— До свадьбы заживет, — мягко сказала она. — Выпал твой жребий, маленькая сестра. Рана зарастет. Скоро ты о ней забудешь.
Женщина с чашей опустилась на колени возле пострадавшей. Девушка жадно выпила — все до последней капли. Туманные глаза прояснились, засверкали; сухие и бледные губы покраснели, сквозь тело блеснул загадочный внутренний свет.
— Пойте, сестры! — резко воскликнула она. — Танцуйте для меня, сестры!
Зазвучала песня, которую Маккей уже слышал в тумане на озере. И теперь он не мог понять ни слова, но тему разобрал ясно: радость весеннего воскресения, нового рождения, когда в каждой ветви поет, вздувается в почках, расцветает во всяком листочке жизнь; танец деревьев в ароматных ветерках весны; барабаны радостного дождя на лиственном капюшоне; страсть летнего солнца, испускающего на деревья свой золотой поток; медленное величественное шествие луны и протягивающиеся к ней зеленые руки; мятеж и дикая радость ветров, их безумный вой и гудение; мягкое сплетение ветвей, поцелуй влюбленных листьев — все это и еще большее, чего Маккей не мог понять, потому что есть тайны, о которых у человека нет никакого представления… И было в ритмах танца этих странных зеленоглазых женщин и смуглых мужчин что-то невероятно древнее и одновременно молодое, что-то от мира, каким он был до появления человека.
Маккей слушал, Маккей смотрел, Маккей терялся и изумлялся; мысли его растворялись в этом потоке зеленого волшебства.
Женщина с алыми губами коснулась его руки. Она указала на девушку.
— И все же она увядает. И даже все наши жизни, если бы мы могли их отдать, не спасли бы ее.
Маккей увидел, что краска медленно покидает губы девушки, сверкающий прибой жизни отступает; глаза, которые только что были такими яркими, опять затуманились и потускнели. Неожиданный приступ великой жалости и великого гнева потряс его. Он склонился к девушке, взял ее руки в свои.
— Убери… Убери свои руки! Они жгут меня! — простонала девушка.
— Он пытается помочь тебе, — негромко прошептал ее кавалер. Однако отвел руки Маккея в сторону.
— Не так ты можешь ей помочь, — сказала женщина.
— Что же мне сделать? — Маккей встал, беспомощно оглядываясь по сторонам. — Научите меня.
Пение стихло, танец прекратился. Над рощей нависла тишина. Маккей почувствовал, что все взгляды устремлены на него. Женщина протянула ему руки. Прикосновение их было прохладным, и странная сладость потекла по венам…
— Там живут три человека. Ты видел их, — сказала она.
— Они ненавидят нас. Скоро мы все вот так, как она, — увянем. Они поклялись в этом. И они сдержат свое слово. Если только…
Она замолчала. Маккей почувствовал странное беспокойство. Лунные мотыльки в ее взгляде сменились на красные точки. Они почему-то привели его в глубокий ужас, эти красные точки.
— Три человека? — В его затуманенном мозгу всплыло воспоминание о Поле и двух его крепких сыновьях. — Три человека, — тупо повторил он. — Но что такое для вас три человека? Ведь вас так много! Что могут сделать три человека против ваших рослых рыцарей?
— Нет, — она покачала головой. — Это наши… мужчины как раз ничего не смогут. Никто ничего не может сделать. Когда-то мы веселились — и днем и ночью. Теперь мы боимся — ночью и днем. Они хотят уничтожить нас. Нас предупредили наши родственники. Но они не в силах нам помочь. Эти трое — хозяева лезвия и огня. Мы беспомощны против лезвия и огня.
— Лезвие и огонь! — как эхо подхватили остальные. — Против лезвия и огня мы беспомощны.
— Они нас обязательно уничтожат, — прошептала женщина. — Мы все увянем, как она, или сгорим… Если только…
Неожиданно она обхватила белыми руками шею Маккея. Прижала к нему свое гибкое тело. Ее алый рот нашел его губы. По жилам Маккея пробежало быстрое сладкое пламя, зеленый огонь желания. Он схватил ее, обнял…
— Ты не умрешь! — воскликнул он. — Нет, клянусь Господом, ты не умрешь!
Она откинулась, посмотрела ему в глаза.
— Они поклялись уничтожить нас, — сказала женщина, — и очень скоро. Лезвием и огнем они покончат с нами, эти трое… если только…
— Если только? — яростно повторил он.
— Если только ты не убьешь их раньше, — ответила она.
Холод охватил Маккея, притушив зеленое сладкое пламя желания. Он опустил руки, оттолкнул от себя женщину. Она задрожала перед ним…
— Убей их! — услышал он ее шепот. Женщина исчезла. Призрачные деревья задрожали, их очертания стали плотнее, контуры оформились. Зеленая прозрачность потемнела. На мгновение Маккей почувствовал головокружение, словно при переходе из одного мира в другой. Он закрыл глаза. Головокружение скоро прошло.
Маккей стоял на обращенном к озеру краю маленькой рощи. Не было никаких мелькающих теней, не было ни следа белых женщин или смуглых, одетых в зеленое мужчин. Под ногами — простой мох; исчез мягкий золотой ковер с голубыми звездами цветов. Вокруг него толпились березы и пихты. Слева росла мощная пихта, на ее игольчатых ветвях лежала увядающая береза. Это была та самая береза, которую так бессмысленно и жестоко срубил сын Поле. На мгновение он увидел в пихте и березе призрачные очертания одетого в зеленое мужчины и стройной умирающей девушки. На мгновение береза и пихта, девушка и мужчина слились в его сознании в один образ. Маккей сделал шаг назад, и руки его коснулись гладкой прохладной коры другой березы, растущей справа от него.
И ему почудилось прикосновение длинных стройных рук женщины с алыми губами. Оно не принесло того нечеловеческого восторга, но оно помогло ему прийти в себя. Призраки девушки и мужчины исчезли. Перед ним была крепкая пихта и упавшая на ее ветви вянущая береза.
Маккей помотал головой, как человек, проснувшийся после странного сна. Легкий ветерок пошевелил листву стоявшей рядом с ним березы. Листва зашумела, вздохнула. Ветер стал сильнее, и листья зашептали.
— Убей! — услышал он шепот. — Убей их! Помоги нам! Убей их!
И это был голос женщины с алыми губами!
Гнев, быстрый и беспричинный, вспыхнул в Маккее. Он побежал по роще — туда, где, как он знал, стоит старая хижина, в которой живут Поле и его сыновья. Ветер дул все сильнее, и громче и громче шептала листва:
— Убей! Убей их! Спаси нас! Убей!
— Я убью! Я спасу вас! — Маккей задыхался, и пульс колотил у него в ушах, как бы отвечая на этот все более громкий, все более настойчивый приказ. У него было теперь только одно желание — добраться до горла Поле и его сыновей, сломать им шеи; стоять рядом с ними и смотреть, как они увядают; увядают, как та стройная девушка в объятиях одетого в зеленое мужчины…
С криком выбежал он из рощи на залитое солнцем поле. Пробежал еще сто футов и понял, что шепот прекратился, что его больше не преследует гневный шорох листьев. Казалось, он освободился от заклятия, разорвал колдовскую паутину. Маккей остановился, упал на землю, зарылся лицом в траву.
Он лежал, собираясь с мыслями, приводя их в порядок. Что он намеревался сделать? Наброситься, как сумасшедший, на этих троих в хижине, убить их? А за что? Из-за того, что его попросила об этом волшебная женщина с алыми губами, чьи поцелуи привиделись ему в березовой роще?
И из-за этой фантазии он собирался убить трех человек!
Что же такое эта женщина, и ее сестры, и одетые в зеленое кавалеры? Иллюзии, фантомы, рожденные гипнотическим действием клубящегося тумана, который настиг его на озере? Такие случаи встречаются. Маккей сам знал людей, которые, глянув широко раскрытыми глазами на движущиеся облака, создавали в воображении фантастический мир и долго жили в нем; знал других, которым нужно было лишь посмотреть на гладкую падающую воду, чтобы оказаться во власти галлюцинаций; были и такие, кто погружал себя в сон, глядя на сверкающий хрустальный шар, а некоторые находили источник видений в блюдце с черными чернилами.
Не мог ли этот странный туман протянуть такие гипнотические пальцы в его сознание? И его симпатия к деревьям, беспокойство, которое он так давно чувствовал, воспоминание о бессмысленно срубленной березе — все это соединилось в его замутненном сознании в сказочные картины. А потом — в потоке ясного солнечного света — очарование растаяло, сознание очистилось…
Маккей поднялся на ноги. Оглянулся на рощу. Ветра не было, листва безмолвствовала. И снова ему показалось, что он видит группу девушек, окруженных рыцарями и трубадурами. Он вспомнил слова женщины с алыми губами: веселье ушло, его место занял страх.
Кем бы она ни была — привидением, дриадой, фантомом — она сказала правду: место веселья занял страх.
Маккей повернулся, в мозгу его начал формироваться план. Что-то в глубине души упрямо утверждало, что происшедшее было реальным. Во всяком случае, говорил он себе, роща слишком прекрасна, чтобы допустить ее уничтожение. Пусть пережитое им — сон, но он спасет рощу хотя бы ради ее удивительной красоты.
Старая хижина находилась примерно в полумиле. К ней вела по полю извивающаяся тропа. Маккей быстро прошел по тропе, поднялся по шатким ступеням и остановился, прислушиваясь. Он услышал голоса и постучал. Дверь распахнулась, — на пороге стоял старый Поле, глядя на него полузакрытыми подозрительными глазами. Из-за спины выглядывал один из его сыновей. У обоих лица были мрачные и враждебные.
Маккею показалось, что со стороны отдаленной рощи ветер донес слабый отчаянный шепот. Двое на пороге как будто тоже что-то услышали, потому что взгляд их переключился на рощу, и Маккей увидел, как лица их исказила ненависть. Потом они снова посмотрели на него.
— Что вам нужно? — буркнул Поле.
— Я ваш сосед, живу в гостинице… — вежливо начал Маккей.
— Я знаю, кто вы такой, — резко прервал его Поле. — Но что вам нужно?
— Воздух этого места очень хорош для меня. — Маккей с трудом подавил растущий гнев. — Я хочу прожить здесь с год или больше, пока здоровье не поправится. Я хотел бы купить часть вашей земли и построить себе домик…
— Да, мсье? — в мрачном голосе старика звучала теперь ядовитая вежливость. — Но позволительно спросить, почему бы вам не остаться в гостинице? Там хорошие условия. Вы там понравились.
— Я хочу жить один, — ответил Маккей. — Мне не хочется видеть людей. Мне нужна своя земля, я хочу спать под собственной крышей.
— Но почему вы пришли ко мне? — спросил Поле. — На той стороне озера полно места, можете выбирать. Там хорошо, а эта сторона несчастливая, мсье. Но скажите, какой именно участок моей земли вам приглянулся?
— Вон та маленькая роща, — осторожно ответил Маккей.
— Ага! Я так и думал! — прошептал Поле и понимающе переглянулся с сыном. Потом мрачно посмотрел на Маккея.
— Роща не продается, мсье, — сказал он наконец.
— Я могу дорого заплатить, — настаивал Маккей. — Назовите любую цену.
— Она не продается, — повторил Поле, — ни за какую цену.
— Послушайте, — рассмеялся Маккей, хотя душа у него ушла в пятки от такого бесповоротного отказа. — У вас так много акров, что вам за дело до нескольких деревьев? Я могу позволить себе исполнение своих прихотей. Я дам вам столько, сколько стоит вся остальная ваша земля.
— Я спросил вас, какое место вам нужно, и вы ответили, что всего несколько деревьев, — медленно сказал Поле, и высокий сын за его спиной неожиданно резко и злобно рассмеялся. — Но это больше, мсье, чем несколько деревьев. Гораздо больше. И вы это знаете. Иначе зачем бы вам платить? Да, вы все знаете. Вы знаете, что мы должны уничтожить эту рощу, и хотите спасти ее. И кто вам сказал об этом, мсье? — рявкнул он.
В его лице, резко придвинувшемся к Маккею, в оскаленных зубах была такая злоба, что Маккей невольно отступил.
— Несколько деревьев! — насмехался старый Поле. — Тогда кто ему сказал, что мы собираемся делать, а, Пьер?
Сын его снова рассмеялся. И, слушая его смех, Маккей почувствовал, как в крови снова вспыхивает та же слепая ненависть, что и тогда, в шепчущем лесу. Он справился с собой, повернулся. Он ничего не может сделать — сейчас. Поле остановил его.
— Мсье, — сказал он. — Подождите. Войдите на минутку. Я хочу кое-что сказать вам. И показать тоже. Кое о чем, возможно, попросить.
Он отступил в сторону, поклонился с грубой вежливостью. Маккей прошел в дверь. Поле и его сын двигались за ним. Он оказался в большой, тускло освещенной комнате с высоким потолком, под которым виднелись почерневшие от дыма балки. С балок свисали связки лука, травы и копченые окорока. В углу широкий очаг. Возле него сидел второй сын Поле. Когда они вошли, он поднял голову, и Маккей увидел большую повязку, скрывавшую левый глаз. Маккей узнал в нем того, кто срубил стройную березу. Он с явным удовлетворением увидел, что пихта хорошо отомстила обидчику.
Старый Поле подошел к сыну.
— Смотрите, мсье, — сказал он и снял повязку. Маккея передернуло. Он увидел почерневшую пустую глазницу… — Милостивый Боже, Поле! — невольно воскликнул Маккей. — Ему нужна медицинская помощь! Я немного разбираюсь в ранах. Я сейчас поплыву на тот берег и привезу свою аптечку. Я позабочусь о нем.
Старый Поле покачал головой, хотя его угрюмое лицо на секунду смягчилось. Он натянул повязку на место.
— Заживет, — сказал он. — Мы тоже в этом разбираемся. Вы видели, как это было. Смотрели со своей лодки, когда проклятое дерево ударило его. Выбило глаз, и он повис на щеке. Я отрезал его. Заживет. Нам не нужна ваша помощь, мсье.
— Не нужно было рубить березу, — пробормотал Маккей, скорее про себя.
— Почему? — яростно спросил Поле. — Она его ненавидела.
Маккей посмотрел на Поле. Что знает этот старый крестьянин? Его слова подтвердили — то, что Маккей видел и слышал в роще, было реально. А следующие слова Поле еще более укрепили эту уверенность.
— Мсье, — сказал Поле, — вы пришли как своего рода посол от них. Лес общался с вами. Что ж, я буду говорить с вами, как с послом. Четыреста лет здесь жили мои предки. Сто лет как мы владеем этой землей. Мсье, за все эти годы не было ни одного мгновения, чтобы деревья нас не ненавидели — а мы не ненавидели деревья.
Долгие века между нами и лесом — ненависть и война. Мой отец, мсье, был убит деревом, мой старший брат искалечен деревом. Отец моею отца, который был дровосеком, заблудился в лесу; когда его нашли, он оказался лишенным рассудка, кричал, что лесные женщины околдовали его и насмехались над ним, заманивали его в болото, в трясину, в густой кустарник, пытали, мучили его. В каждом поколении деревья брали с нас свою дань, калечили и убивали не только мужчин, но и женщин.
— Совпадения, — прервал Маккей. — Случайности, раскрашенные легендами. Это ребячество, Поле. Нельзя винить деревья.
— Сами-то вы в это не верите, — покачал головой Поле.
— Послушайте, наша вражда очень древняя. Она началась столетия назад, когда мы еще были рабами, крепостными у господ. Чтобы мы не подохли зимой, хозяева позволяли нам собирать хворост, мертвые ветви, засохшие прутики, упавшие с деревьев. Но если мы срубали дерево, чтобы нам было по-настоящему тепло, чтобы было тепло нашим женщинам и детям, нас вешали, нас бросали в темницы, где мы заживо гнили, или пороли нас так, что спины наши превращались в кровавое решето.
У них, у господ, были широкие и раздольные поля, а мы должны были выращивать пищу на клочках, где деревья считали ниже своего достоинства расти. И если они все же прорастали на наших жалких землях, то и тогда, мсье, мы должны были оставлять их в покое, иначе нас пороли, бросали в темницы, вешали…
Деревья наступали на нас, — в голосе старика звучала фанатичная ненависть. — Они занимали наши поля, вырывали пищу изо рта наших детей, бросали нам хворост, как бросают подаяние нищим; они искушали нас согреться, когда холод пробирал нас до самых костей, и мы повисали, как плоды, на их ветвях, если поддавались искушению.
Да, мсье, мы умирали от холода, чтобы они могли жить! Наши дети умирали от голода, чтобы у их поросли было место для корней! Они презирали нас! Мы умирали, чтобы деревья могли жить, а ведь мы — люди!
А потом, мсье, пришла революция и свобода. Ах, мсье, как мы отплатили им! Огромные стволы ревели в очагах в зимние холода — больше никаких подачек хворостом. На месте лесов раскинулись поля — больше не умирали с голоду наши дети, чтобы их дети могли жить. Теперь деревья наши рабы, а мы их хозяева. Пришло наше время. И деревья знают это и ненавидят нас! Удар за удар, сто их жизней за одну нашу — мы возвращаем им должок. Мы рубим их, жжем, мы сражаемся с ними…
— Деревья! — Поле неожиданно закричал, глаза его засверкали кровавым гневом, лицо сморщилось, в углах рта показалась пена, он яростно сжимал кулаки. — Проклятые деревья! Армии деревьев ползут… ползут… все ближе и ближе… напирают на нас! Крадут наши поля, как и в старину! Строят темницы вокруг нас, как в старину нам строили темницы из камня! Ползут… ползут! Армии деревьев! Легионы! Проклятые деревья!
Маккей слушал, пораженный до глубины души. Какая невероятная ненависть! Старик безумен! Но в чем исток этого безумия? Глубокий инстинкт, унаследованный от предков, для которых лес был символом их ненавистных хозяев. Предков, чья ненависть прибоем билась о зеленую жизнь, объявленную хозяевами табу, — так нелюбимый ребенок ненавидит любимого, которому достаются любовь, ласки и подарки. Свихнувшемуся мозгу случайное падение дерева, калечащий взмах ветви и впрямь могут показаться сознательными… Естественный рост растений принимается за неумолимое наступление врага.
И все же — выпад пихты после падения березы… и лесные женщины в роще…
— Терпение, — здоровый сын коснулся плеча старика. — Терпение! Скоро мы нанесем свой удар.
Взгляд Поле чуть-чуть прояснился.
— Мы срубаем их сотнями, — прошептал он. — Но они возвращаются тысячами! А тот из нас, кого они убьют, никогда не вернется. Их много, и на их стороне время. А нас всего трое, и времени у нас мало. Они следят за нами, когда мы идем по лесу, готовые поймать, ударить, раздавить!