— Терпение, — здоровый сын коснулся плеча старика. — Терпение! Скоро мы нанесем свой удар.
Взгляд Поле чуть-чуть прояснился.
— Мы срубаем их сотнями, — прошептал он. — Но они возвращаются тысячами! А тот из нас, кого они убьют, никогда не вернется. Их много, и на их стороне время. А нас всего трое, и времени у нас мало. Они следят за нами, когда мы идем по лесу, готовые поймать, ударить, раздавить!
— Но, мсье, — он обернул к Маккею налитые кровью глаза. — Мы нанесем свой удар, как сказал Пьер. Ударим по вашей роще. Это сердце леса. Его тайная жизнь здесь бьет ключом. Мы это знаем — и вы тоже знаете! Если мы уничтожим рощу, мы дадим им понять, кто тут хозяин.
— Женщины! — глаза двуглазого сына блестели. — Я видел там женщин! Прекрасные женщины с блестящей кожей, которые манят… и насмехаются и исчезают, как только пытаешься схватить их.
— Прекрасные женщины заглядывают в наши окна и смеются над нами, — прошептал одноглазый сын.
— Больше они не будут насмехаться! — крикнул Поле, снова охваченный безумием. — Скоро они будут лежать, умирая! Все они умрут!
Он схватил Маккея за плечи, затряс его, как нашкодившего ребенка.
— Идите скажите им это! — кричал он. — Скажите, что сегодня мы их уничтожим. Скажите, что это мы будем смеяться, когда придет зима. Мы будем смотреть, как их круглые белые тела горят в очаге и отдают нам тепло! Идите — скажите им это!
Он развернул Маккея, подтолкнул к двери, распахнул ее и пинком спустил его со ступенек. Маккей слышал, как захохотал высокий сын. Ослепший от гнева, он взбежал по ступеням и бросился на дверь. Снова рассмеялся высокий сын. Маккей бил в дверь кулаками, бранился, кричал. Семейство дендрофобов не обращало на него внимания. Отчаяние несколько приглушило его гнев. Могут ли деревья помочь ему, дать совет? Он повернулся и медленно пошел по полю к маленькой роще.
Приближаясь к ней, он перебирал ногами все медленнее и медленнее. Он потерпел поражение. Теперь он вестник, несущий смертный приговор. Березы стояли неподвижно: листва их безжизненно свисала. Они как будто знали о его неудаче. Маккей остановился на краю рощи. Посмотрел на часы, с легким удивлением заметил, что уже полдень. Невелик промежуток между приговором и казнью… Скоро начнется погром, топоры с хрустальным звоном обрушатся на стволы…
Маккей расправил плечи и зашагал меж деревьев. В роще стояла странная тишина. Она казалась траурной. Как будто жизнь вокруг отступила, ушла в себя. Он шел по лесу, пока не добрался до места, где росло дерево с закругленной блестящей корой, а рядом опиралась на пихту вянущая береза. По-прежнему ни звука, ни движения. Он положил руки на прохладную гладкую кору.
— Дай мне снова увидеть тебя! — прошептал он. — Дай услышать! Говори со мной!
Ответа не было. Снова и снова он обращался к березе. Роща молчала. Он побрел по ней, шепча, зовя, плача. Стройные березы стояли неподвижно, ветви их безвольно повисли, как руки пленных девушек, покорно ожидающих воли своих завоевателей. Пихты напоминали беспомощных мужчин, охвативших ладонями обреченные головы. Сердце Маккея заныло от тоски. Он подумал, когда же ударят Поле? Снова взглянул на часы: прошел час. Сколько они еще будут ждать? Он опустился на мох, прижался спиной к стволу.
И тут Маккей подумал, что он сумасшедший. Такой же безумец, как Поле и его сыновья. Он спокойно начал перебирать в памяти обвинения, выдвинутые лесу старым крестьянином; вспомнил его лицо и глаза, полные фанатичной ненависти. Безумие! В конце концов деревья — ото всего лишь… деревья. Поле и его сыновья перенесли на деревья всю жгучую ненависть, которые испытывали их предки к своим жестоким хозяевам; возложили на лес всю горечь своей собственной борьбы за существование в этой высокогорной местности. Когда они ударят по деревьям, это будет символ того удара, который их предки нанесли по своим угнетателям; и они ударят по собственной судьбе. Деревья — всего лишь знак. Искаженное сознание Поле и его сыновей наделяет Лес разумом в слепом стремлении отомстить старым хозяевам и судьбе, которая превратила их жизнь в беспрестанную жестокую борьбу с дикой природой. Хозяева давно мертвы, судьба не подвластна человеку. Но деревья здесь, и они живы. За их счет можно удовлетворить бредовую жажду мести.
А сам он, Маккей? Разве его собственная глубокая любовь к деревьям и сочувствие им не точно такое же сумасшествие? Разве не сам он создал свой собственный мираж? Деревья в действительности не плачут, не могут страдать, не могут чувствовать. Его собственная печаль эхом отразилась от них…
Деревья — это только деревья.
И тут же, как бы в ответ на свои мысли, он ощутил, что ствол, о который он опирается, трясет глубокой внутренней дрожью. Дрожит вся роща. Все листья мелко и боязливо колышутся.
Маккей вскочил на ноги. Рассудок говорил ему, что это ветер. Но ветра не было!
И тут же он услышал пение… как будто траурный печальный ветер задул меж деревьями… — и все-таки никакого ветра не было!
Все громче слышалось пение, а в нем — тонкий жалобный плач.
— Идут! Идут! Прощайте, сестры! Сестры, прощайте!
Он отчетливо слышал этот отчаянный шепот.
Маккей побежал через деревья к тропе, которая вела полями к старой хижине. Лес потемнел, как будто в нем собрались тысячи теней, как будто огромные невидимые крылья взметнулись над ним. Дрожь стволов усилилась; ветвь касалась ветви, ветви прижимались к ветвям; все громче раздавался скорбный возглас:
— Прощайте, сестры! Сестры, прощайте!
Маккей выбежал на открытое место. На полпути между ним и хижиной шли навстречу Поле и его сыновья. Они увидели его и подняли в насмешливом приветствии блестящие топоры. Он присел, ожидая их приближения. Все рассуждения забыты. Внутри него кипел тот гнев, что некоторое время назад звал убивать.
Скорчившись, он слушал тревожный шум, доносившийся с покрытых лесом холмов. Он несся отовсюду, гневный, угрожающий, как будто легионы деревьев ревели в боевой рог. Этот шум приводил Маккея в бешенство. Этот шум раздувал пламя гнева.
Если семейство древоубийц и слышало этот гул, оно не подало виду. Трое мужчин упрямо шли вперед, размахивая острыми топорами. Он не выдержал, побежал им навстречу.
— Уходите! — кричал он. — Уходите, Поле! Предупреждаю вас!
— Он нас предупреждает! — куражился Поле. — Слышите, Пьер, Жан — мсье нас предупреждает!
Рука старого крестьянина взметнулась и мертвой хваткой вцепилась в плечо Маккея. Потом резко согнулась и толкнула его на двуглазого сына. Сын подхватил Маккея, развернул и отшвырнул в сторону на десяток ярдов, отшвырнул, как ребенка, как котенка, как пушинку.
Маккей вскочил на ноги, завывая, как раненый волк. Рокот и ропот леса стал еще громче.
— Убей их! — ревел лес. — Убей!
Здоровый сын поднял свой топор. И опустил его на ствол березы, одним ударом расколов его пополам. Маккей услышал, как по маленькой рощице пронесся жалобный вопль. Прежде чем топор был занесен снова, Маккей ударил Пьера кулаком в лицо. Голова сына Поле откинулась, он заорал и, пока Маккей снова замахивался, обхватил его своими могучими руками, почти лишив способности дышать. Маккей расслабился, обвис, и сын разжал руки. Маккей мгновенно выскользнул из его хватки и снова махнул кулаком, и снова Пьер оказался проворнее — его длинные руки опять схватили Маккея. Но когда они были готовы раздавить Маккея насмерть, послышался резкий треск, и подрубленная береза помолилась. Она ударилась о землю прямо перед противниками. Ее ветви, казалось, вытянулись и ухватили Пьера за ноги.
Он споткнулся и упал на спину, увлекая за собой Маккея. При падении хватка ослабла, и Маккей снова вывернулся. Ему дважды удалось ударить Пьера по корпусу, прежде чем длинные руки снова схватили его. Но теперь тиски были явно слабее. Маккей почувствовал, что теперь силы равны.
Они кружили, падали, перекатывались, мяли друг друга руками и ногами, стараясь вцепиться в горло. Вокруг бегали Поле и его одноглазый сын, всячески подбадривая Пьера, но никто не решался ударить Маккея, потому что удар вполне мог прийтись и в его противника.
И все это время Маккей слышал крики маленькой рощи. Из них исчезла вся траурность, вся безнадежная покорность. Лес был теперь живым и гневным. Деревья тряслись и сгибались, словно под ударами бури. Маккей смутно сознавал, что Поле этого не видит и не слышит; смутно же пытаясь сообразить, отчего бы это.
— Убей! — кричала роща.
— Убей! Убей! — вторил ей дальний лес.
Маккей увидел рядом с собой две теневые фигуры одетых в зеленое мужчин.
— Убей! — шептали они. — Пусть течет его кровь! Убей! Пусть течет кровь!
Маккею удалось высвободить руку. И тут же он почувствовал в ней рукоять ножа.
— Убей! — шептали теневые мужчины.
— Убей! — кричала роща.
— Убей! — кричала роща.
— Убей! — ревел лес.
Маккей размахнулся и погрузил нож в горло двуглазого сына Поле. Услышал захлебывающийся вздох, услышал крик Поле, у которого теперь остался лишь один одноглазый сын; почувствовал, как горячая кровь хлынула ему на лицо и руки, ощутил ее соленый и немножко кислый запах. Руки разжались. Он, шатаясь, встал.
И как будто кровь была знаком: теневые мужчины прыгнули из своего туманного бытия в реальность. Один подбежал к Пьеру, второй бросился на старого Поле. Одноглазый сын повернулся и побежал, завывая от ужаса. Из тени выпрыгнула белая женщина, кинулась ему в ноги. Жан упал. Женщины посыпались на него одна за другой. Крик ужаса сменился криком боли, потом неожиданно оборвался.
Теперь Маккей не видел никого из троих: ни старого Поле, ни его сыновей. Их загородили зеленые мужчины и белые женщины.
Маккей стоял, тупо глядя на свои обагренные руки. Рев леса сменился глубоким торжествующим пением. Роща обезумела от радости. Деревья снова казались призрачными фантомами в изумрудном прозрачном воздухе, как и тогда, когда его впервые очаровало зеленое волшебство. Вокруг Маккея скользили, танцевали стройные женщины леса.
Они окружили его плотным кольцом. Песня их была по-птичьи сладкой и резкой. Он увидел, что к нему скользит женщина с алыми губами, чьи поцелуи наполняли его жилы жгучим огнем желания и жизни. Она протянула к нему руки. В ее широко расставленных глазах застыл восторг. Белое тело блестело лунным светом. Красные губы — алая чаша, полная обещаний неслыханного экстаза. Круг танцующих расступился, пропуская ее.
Неожиданно Маккея наполнил священный ужас. Не перед этой прекрасной женщиной. Не перед ее торжествующими сестрами. Перед самим собой!
Он — убийца! И рана, которую оставила в его душе война и которую он считал зажившей, кровоточила снова.
Он рванулся вперед, расталкивая женщин окровавленными руками, он побежал, рыдая, к берегу озера. Пение прекратилось. Он услышал негромкие восклицания, нежные, умоляющие возгласы жалости, мягкие голоса, зовущие его остановиться, вернуться. Сзади зашуршали быстрые шаги, легкие, как падение листа…
Маккей пронесся по узкой полоске берега, оттолкнул лодку, вскочил в нее, упал на дно…
Потом поднялся, взялся за весла. Посмотрел на берег. На опушке рощи стояла его женщина, глядя на него мудрым сочувственным взглядом. За ней виднелись белые лица ее сестер, смуглые лица зеленых мужчин…
— Вернись! — прошептала женщина и протянула к нему белые руки.
Маккей колебался. Его ужас ослаб под влиянием этого чистого, мудрого, сочувственного взгляда. Он почти повернул лодку назад. Но тут вновь увидел свои окровавленные руки, и снова зашелся в истерике. Только одна мысль оставалась в мозгу — уйти как можно дальше от того места, где лежит Пьер с разрезанным горлом…
Маккей нагнулся к веслам, быстро погреб на другую сторону. Когда он оглянулся, между ним и берегом стояла плот-пая стена тумана. Из-за нее не доносилось ни звука. Он посмотрел вперед, в сторону гостиницы. И ее скрывал туман.
Маккей молча поблагодарил судьбу за этот занавес, спрягавший его и от мертвых, и от живых. Он лег под банку. Немного погодя склонился за борт и, содрогаясь, умыл руки. Стер кровь с весел. Оторвал подкладку пиджака и, намочив ее в озере, промыл лицо. В пиджак и в подкладку завернул якорный камень и бросил в воду. На рубашке тоже есть пятна, но от них он избавится позже.
Некоторое время он бесцельно и быстро греб: физическое напряжение уменьшало напряжение душевное. Онемевший мозг очнулся к жизни, анализируя положение, составляя планы на будущее — как спастись.
Что ему делать? Признаться, что он убил сына Поле? По каким причинам? Он убил его, потому что тот хотел срубить несколько деревьев — деревьев, принадлежавших его отцу?
А если он расскажет о лесной женщине, о лесных женщинах, о теневых фигурах их зеленых кавалеров, которые ему помогли, кто ему поверит?
Решат, что он сошел с ума. Правильно, в общем, решат.
Никто ему не поверит. И признание не вернет к жизни убитого. Нет, он не будет признаваться.
Но тут его пронзила другая мысль. Что, в сущности, произошло с Поле и другим его сыном? Он решил, что они погибли; остались под белыми и смуглыми телами. Но умерли ли они? Когда его окружало зеленое волшебство, он в этом не сомневался. Иначе почему торжествовала роща, почему так триумфально пел лес?
Но умерли ли они на самом деле — Поле и его одноглазый сын? Они, кажется, не видели того, что он видел, и не слышали того, что он слышал. Для них Маккей и его противник были лишь двумя людьми, борющимися на лесной поляне. И больше ничего — до самого конца. До самого конца? Видели ли они еще что-нибудь?
Нет, реальностью можно считать только разрезанное горло одного из сыновей старого Поле. Это единственная неопровержимая истина. Кровь с лица и рук он смыл.
Все остальное может быть миражом, но одно остается несомненным. Он убил сына Поле!
Сожаление? Сначала ему показалось, что он его испытывает. Теперь он понял, что это не так: ни тени, ни тени сожаления… Его охватила паника. Паника от необычности происходящего. В конце концов, Поле напали первыми… на рощу.
Какое право имеют люди уничтожать эту маленькую рощу, убивать такую красоту из-за каких-то глупых фантазий?
Никакого права! Маккей не сожалеет, что ударил Пьера!
В этот момент он с радостью повернул бы лодку и устремился назад, чтобы напиться из алой чаши женских губ. Но туман продолжал густеть. Он обнаружил, что находится совсем близко от причала и гостиницы. Никого не было видно. Время устранить последние улики. После этого…
Он быстро выбрался, привязал скиф, никем не замеченный проскользнул в свою комнату. Закрыл дверь, начал раздеваться. Но тут на него навалилась волной непреодолимая усталость и… унесла в глубины океана сна.
Разбудил Маккея стук в дверь. Голос хозяина звал его на обед. Маккей что-то пробормотал и, когда шаги хозяина замерли вдали, встал. Взгляд его упал на рубашку с большими темными пятнами ржавого цвета. Он некоторое время удивленно смотрел на нее. Потом все вспомнил.
Он подошел к окну. Сумерки. Дул ветер, пели деревья. Из леса доносилась торжественная вечерняя молитва. Исчезло все беспокойство, весь затаенный страх. Лес был спокоен и счастлив.
Маккей поискал в сгущавшихся сумерках рощицу. Белые девушки легко танцевали на ветру, склонив лиственные головы. Их прозрачные юбки развевались. Рядом маршировали зеленые трубадуры, беззаботно помахивая игольчатыми руками. Маленький лес был весел, как в тот раз, когда его красота впервые притянула к себе Маккея.
Маккей разделся, спрятал грязную рубашку в дорожном саквояже, вымылся, надел свежий костюм, спокойно спустился к столу. Поел он с аппетитом. Он удивлялся, что не чувствует раскаяния и даже горечи из-за того, что убил человека. Он готов был поверить, что все это сон, настолько слабые эмоции он испытывал. Он даже перестал думать о том, что произойдет, если убийство откроется, если тайное станет явным.
Мозг его был спокоен. Он слышал, как лес поет, что ему нечего бояться. И когда он в этот вечер сидел на балконе, из шепчущего леса, окружившего гостиницу, к нему снизошел мир. И оставался в нем.
Но старый владелец гостиницы все больше беспокоился. Он часто ходил на причал, всматривался в противоположный берег.
— Странно, — сказал он наконец Маккею, когда солнце уходило за вершины. — Поле должен был быть у меня сегодня. Он никогда не нарушал свое слово. Если не мог прийти сам, послал бы одного из сыновей.
Маккей рассеянно кивнул.
— Еще одного я не понимаю, — продолжал старик. — Весь день я не видел дыма над хижиной. Как будто их там нет.
— Где же они могут быть? — равнодушно спросил Маккей.
— Не знаю, — в голосе хозяина звучало беспокойство. — Это меня беспокоит, мсье. Поле жесткий человек, да; но он мой сосед. Может быть, несчастный случай…
— Если что-нибудь случилось, они дадут знать, — сказал Маккей.
— Может быть, но… — старик колебался. — Если он завтра не придет и я снова не увижу дыма над хижиной, я отправлюсь туда, — закончил он.
Маккей испытал легкий шок: завтра он будет знать, точно знать, что произошло в маленьком лесу.
— На вашем месте я не стал бы ждать слишком долго, — сказал он. — Несчастные случаи возможны.
— Пойдете со мной, мсье? — спросил старик.
«Нет, — прошептал предупреждающий голос. — Нет. Не ходи!»
— К сожалению, мне нужно кое-что написать, — вслух сказал он. — Если я вам понадоблюсь, пошлите за мной своего человека. Я приду.
Всю ночь он спал без сновидений, и поющий лес баюкал его.
Утро прошло без всяких знаков с противоположной стороны. Через час после полудня Маккей видел, как старый хозяин и его человек плыли по озеру. Неожиданно все спокойствие Маккея исчезло. Он достал свой полевой бинокль и следил за этими двумя, пока они не причалили к берегу и не скрылись в роще. Сердце его забилось сильнее, ладони вспотели, губы пересохли. Он вглядывался в берег. Долго ли они в лесу? Должно быть, не меньше часа. Что они там делают? Что нашли?