Пришлось развернуться, глянуть в ухмыляющиеся, довольные рожи.
Все трое выставили руки с поднятыми большими пальцами, и это напомнило Кириллу об игре «сифулька», в которую они играли в детском доме — там тоже требовалась жертва, и обычно ей становился кто-то из младших.
— Вы умрете, — прохрипел он, облизав губы. — А ты, с черной головой, перед смертью учуешь запах собственного нутра, и поймешь, что оно забито грехом и нечистотой…
Картинка, мелькнувшая перед глазами, была яркой и мерзкой.
— Тоже мне, удивил! — хмыкнул боец с факелом, а Петров, широко размахнувшись, ударил Кирилла по щеке.
— Пророчь лучше, Нострадамус недобитый, — прошипел он.
— Вас мир не может ненавидеть, а меня ненавидит, потому что я свидетельствую о том, что дела его злы. — Вспомнить эту цитату из Нового Завета оказалось неожиданно трудно, но Кирилл все же сумел.
Лицо Петрова исказилось от негодования.
— Ну точно, языкатый, — буркнул он недовольно. — Ладно, и так задержались, вяжи ему руки.
Запястья Кирилла примотали друг к другу за спиной, в рот засунули грязную, вонючую тряпку. Когда он попытался ее выплюнуть, то получил в живот, да так сильно, что его начало тошнить.
Но, вопреки ожиданиям конвоиров, он не издал ни звука, даже не застонал.
Боец с факелом пошел впереди, а другие двое буквально погнали пленника следом, время от времени пиная его и покрикивая «Шагай, морда!», «Быстрее, не спи!», «Шевели копытами!».
Дом, где нашли приют люди Федора, остался позади. Кирилла повели в ту сторону, где случилась встреча с медведем. Зашуршала под ногами трава, поплыли назад черные, раскоряченные силуэты деревьев, прячущиеся за ними очертания брошенных зданий, заухала во мраке сова.
После очередного удара, когда он едва не потерял равновесие, Кириллу показалось, что это все не на самом деле, что он во власти очередного видения, что это когда-то было, или еще будет, или…
— Э, падать не вздумай! — Его грубо схватили за плечо, возвращая к реальности.
По кривой и узкой улочке спустились к реке, перешли ее по тому же мостику, которым беглецы воспользовались несколько дней назад. Потянулась вырубка, сделанная работниками «коммуны». Тут Кирилл запнулся и вновь едва не шлепнулся, за что отхватил несколько ударов по ребрам и новый плевок в лицо.
Вытереться он не мог. Кляп мешал не только говорить, но и нормально дышать. Больно было зверски, внутри кипели злость и ярость, но он держался, понимая, что им только и надо вывести его из себя.
Ближе к Советской нагнали остальных пленников, шагавших медленно из-за державшегося за сердце Арсения Викторовича.
— У, дедуган замшелый, — проворчал Петров. — Еле ноги переставляет. Может, кони двинет?
В последней фразе прозвучала искренняя надежда.
Но старик выдержал, даже не упал ни разу до того момента, как из мрака выдвинулась темная громада нагорного универсама. Кирилл определил, что это именно он, по огромной надписи на крыше — все буквы уцелели и четко выделялись даже на фоне ночного неба.
— Давай их вниз, — скомандовал Василич, и пленников погнали к спуску на цокольный этаж.
Короткая лестница привела к железной двери, а за ней начались темные коридоры и отгороженные решетками закутки, причем организовано все это было совсем недавно. Виднелись следы того, что тут велись работы: устанавливали заграждения, ликвидировали витрины и полки.
— Поживешь тут несколько дней перед смертью, — прошептал Петров в ухо Кириллу и мерзко захихикал.
Бывший журналист ждал, что его посадят в «одиночку», но его впихнули в просторную «камеру» вместе с Тимохой, Антоном Семеновичем и Григорием. Лязгнул мощный гаражный замок, подошедший к самой решетке Василич удовлетворенно потер руки.
— Утром с вами разберутся, — сказал он, глядя на Кирилла. — Пока сидите тут. Сбежать даже не думайте, охрана начеку. Поняли?
Никто ему не ответил.
Едва командир майорских вояк отошел, Тимоха вытащил посланнику кляп, а Григорий стал развязывать веревку на руках.
— Вот уроды, — бормотал он. — Только я не понял, они нас что, надолго сюда засадили?
— Вас — не думаю, — сказал Кирилл, растирая затекшие запястья и морщась от колющей боли в кистях. — Дериеву нужны не узники, а работники, причем покорные работники, поэтому я…
Он хотел сказать, что «я отсюда не выйду», но осекся, вспомнив, что Сын зари не может позволить себе испытывать страх, а что такое неуверенность и пессимизм, ему вовсе не положено знать.
— Мне страшно. — Тимоха поглядел умоляюще, вид у него был жалкий.
— Не бойся, — Кирилл погладил пацана по голове. — Повторяй за мной: страх убивает разум, страх — это малая смерть, несущая забвение. Я смотрю в лицо моему страху и дам ему пройти сквозь меня. И когда он пройдет сквозь меня, я обернусь и посмотрю на тропу страха…
Губы мальчишки задвигались, он зашептал те же самые слова:
— Там, где прошел страх, не осталось ничего, там, где прошел страх, останусь только я.
— Это что такое? — спросил Антон Семенович.
— Называется «Литания против страха», — ответил Кирилл, вспоминая книгу, из которой это вычитал.
Он отлично представлял, как она выглядела: в темной «слепой» обложке, изданная еще в конце прошлого века, со штампом библиотеки детского дома внутри. Но ни имени автора, ни названия в памяти не задержалось.
— Литания против страха, — повторил Тимоха. — А ведь помогает.
Послышались шаги, по потолку побежали алые отсветы. Из-за угла появился охранник — невысокий, но очень плечистый, с факелом в руке и пистолетом в кобуре на поясе.
— Чэго вы тут? — спросил он с кавказским акцентом, помахивая резиновой дубинкой. — Тиха! Нэ шумэт!
— Как скажешь, начальник, — кивнул Кирилл, усаживаясь на пол спиной к стенке.
Ночь выдалась нерадостной, тело ныло от побоев, и нужно хоть сколько-нибудь поспать, чтобы достойно встретиться лицом к лицу с майором Дериевым. Кирилл услышал, как удаляющийся охранник мурлычет себе под нос, уловил, что Тимоха устраивается рядом… А затем провалился в темноту.
Пробуждение оказалось на редкость болезненным — синяки точно увеличились да еще и обзавелись отпрысками. Пошевелившись, Кирилл охнул и поспешно вытащил из-под себя руку, которую безжалостно отлежал.
Мальчишка спал, подложив под щеку ладонь, Григорий зевал и потягивался, протирая глаза, в углу похрапывал Антон Семенович. В «тюрьму», устроенную под бывшим универсамом, откуда-то проникал рассеянный свет — судя по нему, снаружи наступил день.
— Это, доброе утро, — сказал Григорий. — Что дальше? Поесть дадут? Или попить?
— Сначала начальству покажут, — ответил Кирилл. — Куда тут оправляться положено, прямо на пол?
Он ждал, что на разговор явится охранник, тот, что показывался ночью, или другой, но никто не пришел. То ли отважный боец-цивилизатор уснул на посту, то ли решил не мотаться лишний раз по пустякам.
Прошло около получаса, и из-за угла прилетел тяжелый грохот отпираемого замка.
— Что? — встрепенулся задремавший Григорий.
Кирилл говорить ничего не стал — для него все казалось очевидным.
Послышались голоса, шум шагов, и к их «камере» выбралась настоящая делегация. Перед решеткой, но по бокам, чтобы не загораживать узников, встали двое бойцов с автоматами, а между ними, чуть подальше, расположился майор, а с ним — Василич, еще один мужик средних лет в камуфляже, сидевшем на нем мешком, и дородный батюшка с седоватой бородой.
Продравший глаза Антон Семенович, увидев его, удивленно хмыкнул.
— Ну что, самозваный Сын зари, — сказал Дериев, не тратя время на приветствия. — Солнце взошло, и чем помог тебе рассвет?
Кирилл улыбнулся и встал — в такой момент очень важно показать, что разговор идет на равных, что он избит, лишен свободы, но не унижен, не склонил голову перед силой. У беседы есть свидетели, и пусть вояки делают каменные морды, уши у них торчат, и потом они будут трепаться, как вел себя «пророк».
— Солнце еще не зашло, — проговорил он. — Что, починили загоревшуюся крышу?
Майор дернулся, а Кирилл, не давая ему опомниться, сделал шаг вперед, и произнес:
— Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь.
— Браво, — сказал батюшка. — От Матфея Святое Евангелие, глава три, стих десять. Слова добрые, только…
— Тихо! Я не давал права говорить! — одернул его Дериев. — Выведите этого сюда!
Из-за спины Василича выбрался давешний охранник с дубинкой, загремел ключами. Здоровяки с автоматами шагнули в «камеру», потащили Кирилла наружу. Он не стал сопротивляться.
— Думаешь, что очень умный? — тихо и вроде бы спокойно поинтересовался майор, но в темных глазах его бушевала ненависть. — Думай на здоровье, это я тебе не запрещаю. Поучите его, вот так-то.
Стоявший справа боец коротко ударил Кирилла в бок, прямо по печени. Неожиданно острая боль вынудила его опуститься на колени, и удар второго, нацеленный в солнечное сплетение, пришелся в подбородок.
«Только бы не потерять сознание, только бы не потерять», — думал Кирилл.
Он услышал жалостливый всхлип Тимохи, и этот звук странным образом придал сил. Кирилл вскинул голову и посмотрел прямо в лицо Дериеву.
— Вы можете делать, что угодно, но Иисус сказал: я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока он не запылает.
Краем глаза он заметил, как нахмурился священник, пытаясь вспомнить, откуда цитата. Напрасная попытка — «Евангелие от Фомы» в семинарии не изучают.
— Я призываю остановить это издевательство! — воскликнул батюшка, но Дериев только посмотрел в его сторону, и обладатель седой бороды осекся.
— Здесь я решаю, чему быть, а чему не быть, — сказал майор. — Займемся остальными. Так, тут что?
Вопрос относился к прочим пленникам.
Кирилла бросили обратно в «камеру», а наружу выволокли задрожавшего Григория. Тот от страха так ошалел, что не смог ответить ни на один вопрос, и рассерженный майор определил: «в ассенизаторы его».
Тимоху отправили в старшую детскую группу, а Антона Семеновича — в бригаду Саленко.
— Погодите, — подал голос Василич, когда всех троих под конвоем повели к выходу. — А этого вы что, хотите оставить в живых? — Он указал на лежащего Кирилла.
— Пока — да, — сказал Дериев.
— Так ведь намучаемся мы с ним, вот увидите, надо бы его немедленно шлепнуть…
— Грех, грех! — забормотал священник.
— Оба замолкли. — Голос майора прозвучало скучно и тихо, но Кирилл уже знал, что это нехороший признак — глава коммуны в ярости, только он эту ярость тщательно контролирует. — Это не простой дезертир или мародер, с ним разбираться будем особым образом.
Бросив на «пророка» злой взгляд, он зашагал дальше.
Процедура допроса и распределения повторилась и у других «камер». Пленников погнали прочь, на дневной свет, чтобы сделать их частью коммуны, винтиками в огромной социальной машине.
Кирилл остался один. Он попытался сесть, и когда это получилось, задрал рубаху, чтобы осмотреть синяки — те оказались не очень заметными.
Ну, ясное дело, били его профессионалы.
Эта мысль показалась смешной, и он не только улыбнулся, но даже хихикнул. Подумал о том, что совершил Дериев, и смех стал громче — те, кто слушал «посланника» в эти дни, участвовал в беседах, попадут в бригады, команды и детские группы. Они принесут с собой рассказ о Сыне зари, основанный на искренней вере, и поэтому живой и доходчивый.
Майор сам впрыснул духовную отраву в тело коммуны. Надо лишь подождать, пока она начнет действовать. Вот только будет ли у Кирилла шанс подождать? Или во внимание примут мнение Василича — что самозваного пророка нужно расстрелять как можно быстрее?
Он задремал. Очнулся от удара по решетке.
— Э, ты есть будэшь? — поинтересовался стоявший за загородкой охранник и продемонстрировал в одной руке открытую банку тушенки, а в другой — пластиковый стакан с водой.
— Да, — отозвался Кирилл, облизав пересохшие губы.
— Тогда тиха сиды.
Лязгнул замок, дверца со скрипом открылась, и тюремный паек очутился на полу внутри «камеры». Банка оказалась наполовину пустой, а вода — мутной и неприятной на вкус, но Кирилл не обратил на это внимания, поскольку зверски проголодался и хотел пить.
— И чэго они с табой так носатса? — спросил охранник, когда узник покончил с завтраком.
— У них спроси, — отозвался Кирилл.
— Э, нэ отвэтят, — охранник разочарованно махнул рукой. — Ты и правда прарок?
— А ты как думаешь?
Этот вопрос озадачил любознательного кавказца, и тот принялся чесать в черной кудлатой шевелюре. Простимулировав таким образом то, что пряталось в черепе, и могло называться мозгом, он изрек:
— Ну, тэба бьют, ыздэваютса, а так всэгда с пророками поступают.
— Ты сам ответил на свой вопрос, — сказал Кирилл.
Охранник напрягся еще сильнее и, похоже, достиг максимума интеллектуальных возможностей. Глянув на узника недовольно, он забрал стакан и банку, и вскоре его шаги стихли за углом.
Новые прозвучали нескоро. На этот раз вместе с тюремщиком явились двое амбалов с автоматами.
— Вставай, — бросил один, неприязненно глядя на Кирилла.
Второй смотрел спокойно, даже с некоторым интересом.
Кирилла вывели из «камеры», а когда выбрались из подвала, выяснилось, что солнце висит довольно высоко. Зашагали неспешно и, как он и ожидал, в сторону бывшего здания районной администрации.
— Мужики, можно мне отлить? — попросил Кирилл. — Сил нет терпеть больше.
— Шагай! — рявкнул первый конвоир.
— Ладно тебе, — примирительно сказал второй. — Что, лучше будет, если он перед майором обоссытся?
Злобный вояка не нашел, чего возразить, и они сделали остановку, немного не дойдя до угла здания. На крыльце столкнулись с выходившей на улицу группой женщин, среди которых мелькнуло лицо Лены, красное и заплаканное.
Увидев Кирилла, она вытаращила глаза. Он подмигнул ей.
Судя по тому, что «гостя» не повели на лестницу, крышу над обиталищем Дериева так и не починили, или оно само слишком пострадало от огня. Новый кабинет оказался меньше, на стене обнаружилась карта Нижнего Новгорода, а на стульях у стенки — толстый батюшка, мрачный Василич и тот же мужчина средних лет, что был с ними утром.
Майор сидел в кресле, глаза его злобно блестели.
— Привели, вот так-то, — сказал он. — Ну что, давай, рассказывай.
Кирилл поглядел на него и, сделав глубокий вздох, встал прямо, гордо вскинул голову. Главное сейчас — загнать поглубже страх физической боли, воспоминания о побоях и мысли о том, что его будут бить снова. Вспомнить о чем-то хорошем, о дочери, например…
— Чего молчишь? — губы Дериева нервно искривились.
— Может, чего поконкретнее спросить? — предложил мужик средних лет.
Он выглядел скучающим, недовольно хмурился, как человек, оторванный от дела ради пустяков.
— Попробуем так. — Майор наклонился вперед и впился взглядом в Кирилла. — Ты и вправду считаешь себя пророком?
Кирилл не ответил, демонстративно отвернулся и уставился в окно. Там шумели на ветру молодые деревья, торчали из зарослей ржавые трубы флагштоков, дальше за расчищенной площадкой виднелась улица Бекетова, что ведет к Дворцу Спорта.
Новую реплику Дериева он не осмыслил, только уловил ее. И получил жестокий удар в поддых. Захрипел, согнулся, хватая воздух ртом и пытаясь распрямиться, но пока безуспешно.
По шее Кириллу досталось, судя по всему, ребром ладони. Он упал на колени.
— Когда я спрашиваю, нужно отвечать, — голос майора прозвучал почти ласково.
— Он так и будет корчить из себя партизана в руках фашистов, — сказал Василич. — Фанатик. Расстрелять его надо.
— Позвольте мне, — произнес батюшка. — Только без насилия, во имя Господа.
Кирилл все же сумел вдохнуть, а когда поднял голову, то обнаружил, что священник стоит рядом.
— Меня зовут отец Павел, сын мой, — сообщил он. — Воистину, пророк ли ты?
— Ты сам это сказал, — с трудом ворочая губами, выдавил бывший журналист.
Служитель нахмурился, в глазах его мелькнуло нечто похожее на страх, но когда заговорил вновь, то красивый баритон его прозвучал спокойно и уверенно:
— Веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа?
— Анафема тому, кто не верует в Господа нашего Иисуса Христа, — ответил Кирилл, ничуть не погрешив против истины.
Все гностики почитали того, чей крестный путь описан в евангелиях, вот только по-иному, чем ортодоксальная церковь. В одном из сочинений против манихеев, «Истории Петра Сицилийского», приводились ответы еретика на вопросы христианского священника, и они очень подходили к ситуации.
— Почитаешь ли ты себя принадлежащим к православной вере? — спросил отец Павел.
— Анафема тому, кто отрекся от православной веры. — Кирилл поднапрягся и поднялся с коленей.
Болело, как казалось, везде, от макушки до пят, но это не имело значения.
Эти твари могут лупить его сколько угодно, забить до смерти, но им его не сломать.
— Хитер и увертлив, — сказал Дериев.
— Я вижу, — кивнул священник. — Наверняка ты понимаешь под верой что-то свое… Чему учил ты людей?
— Я беседовал со всеми в открытую. — Кирилл улыбнулся. — Иди, и спроси их. Почему спрашиваешь меня?
Отец Павел отшатнулся и перекрестился.
— Воистину, дьявол, отец твой, нашептывает тебе ответы! — воскликнул он.
— Ты в этом уверен? — спросил Кирилл.
— Давай расстреляем его, хватит болтать, — снова вмешался практичный Василич.