Но, предположим, Ананда, что когда река Ганга течет вперед, полная воды, доходящей до берегов, и как если бы к ней подошел силач и сказал: «Я разгоню рукой этот поток Ганги и перейду безопасно на другой берег», – он мог бы сделать это. Точно так же, Ананда, когда показана доктрина прекращения телесной природы, тот, чье сердце радостно забьется в груди, кто успокоился, укрепился и освободился, – на такого человека следует смотреть как на подобного силача.
И вот, Ананда, что же это за Путь, что за приближение к тому, чтобы отбросить эти пять оков, привязывающих человека к низшему миру?
При этом, Ананда, бхикку благодаря прозрению в субстрат (повторного рождения), благодаря отбрасыванию дурных предметов, благодаря успокоению всех видов нечистоты, благодаря отстраненности от чувственности, от дурных состояний вступает в первую джхану, и это сопровождается направленной и устойчивой мыслью, рожденной из одиночества, легкой и ревностной; и он пребывает в этой джхане.
Затем он созерцает все, что связано с телом, чувством, восприятием, деятельностью ума и сознанием, в свете непостоянства и страдания; он видит в них мучение, бедствие, нарыв, стрелу в теле, нечто вредное, нечто нездоровое, нечто чуждое, нечто подверженное разрушению, пустое, лишенное «я». От таких вещей он очищает свое сердце. Так очищая от них сердце, он подготавливает его к природе амриты, думая: «Это хорошо, это превосходно, это успокоение всех видов деятельности, это отказ от всех субстратов (повторного рождения), это разрушение вожделения, это бесстрастие, это прекращение, это ниббана».
Так утвердившись, он достигает разрушения асав; и даже если он не достигает их разрушения, все же увлеченный самой этой жаждой праведности, увлеченный этой привлекательностью праведности, благодаря этому разрушению пяти оков, привязывающих человека к низшему миру, он рождается повторно без родителей (в мире Брахмы) с тем, чтобы из этого мира перейти в мир добра и никогда не вернуться.
Таков, Ананда, Путь, таково приближение к тому, чтобы отбросить эти пять оков...
Опять же, Ананда, бхикку благодаря успокоению направленной и устойчивой мысли вступает в состояние внутреннего спокойствия, этой целеустремленности воли, свободной от направленной и устойчивой мысли, рожденной из душевного равновесия, ревностной и полной легкости, которое есть вторая джхана,.. так же достигает он третьей джханы и четвертой джханы... и пребывает в ней. Таков, Ананда, Путь, таково приближение к тому, чтобы отбросить пять оков.
Подобным же образом, Ананда, бхикку, выйдя за пределы всех восприятий объектов, положив конец объективности, не обращая внимания на разнообразие предметов, (размышляя:) безгранично пространство, – достигает постижения безграничности пространства; и так он пребывает... (как ранее)... и так достигает сферы бесконечного сознания и пребывает в ней... и так достигает сферы пустоты и пребывает в ней.
Тогда он рассматривает все явления, связанные с чувствами, восприятием, деятельностью ума и сознанием, также в свете непостоянства и страдания, как язву, как обман, как стрелу, как нечто дурное, как нечто нездоровое, как нечто чуждое, как подвластное разрушению, пустое, лишенное «я». От таких вещей очищает он свое сердце... (как ранее).
Таков, Ананда, Путь, таково приближение к этому Пути, к тому, чтобы отбросить эти пять оков, привязывающих к низшему миру.
– Если это, господин, и есть Путь, приближение,.. как же тогда некоторые бхикку оказываются освобожденными благодаря освобождению сердца, а другие – благодаря освобождению при помощи мудрости?
– Это, Ананда, есть следствие различия способностей.
Так говорил Возвышенный. И досточтимый Ананда в восторге внимал его словам.
(«Маджджхима-никая» I, 64)
«Я»
Тогда Ваччагота, странник, пришел к Возвышенному и дружески его приветствовал; и после этого взаимного обмена приветствиями он уселся подле Возвышенного. Сидя так, он обратился к Возвышенному:
– Учитель Готама, что можешь ты сказать о существовании «я»?
При этих словах Возвышенный хранил молчание.
– Как же, учитель Готама? Есть ли такая вещь, как «я»?
И при этих словах Возвышенный хранил молчание. Тогда Ваччагота, странник, (с неудовольствием) встал со своего места и ушел. Вскоре после того, как он ушел, досточтимый Ананда сказал Возвышенному:
– Как же это случилось, господин, что Возвышенный не дал ответа на вопрос, заданный странником Ваччаготой?
– Если бы, Ананда, когда мне был задан вопрос: существует ли «я», я ответил ему, что «я» существует, тогда, Ананда, это было бы в согласии со всеми теми брахманами и отшельниками, которые верят в вечное «я».
А если бы, Ананда, когда мне был задан вопрос: существует ли «я», я ответил бы ему, что «я» не существует, тогда это было бы в согласии с теми отшельниками и брахманами, которые верят в уничтожение «я».
Опять же, Ананда, если бы на вопрос странника Ваччаготы о существовании «я», я ответил бы, что «я» действительно существует, разве этот ответ соответствовал бы моему знанию о том, что вещи непостоянны?
– Нет, господин, не соответствовал бы.
– Опять же, Ананда, если бы на вопрос: «Следовательно, "я" не существует?» – я ответил бы: «Нет, оно не существует», – это увеличило бы смущение Ваччаготы, странника, уже находящегося в смущении. Ибо он сказал бы: «Раньше у меня было "я", а теперь его у меня больше нет».
Это малое тело содержит все
Однажды Возвышенный пребывал вблизи Саваттхи, в роще Джета, в парке Анатхапиндики, благотворителя бедных.
И вот в то время некий Рохитасса, сын дэва, когда ночь уже клонилась к концу, осветил чудесным сиянием всю окружность рощи Джета; он приблизился к Возвышенному, приветствовал его и стал подле него. Стоя так, этот Рохитасса, сын дэва, сказал: «Господин, существует ли такое место, отправившись куда, мы могли бы достичь такого состояния, где нет ни рождения, ни старости, на разрушения, ни распада, за которыми следует повторное рождение где-то в другом месте? Можно ли, господин, уйдя туда, узнать конец, или увидеть конец, или дойти до конца мира?»
– Нет, друг! Я объявляю, что нигде нет такого места, отправившись куда, мы не нашли бы рождения, старости, разрушения и распада, за которыми следует повторное рождение в каком-то другом месте. Я объявляю, что куда бы мы ни пошли, мы не будем в состоянии узнать конец, увидеть конец, дойти до конца мира.
– Замечательно, господин! О господин, это чудесно! Как хорошо сказаны эти слова, произнесенные Возвышенным! В прошлые дни, господин, я был мудрецом по имени Рохитасса; сыном Бходжи был я. Я обладал магической силой и мог летать по воздуху. Я обладал большой скоростью – даже такой, какую проявляет могучий стрелок из луку, хорошо обученный и весьма искусный в стрельбе, с легкой стрелой и небольшим усилием, когда он пускает тонкую стрелу далеко за пределы тени, отбрасываемой пальмой во время восхода и заката. Такой могучей была быстрота моих ног, что я мог пробежать от восточного до западного океана. У меня, господин, обладавшего такой скоростью полета и такой могучей быстротой ног, возникло такое желание: «Идя вперед, я дойду до конца мира».
И вот так, господин, даже таким, каков я был, не подкрепляясь пищей или питьем, не отдыхая, даже не отправляя природных нужд, не ожидая возможности рассеять усталость при помощи сна, – хотя в то время срок жизни человека составлял сто лет, – я странствовал целую сотню лет, но никогда не находил конца, никогда не приходил к концу – и умер до того, как дошел до конца мира!
Как чудесно, господин, то, что было столь хорошо сказано Возвышенным для моего понимания: «Ты не можешь ходьбой достичь такого места, где нет рождения, нет старости, нет разрушения, нет старости, нет распада, нет возникновения в другом месте для повторного рождения. Ты не можешь при помощи ходьбы прийти к такому месту!»
– Именно так! Тем не менее, мой друг, я не говорю, что без достижения конца мира можно было бы положить конец печали (ибо ты способен положить ей конец здесь и сейчас). И вот я объявляю тебе, друг мой, что в этом самом теле, длиной в шесть футов, с его чувственными впечатлениями, с его мыслями и представлениями, заключен весь этот мир, возникновения этого мира и прекращения этого мира, равно как и Путь, ведущий к его прекращению.
(Сказав это, Учитель подытожил сказанное в следующих стихах:)
(«Ангуттара-никая» II, 46)
Сознание (1)
(«Ангуттара-никая» II, 46)
Сознание (1)
(Возвышенный сказал:)
Вследствие двух вещей, о бхикку, сознание оказывается преходящим. Что это за две вещи? Как следствие глаза и формы, возникает сознание глаза. Глаз непостоянен, изменчив, становится другим. Поэтому такая двойственность подвижна и преходяща, непостоянна, изменчива, становится другой; и сознание глаза – подобной же природы.
Какими бы ни были условия, каким бы ни были взаимоотношения возникновения сознания глаза, эти условия и взаимоотношения преходящи, изменчивы, становятся другими. Таким образом сознание глаза появляется вследствие преходящих взаимоотношений; как же тогда может оно быть постоянным!
И вот, бхикку, это столкновение, совпадение, встреча этих трех вещей – глаза, формы, сознания глаза – называется зрительным соприкосновением.
Зрительное соприкосновение также преходяще, изменчиво, становится другим. Какими бы ни были условия, какими бы ни были взаимоотношения возникновения зрительного соприкосновения, эти условия и взаимоотношения преходящи, эти условия и взаимоотношения преходящи, изменчивы, становятся другими. Таким образом зрительное соприкосновение появляется вследствие преходящих взаимоотношений; как тогда может оно быть постоянным?
В состоянии соприкосновения, о бхикку, мы чувствуем, в состоянии соприкосновения осознаем, в состоянии соприкосновения воспринимаем. А потому и эти вещи также оказываются подвижными и преходящими, непостоянными, изменчивыми, становятся другими.
То же самое можно сказать об ушах, о носе, языке, теле и уме.
Таким образом вследствие этих двух вещей сознание оказывается преходящим.
(«Сутта-нипатта» IV, 67)
Океан
(Возвышенный сказал:)
Океан, океан! – так говорит неученая толпа, о бхикку!
Но в благородной дисциплине, о бхикку, это не океан, а огромная масса воды, огромный водоем.
Глаз человека, о бхикку, – это океан. Его движение – это движение форм. Тот, кто преодолевает эти движения форм, называется «перешедшим поток». Тот, кто перешел, тот, кто пересек океан глаза с его волнами, с его заливами и проливами, с его акулами и злыми духами, которые суть вожделение, – такой брахман стоит на дальнем берегу.
Подобным же образом, бхикку, и язык человека – это океан, а его движение состоит из вкусов. Тот, кто побеждает вкусы,.. также пересекает поток.
И ум человека, бхикку, являет собой океан. Его движение состоит из мыслей. Тот, кто побеждает ум,.. стоит на дальнем берегу.
Так говорил Возвышенный.
(«Сутта-нипатта» IV, 157; эти же стихи в § 60 «Ити-вуттаки»)
Все
Возвышенный сказал:
Бхикку, я буду учить вас Всему. Прошу вас, слушайте это учение.
И что такое, бхикку, есть это Все? Это глаза и видимый объект, уши и звук, нос и запах, язык и вкус, тело и объекты прикосновения, ум и мысли. Это, бхикку, и называется Всем.
И вот, бхикку, тот, кто скажет: «Отвергнув все это, я провозглашу некоторое другое Все», – такой может быть сущность его речи; но, будучи спрошен, он не сможет выполнить свою похвальбу и, кроме того, придет к разочарованию. Ибо сделать это, о бхикку, будет не в его силах.
(«Сутта-нипатта» IV, 15)
Подчинение способностей
Тот встречается со злом, о бхикку, кто не укротил «Все шесть сторон обители чувственных впечатлений».
(«Сутта-нипатта» IV, 70, 71)
Невозмутимый и освобожденный
Тогда досточтимый сын Малункьи пришел к Возвышенному и сел подле него после приветствия. Сидя таким образом, досточтимый сын Малункьи сказал Возвышенному следующее:
– Для меня было бы хорошо, господин, если бы Возвышенный вкратце преподал мне свое учение; услышав это учение от Возвышенного, я мог бы пребывать в уединении, в отдалении серьезный, ревностный, решительный.
– На твою просьбу, сын Малункьи, я скажу: какой толк в том, что я бесполезно учил тебя, когда ты был молодым бхикку, если сейчас, будучи старым человеком, человеком зрелой жизни и преклонного возраста, прожив много лет, ты в конце жизни просишь меня теперь кратко изложить свое учение?
– Но, господин, хотя я и стар, хотя я сильно отягощен годами, да преподаст мне мой господин, Возвышенный, вкратце свое учение! Может быть, я смогу понять его, понять то, что скажет Возвышенный. Несомненно, я мог бы стать наследником слов Возвышенного.
– Так как же ты думаешь, сын Малункьи? Что касается этих форм, познаваемых глазами, которые ты не видел, которые никогда не видел раньше, которых не видишь сейчас и никогда не имеешь желания увидеть в будущем, – имеешь ли ты какое-либо пристрастие, какую-то страсть, какое-то тяготение к таким формам?
– Нет, господин.
– Что касается тех звуков, которые познаются ушами, которых ты не слышал, никогда не слышал, которых не слышишь сейчас и не имеешь желания услышать в будущем, – имеешь ли ты какое-то пристрастие к таким звукам, какую-то страсть, какое-то тяготение?
– Нет, господин.
– А что касается запахов, познаваемых носом, вкусом, познаваемых языком, прикосновений, познаваемых телом, – которые ты не обонял, не вкушал, с которыми ранее не соприкасался, которые не обоняешь, не вкушаешь, с которыми не соприкасаешься сейчас и не желаешь этого в будущем, – имеешь ли ты какое-либо пристрастие, какую-либо страсть, какое-либо тяготение к таким запахам, вкусам или прикосновениям?
– Нет, господин.
– А что касается вещей, познаваемых умом, вещей непознанных, никогда не бывших познанными ранее, вещей, которые ты не знаешь сейчас и не желаешь познать в будущем, – имеешь ли ты к таким вещам какое-либо пристрастие, какую-либо страсть, какое-либо тяготение?
– Нет, господин.
– Тогда в этих случаях, поскольку речь идет о вещах видимых, слышимых, ощущаемых и познаваемых, у тебя будет просто наличествовать видение видимой вещи, звук слышимой вещи, ощущение осязаемой вещи и представление о познаваемой вещи. И вот, сын Малункьи, поскольку дело обстоит так, как я только что сказал, поскольку благодаря этому и в этом у тебя не будет никакого пристрастия, никакой страсти, никакого тяготения ни в этой жизни, ни в иной, ни в промежутках между жизненными состояниями, – как раз это и будет концом страдания.
– Господин, я понимаю все до мелочей в этом учении, вкратце преподанном мне Возвышенным.
После этого досточтимый сын Малункьи более широко изложил учение Возвышенного в стихах; Учитель одобрил эти стихи, повторив их.
Затем досточтимый сын Малункьи, радуясь словам Возвышенного, выразил ему благодарность, поднялся с места, приветствовал Возвышенного, обойдя его справа, и ушел.
Далее досточтимый сын Малункьи, пребывая в одиночестве, в отдалении, серьезный, ревностный и решительный, в скорости достиг той цели, ради которой члены рода в должное время уходят из дома для бездомной жизни, для той непревзойденной жизни в святости, когда благодаря самостоятельному постижению истины и пребыванию в ней при помощи собственных сверхъестественных сил они достигают освобождения. И таким образом он постиг истину: «Разрушено повторное рождение, прожита святая жизнь, сделано должное, нет более существования в условиях, подобных нынешним».