Вышибала - Александр Ли 10 стр.


Журналисты наперебой цитировали слова копов, прибывших на место происшествия. Мол, такого они не видели никогда. Поговаривали, что одного судмедэксперта даже стошнило от жуткой картины. Скорее всего, это неправда.

Город на ушах, копы тоже. И ни одной зацепки. Двадцать смертей с одинаковым почерком, а криминалисты лишь руками разводят.

Естественно, в общении с пресвитером Маккормаком мы не можем обойти эти громкие убийства. Он считает, что кто-то нанял профессионального киллера и затеял кардинальный передел сфер влияния. Не исключено, что к этому приложили свои грязнее руки копы или даже федеральные агенты.

Но самое интересное не в этом. Пресвитер сообщает мне весьма любопытную информацию. После смерти главарей двух группировок на их место, естественно, заявляют претензии бывшие подчиненные. По меткому выражению Сила, они грызутся словно бешеные псы за право подняться на самый верх.

– Знаешь Тони, я общаюсь с ними и каждый раз при разговоре заглядываю в глаза. Как думаешь, что я там вижу? Ужас и неуверенность. Эти бравые ребятки с длинным шлейфом убийств за спиной деморализованы и не имеют ни малейшего понятия о том, что делать дальше. Их напарники гибнут один за другим. Фактически все они потенциальные жертвы. Судьба играет с ними злую шутку. Теперь эти ребята на своей собственной шкуре почувствовали, что значит жить в страхе.

Мне нравится то, что говорит Сил. Мрази дрожат, поджав хвост. Теперь над ними занесен карающий меч. Не важно, что пишут газеты и как журналюги это называют – справедливым наказанием или Божьим проклятием. Главное в том, что город потихоньку очищается от грязи.

9

Я не верю в сны и предзнаменования. Вдобавок, как говорят плохие писатели, ничто не предвещало. Утро этой пятницы выдалось на удивление ясным, что редко бывает в моем городе в последнее время.

Пуленепробиваемое стекло, из которого состоят потолок и стена моего временного пристанища, не было светочувствительным. Но я не щурюсь и даже не пытаюсь задернуть шторы. Слишком долго все мы ходили в полумраке, чтобы сейчас отворачиваться от солнца.

Церковь стоит на холме, так что из моего окна открывается чудесный вид. Издалека город грехов выглядит вполне обычно, даже красиво, особенно если не знать о мерзостях, которые здесь творятся. Я же пытаюсь просто ненадолго о них забыть, после обязательной зарядки и чашки кофе решаю заглянуть на утреннюю сигару к Силу.

Как оказалось, у него были гости.

– Ба, какая встреча! Тернер! Тони Денди! Я думал, тебя давно сгноили в тюряге, а ты вон как держишься, даже не скрипишь при ходьбе. Не ожидал снова увидеть, особенно в церкви. Твой инспектор по освобождению знает, что ты здесь?

Люк Лучано за прошедшие годы заметно изменился, отрастил брюхо, лысину и непомерное самомнение. Я знал его двадцатипятилетним продажным копом на подкормке у моего синдиката. С тех пор много воды утекло, похоже, не самой чистой.

– Люк Лучано! Рад видеть тебя во всей полноте твоих полномочий, тяжести, полновесности. В общем, ты понял. Я тут занимаюсь общественно-полезной работой. Помогаю своему другу пресвитеру спасать заблудшие и погрязшие в пороках души. Заодно и свои старые грехи искупаю. Ты же знаешь, я отошел от дел. – Потом я добавляю еще более невинным голосом: – А твоя мама все так же подвозит тебя на работу?

Вместо ответа Люк вскидывает ноги на стол, выпускает в потолок струю ароматного дыма и нагло ухмыляется. Черт побери, это мои сигары, мое любимое кожаное кресло в кабинете моего друга. Это прекрасное утро принадлежит мне! Бессознательная злоба клокочет во мне, но я не даю ей выхода. Пресвитер с милой улыбкой переводит взгляд с меня на шерифа и заверяет его, что с инспектором он все уладил.

– Тебе не к чему цепляться, Малыш Люк, – заявляю я. – Можно мне по старой дружбе звать тебя так? – Я не могу сдержаться от очередной колкости.

Ведь Малышом его прозвали во время работы на синдикат.

– Друзья зовут меня Шериф.

– Вот и ладушки. Вы тут поворкуйте. Мне еще несколько дел с паствой уладить надо. – С этими словами пресвитер оставляет нас одних.

Мы смотрим друг на друга, как два тигра-самца, сидящие в одной клетке. Еще немного, и воздух между нами начнет искрить. Ничего хорошего это не обещает, даже наоборот – начинает попахивать жареным.

Внезапно Люк снимает ноги со стола, улыбается и предлагает пройти ко мне. Он, мол, интересуется, как я обустроился на новом месте. Я мог бы, конечно, встать на дыбы и спросить ордер, но это лишь отсрочило бы обыск и еще больше обозлило бы Малыша. А прятать и скрывать мне нечего.

Мы проходим по освещенному солнцем коридору в мою маленькую комнату. Тут все просто до аскетизма. Узкая железная кровать. Над изголовьем – темное деревянное распятие. У противоположной стены – стол и кресло, небольшой гардероб. Еще одну стену полностью занимает окно. Вот и вся обстановка.

Люк сует свой нос во все уголки, заглядывает под кровать, роется в шкафу. При виде моих шестнадцати костюмов он издает легкий свист. А что поделать? Человек должен выглядеть респектабельно и солидно, чтобы его уважали. Не бегать же всю жизнь в одних засаленных штанах, над которыми нависает живот, и в рубашке с пятнами от кетчупа, как это делает Малыш Люк.

– Так, а это что у нас? – Шериф вытягивает из ящика моего стола коробку с бритвенными принадлежностями.

Глаза его загораются алчным блеском, когда он извлекает на свет божий опасную бритву фирмы «Тори Рейзер». На длинном, идеально отточенном лезвии яростно вспыхивает солнце. Бритва кажется настолько острой, что способна перерезать даже его лучи.

Я недоуменно смотрю на Люка. У каждого уважающего себя мужчины есть бритва. У меня – одна из лучших. Но шериф уже нафантазировал все без моего участия. Не успеваю я опомниться, как Люк защелкивает один браслет у меня на правом запястье, а другой – у себя на руке.

– Ты можешь хранить молчание, Тони Тернер, так как любое твое высказывание будет использовано против тебя!

– А в чем ты меня обвиняешь, Малыш Люк?

– В том, что ты убил два десятка законопослушных граждан нашего города вот этим орудием. Ты и есть тот самый Псих с бритвой. И не называй меня Малышом, черт тебя дери!

– Люк, Малыш, выбирай выражения! Ты же находишься в доме Божьем. Посмотри внимательно. Это чистая бритва, я пользуюсь ею. Если бы маньяк давил прохожих комбайном, то ты арестовал бы всех фермеров штата?

– Нет. Только тебя, Денди. Пошел! – Люк выталкивает меня из комнаты.

Мы проходим по коридору, спускаемся в молельный зал.

– Чистая бритва, говоришь? Сейчас мы это исправим. Где двадцать трупов – там и двадцать один.

Тут я понимаю, что задумал этот гнилой коп. Достаточно спуститься в холодильник, полоснуть моей любимой бритвой по шее какому-нибудь замороженному ублюдку – и дело в шляпе. Есть убийца, бывший крестный отец, отсидевший десять лет. Имеется орудие преступления со следами крови и тканей. Все как на ладони.

Меня поджарят на электрическом стуле. Люку с почестями вручат награду и повышение.

Он не взял в расчет, что мне его план не по душе. Малыш Люк забыл, что левой я владею еще лучше, чем правой. В узком проходе, где нам пришлось идти гуськом, я молниеносным движением бью его ребром ладони по шее и подхватываю, чтобы эта туша, потерявшая сознание, не оторвала мне руку, украшенную браслетом.

Я нашариваю ключи, освобождаюсь и защелкиваю наручники на шерифе. Потом оттягиваю тело в боковой притвор, к боксам-исповедальням. Теперь нас не видно от входа.

Пока я волоку его, Малыш приходит в себя и довольно резво пытается выхватить пистолет скованными руками. Мне приходится успокоить его, приложив головой о терминал. Сильный буйвол. Я бью еще и еще, давая выход накопившейся ярости.

Внезапно бокс оживает. Внутри него начинает играть ангельская музыка. Из узкой щели выползает белый язык квитанций об оплате. Мельком читаю: «Мир тебе. Мздоимство прощено», «Мир тебе. Лжесвидетельство прощено», «Мир тебе. Убийство прощено». Люк прекращает дергаться и смотрит на меня затуманенными глазами.

Я склоняюсь к нему очень близко, чтобы он расслышал, и тихо спрашиваю, на кого он сейчас работает. Он отвечает, что на полицию штата. Мне приходится приложить его головой к исповедальне еще пару раз. За это я получил прощение блуда и пьянства. Тоже неплохо.

В общем, когда Малыш Люк все же начинает говорить, результат душеспасительной беседы меня мало радует. Как оказалось, бардаком в нашем городе уже серьезно заинтересовались в ФБР. Двое агентов, посланных сюда, исчезли бесследно. Шерифа вздрючили по полной. Он теперь носом землю роет в поисках неуловимого Психа с бритвой. Да, видел я его старания!

Услышав мой прямой вопрос о том, с кем из бандитов он сейчас дружит, шериф посмотрел на меня больными глазами и ответил, что они сейчас как с цепи сорвались. Все главари убиты. Те, кто более-менее выделялся из общей массы отморозков и мог взять руководство на себя, тоже мертвы.

Услышав мой прямой вопрос о том, с кем из бандитов он сейчас дружит, шериф посмотрел на меня больными глазами и ответил, что они сейчас как с цепи сорвались. Все главари убиты. Те, кто более-менее выделялся из общей массы отморозков и мог взять руководство на себя, тоже мертвы.

– Тони, ты знаешь, я тебя ненавижу. Так было всегда. Но у тебя есть стиль, голова на плечах, и этого не отнять. А эта шелупонь – они же как безмозглые крысы. Голые инстинкты – жрать, трахаться, убивать, грабить. Мне страшно, Тони. Два дня назад меня вызывали в столицу штата. Там собираются вводить в город войска. Это конец всему. Если бы я не нашел у тебя бритву, то подбросил бы ее. Нам надо арестовать этого психа. Нужно громкое дело и суд, чтобы спасти Бейсин-сити. – Шериф устало закрывает глаза, дыхание тяжело вырывается из открытого рта.

Сейчас он похож на большого беспомощного кита, выброшенного на берег.

– Тони, помнишь времена синдиката? Тогда все было по понятиям. Жаль, что этого уже не вернуть.

– А если я попробую, Люк? – забрасываю я наживку. – Допустим, мы соберем и организуем этих ублюдков в какое-то подобие нового синдиката, с четким соблюдением законов и правил. Разве тебе это не будет выгодно?

Глаза шерифа вспыхивают с новой надеждой:

– А Псих?

– Психа я возьму на себя. Ты же знаешь, мозгов у меня хватит, чтобы вычислить и убрать негодяя.

Люк сидит, привалившись к боксу, и тихо размышляет. Думалка у него никогда не была на высоте, но в хитрости и понимании того, кто сейчас сильнее, за кем перспектива, ему нет равных.

Потом он протягивает мне скованные руки и говорит:

– Решено!

Я отпускаю Малыша, и он уезжает. Я знаю, что в кармане его засаленных брюк мог бы найти дешевую опасную бритву. Но зачем? Сейчас это уже не имеет смысла. Теперь мы с ним играем на одном поле, пока нам обоим это выгодно.

Как только полицейское авто покидает стоянку, появляется запыхавшийся Вилли. Он говорит, что ему позвонил пресвитер, просил заехать и узнать, как я.

– Нормально. Погода чудная, гони вон за той машиной.

– Так это же тачка шерифа!

– Вот за ней и шуруй.

10

Остаток пятницы проходит без происшествий. Раздел криминальной хроники в субботних газетах событиями не пестреет, что не может не радовать. Нет душераздирающих сообщений о бесчинствах банды Сатаниста в борделе, да и Псих с бритвой притих. Я уже начал надеяться, что он навсегда оставил наш город.

Хотя, по-моему, в Бейсин-сити нашлось бы немало людей, благодарных этому неизвестному преступнику. Ведь теперь после работы обычные люди могут позволить себе просто пойти в бар, не опасаясь быть непременно ограбленными, искалеченными или убитыми бригадой обколотых бухих отморозков. Теперь эти негодяи, похоже, на своей шкуре почувствовали, что такое липкий страх неотвратимой смерти.

Обо мне люди Джека Сатаниста, видимо, просто забыли. Их можно понять. Забота о сохранности собственной шкуры – первейшее условие выживания, особенно в нашем милом городе.

Пользуясь этим субботним затишьем, я еду порешать кое-какие дела. Вилли сказал, что у него свидание, и я его отпустил. Настаивать было никак нельзя. Парень заявил, что повезет невесту выбирать кольца. Никогда бы не поверил, что доживу до этого дня. Вилли Счастливчик, меняющий девушек как перчатки, вдруг женится! Что ж – жизнь не стоит на месте.

Я думаю об этом, когда вечером торможу перед придорожным кафе «Элвис». Когда-то здесь готовили изумительный яблочный пирог. В давние времена мы с Вилли любили тут поужинать, да и сегодня договорились встретиться в этом заведении. Правда, мой водитель сказал, что без меня сюда не заглядывал. Возможно, «Элвис» останется незыблемым в этом новом мире?

Уже с порога я понимаю, что чуда ждать не стоит. Раньше это был тихий семейный ресторанчик с белыми скатертями и домашней кухней. Официантки в крахмальных блузочках и пышных юбках, какие носили в пятидесятых годах, встречали посетителей неизменной улыбкой.

Сейчас помещение больше напоминает ангар или ремонтную мастерскую. Грязный цементный пол усыпан окурками, осколками бутылочного стекла, плевками. Лампочки под низким потолком забраны решетками, но горит от силы половина из них. Тусклый свет едва пробивается сквозь клубы дыма от дешевых сигарет. Официанток тоже не видать. Похоже, тут теперь самообслуживание.

В центре ангара возвышается массивный деревянный сруб, за которым стоят четыре накачанных парня. Бутылки и бокалы заперты в стеклянном шкафу за их спинами. Я заказываю скотч. Мне отвечают, что есть только «будвайзер». На вопрос, что же стоит в шкафу, я получаю ответ, мол, там муляжи.

О яблочном пироге я благоразумно молчу, замечаю скопление людей у дальней стены ангара и подхожу ближе. Собачьи бои! Никогда не видел этого зрелища и не присутствовал на чем-то подобном.

Но возбуждение толпы передается мне. Что-то глубинное, темное и азартное заставляет меня поставить десятку на собаку по кличке Лаки. У нее маленькие умные глаза и большие сильные лапы.

До этого я считал, что собак специально тренируют, учат не убивать противника. Ведь в случае гибели пса хозяин победителя должен выплатить крупный штраф его владельцу. Как же я ошибался!

Животные рвут и терзают друг друга, кровь летит в разные стороны. В этом нет ничего от благородного развлечения, каким я себе раньше его представлял. Из горла моего Лаки хлещет кровь. Я не сдерживаюсь, кричу, чтобы позвали ветеринара спасти собаку.

На меня смотрят как на идиота и говорят, что это людоеды Пита Хирурга. Пусть они перегрызут друг друга, а заодно и своих хозяев. Да и вообще это только разминка.

Тем временем в вольер, огороженный высокой решеткой, заходит рыжий коротышка и объявляет следующий бой. Я не верю своим ушам. Человек против собаки. Победитель получает всю выручку от сегодняшних ставок. Условие – он должен быть раздетым, из оружия – небольшая деревянная палка.

Семья рядом со мной оживленно обсуждает это предложение.

Молодая женщина в коротком топе толкает высокого мужчину под локоть и громким шепотом напутствует:

– Давай, Томми, ты ее порвешь как тряпку. Подумаешь, пара царапин. Зато завтра купим Сэму велик. Он давно хотел.

Сэм, восьмилетний карапуз, вытирает с лица капли собачьей крови, дергает отца за рукав с другой стороны:

– Папа, задай этому крокодилу! Я велик хочу!

После этих слов рука Томми неуверенно ползет вверх. Других желающих не находится, и его втаскивают на арену, усыпанную свежими опилками, сквозь которые местами проступают алые пятна. Томми стыдливо раздевается. По его фигуре заметно, что ни в спортзале, ни в солярии он завсегдатаем не был. Мне становится не по себе.

Я выхожу из толпы, которая приветствует бойца оптимистическими выкриками:

– Глиста!

– Ты бы сначала на мышах потренировался!

У стойки я заказываю пива. Внезапно рядом раздается телефонный звонок.

Бармен берет трубку, слушает, важно кивает и спрашивает меня:

– Вы случайно не видели в толпе господина Тони Тернера?

– Нет, не видел. Тони Тернер – это я.

В трубке слышен шум. Я едва разбираю слова. Звонит Вилли. Голос моего друга звучит взволнованно. Он говорит из будки таксофона. Хочет предупредить, что меня предали, причем тот человек, от кого я меньше всего могу этого ожидать. Мне готовят удар в спину, а за ним сейчас следят. Я спрашиваю, где он. Лаки называет угол Стейт и Парадайз-стрит. Говорит, будет ждать в кабинке, так безопаснее.

Я бросаю трубку, иду к выходу и уже у двери слышу истерический женский крик:

– Томми, сукин ты сын, вставай! Не дай ей перегрызть тебе глотку!

Я выхожу в ночь. Слова Вилли не дают мне покоя. Имя он не назвал. Кто меня может предать? За что? Я весь открыт как на ладони.

Может, шериф не так меня понял? Или, несмотря на свои уверения, он продолжает плести интриги, чтобы обвинить меня и засадить пожизненно? Действительно, незачем вести переговоры и пытаться обуздать преступность, если можно просто назначить виновного. С него станется.

Такие вот личности, как Малыш, не умеют ни держать слова, ни прощать обид. Его жизнь сложилась так, что он был унижен моим синдикатом с двадцатипятилетнего возраста.

Я до упора давлю на газ. За Вилли следят – значит, он в опасности. Я мчусь по бесконечной Стейт-стрит, не торможу на редких светофорах. Все равно машин почти нет. Вдалеке уже светится огнями моя родная Парадайз-стрит. Будка, в которой стоит человек, видна даже отсюда.

Но я не успеваю вздохнуть с облегчением, как на кабинку внезапно наползает бульдозер, ехавший навстречу мне. Он сминает железо как спичечный коробок.

Я в шоке от случившегося. Даже за несколько десятков метров видно, что у Вилли не было ни единого шанса выжить.

Я начинаю преследование бульдозера, свернувшего на Парадайз-стрит. В последнее время тут затеяли перестройку, поэтому на улице часто вырубается свет. Мы едем уже почти в кромешной темноте, расстояние между нами неуклонно сокращается. Меня удивляет, почему бульдозер двигается так ровно.

Назад Дальше