами, четырьмя грудями, четырьмя губами, четырьмя рядами зубов, совместной лаской ресниц, волос, животов, утроб, вагин, огня.
Затем они распределили между собой его тело.
Одна из них прижалась к его груди и начала сосать его язык, осаждая его проникновенными атаками и покрывая слюной.
Другая умело играла пальцами с его пенисом, который вновь обрел твердость. Затем – губами. Затем – всем своим ртом, да так решительно, что, казалось, она пыталась довести его до оргазма. Но женщина знала, что в конце концов он будет делать то, что захочет.
Пока вторая прибегала к любимым ласкам, первая проворно передвинулась вверх, чтобы очутиться прямо над его ртом, и дала ему свою вульву. Ее длинные половые губы приникли к чувственным губам мужчины, чтобы соединиться в едином поцелуе.
Мужской язык, который раздвинул провоцировавшие его губы, был настолько выносливым и закаленным, что казалось, будто это фаллос. Он проникал в слизистую оболочку Эммануэль в том же равномерном ритме, с которым Аурелия продолжала погружать его член в свое горло, заставляла его пульсировать, словно вырванное сердце в руках сладострастной жрицы майя.
Теперь Аурелия хотела запоздало ответить на вопрос Эммануэль: сказать, что Жан увлекся ею из-за незаметного возбудителя, который находился у нее во рту и которым она ласкала его член. Если бы рот Жана был в этот момент свободен, он заявил бы, что женился бы на Аурелии, даже если бы та была русалкой, с которой невозможно спариваться, Лилит, которая питалась лишь спермой[11], или другой великолепной глотательницей, обещанной грешнику Писанием. Но Жан был не в том положении, чтобы воплощать свои образы в слова, так как рот ему заткнула не менее прожорливая вагина.