— Ты в этом уверен? — спросил Кирилл.
— Давай расстреляем его, хватит болтать, — снова вмешался практичный Василич.
— Нет, просто убить этого типа нельзя, — покачал головой майор. — Пойдут слухи, что он бежал, число тех, кто в него верит, будет расти. Надо сделать так, чтобы он прилюдно отрекся, и все это увидели. Чтобы покаялся и просил прощения. А потом решим, что с ним сделать — убить, или спрятать в застенок года на три, чтобы его забыли. Вот так-то.
Кирилл находился в полной их власти, они могли сделать с ним что угодно, но что странно, он не чувствовал себя беспомощным, да и не боялся особенно — страх достиг той величины, когда его перестаешь замечать, свыкаешься, как с хронической болезнью, и только иногда морщишься, вспомнив про нее.
— У вас не было бы надо мной власти, если бы она не была вам дана свыше, — сказал Кирилл, и прозвучало это торжественно, почти грозно.
— Опасен, безумно опасен, — прошептал священник.
— Уведите его обратно, — приказал майор. — И поучите как следует.
На лице его обозначилась очень неприятная ухмылка.
Часть вторая ПОСЛАННИК
Глава 1
Утро наступало медленно и неохотно, солнце еле-еле выбиралось на небо, словно ему было тяжело двигаться.
— Итак, они увели его? — сказал Федор, вытирая грязное и потное лицо.
— Да, — кивнул Серега, и лицо его, обычно выражавшее спокойное добродушие, стало на мгновение очень злым.
— Ублюдки, — прошептала Дина. Всхлипнула, а затем и вовсе отвернулась, чтобы скрыть слезы.
— Пожалеют еще! — пообещал Стас, сжимая кулаки.
Только они четверо сумели вырваться из окруженного людьми Дериева дома, и то, что они не разбежались в разные стороны, не попрятались по руинам, а довольно быстро нашли друг друга, можно было счесть настоящим чудом.
Хотя чудеса для того, кто верует истинно, и слушает Сына зари — обыденное дело.
— Оставили одного упыря, это, как бы на хозяйстве. — Серега почесал в затылке. — Скрутил я его и расспросил, да только толку мало — куда посланника засадят, и что с ним сотворят, он не знает.
Дина перестала всхлипывать.
— Итак, что будем делать? — Федор выглядел спокойным, и лишь нервное поглаживание лежавшего на коленях винчестера выдавало, что он переживает.
— Для начала помолимся, всссыыы! — воскликнул Стас.
У него была неприятная манера в конце фразы с хлюпаньем втягивать в себя воздух. Серегу это слегка раздражало, и за дни, проведенные в общине, он понял, что не только его.
Они встали на колени. Бывший десантник первым произнес:
— Во имя Отца, Единственного и Несотворенного…
Забормотали на четыре голоса, а потом еще каждый сделал Омовение Светом.
— Так куда легче, — сказала Дина, промокая глаза платком. — Ты чего-нибудь поесть не догадался захватить?
— А как же. — Серега подгреб поближе рюкзак и потянул за завязки.
Во время визита в разгромленный бойцами Дериева дом он не только побеседовал с часовым, но забрал свои вещи и кое-что полезное. Жаль, что оружие майорские вояки уволокли — ничего не оставили, даже упакованные в пачки патроны к охотничьему ружью.
Завтракали в молчании, передавая по кругу банку с тушенкой и единственную ложку.
— Уф, так получше, да, — сказал Федор, вытирая жирные губы. — Дело ясное, что надо его освобождать. Только вчетвером мы с этим никак не справимся, только погибнем зря.
— Один уверовавший всем сердцем стоит тысячи пребывающих в невежестве! — пылко заявил Стас.
— Не притворяйся идиотом! — напустилась на него Дина. — Ты понимаешь, о чем речь!
Лысый раздраженно засопел, даже рот приоткрыл, но сообразил, что никто его не поддержит, и предпочел смолчать.
— Первое дело при любой операции — разведка, — сказал Серега. — Надо узнать точно, где он, и что с ним.
— Ты пойдешь? — спросил Федор.
— А кто же еще, рога и копыта? Отправлюсь ближе к вечеру. — Бывший десантник помялся. Вытащил из рюкзака пакет, некогда яркий, но поблекший. — Только мне это с собой брать опасно.
Дина ахнула — внутри пакета были записи, листки с речами посланника!
— Да, лучше это забрать, — кивнул Федор.
— Можно я сохраню? — попросила девушка.
— Нет, нельзя такое дело доверить женщине, — вмешался Стас, — ибо ты есть неверный и нечистый сосуд греха…
— А ты просто дурак, уяснил? — Дина свирепо глянула на лысого.
— Кто еще тут какой сосуд, это неизвестно, — вмешался Федор. — Пусть девчонка забирает, я не против.
— Держи. — Серега протянул ей пакет.
— А нам нужно помощь искать, — продолжил Федор, не обращая внимания на надувшегося от обиды, красного Стаса. — Мы знаем, что какие-то люди за Родионова, у реки живут. У Сенной нас разок обстреляли, и мы больше туда не совались, да еще посланник говорил о том, что с кем-то в Верхних Печерах сталкивался. Всюду не успеть, придется разделиться, причем девчонку отпускать одну опасно.
— Вот и иди с ней, всссыы, — буркнул лысый.
— И пойду, — спокойно согласился Федор. — Мы направимся к берегу, и вдоль него к центру…
— А я тогда что, в Печеры? — Злость исчезла с лица Стаса, на нем появилась неуверенность.
— Выходит, так, — кивнул Серега. — Надеюсь, сообразишь, чего сказать.
— О майоре и его «возрождении цивилизации» слышали наверняка многие, да. — Федор задумчиво огладил подбородок. — Кто не слышал, тем нужно поведать, и в красках. Но не забыть и о том, чему учил нас посланник.
— Не учил, а продолжает учить, пусть даже его нет с нами! — возразила Дина. — Примером, словами, духом!
Глаза ее горели, лицо, обычно бледное, раскраснелось, и видно было, что девушка готова что в огонь, что в воду.
— Это верно, — подтвердил Федор, а Стас, демонстративно отвернувшись, еще раз сделал Омовение Светом.
— Надо договориться, где и когда встречаемся, — подытожил Серега, поднявшись одним мягким и гибким движением.
— Прямо тут? — предложила Дина. — Место заметное.
Они находились на асфальтированной площадке перед супермаркетом «Евро», где из трещин в асфальте торчали молодые деревца, и стояли два проржавевших автомобиля. Рядом с ближайшим торчало несколько крупных мухоморов, на капоте грелась серая ящерица.
— Годится. — Стас вскочил. — Завтра на рассвете.
Бывший десантник кивнул, закинул за спину рюкзак и двинулся в сторону окруженной деревьями школы. Едва он скрылся из виду, как лысый развернулся и, не прощаясь, решительно затопал в противоположном направлении.
— Этот парень хочет быть святее самого Папы римского, — сказал Федор грустно. — Печально это.
— Я должна любить его как брата по вере, но не могу, — пожаловалась Дина.
— Тогда терпи. Иногда терпение может заменить любовь. Ты готова?
— Да, сейчас. — Девушка убрала записи в пакет, а его засунула в карман ветровки. — Пошли.
* * *«Учить» Кирилла начали, когда они добрались до «камеры».
— Давай дубинку, — сказал один из конвойных.
— Э, зачэм? — тюремщик нахмурился. — Она твоэ, да?
— Я верну, — пообещал вояка, улыбаясь. И бывший журналист понял, что сейчас будет очень больно.
Второй конвойный хмурился, ему происходящее не особенно нравилось, но мешать выполнению полученного от командира приказа он не собирался.
— Ну, дэржи… — Тюремщик неохотно вытащил из петли на поясе резинотехническое изделие.
Конвойный взвесил дубинку в руке, а затем ударил так стремительно, что самого удара Кирилл не увидел. Хрустнуло в боку, стало трудно дышать, а перед глазами потемнело от охватившей все тело боли.
— Это за папу, — сказал экзекутор со смешком. — Сейчас будет за маму…
Второй удар пришелся на бедро, и то онемело. Затем досталось другой ноге. Кирилл не выдержал, застонал через сжатые зубы, попытался отступить, как-то уклониться, но ноги его не послушались.
— Может, хватит? — осведомился второй конвойный.
— Еще немножко, за дедушку, и за бабушку…
Куда пришлись эти удары, Кирилл не понял, он просто обнаружил, что лежит на боку, и зверски болит спина. Перед глазами все плыло и раздваивалось, он плохо понимал, где находится, мысли уплывали, чудилось, что сейчас войдет Мила и велит принять жаропонижающее, ему станет легче…
Кирилл немного пришел в себя, когда его взяли под мышки, и потащили.
Клацнула дверца «камеры».
— Подумай хорошо, пророк, — посоветовал экзекутор, улыбаясь. — Если понравилось, повторим.
И они ушли, громко топая по полу.
Кирилл провалился в болезненное, тяжелое забытье, а когда вынырнул из него, обнаружил, что рядом стоит и качает кудлатой головой тюремщик, а в руке у него пластиковый стаканчик.
— Э, попэй, да, — предложил он. — Еды дават запрэтили, но вода есть.
— Спа-спасибо, — родить это единственное слово оказалось сложнее, чем иного человека.
Кирилл смог сесть, отхлебнул теплой, отдающей ржавчиной жидкости. Попытался осознать, где болит сильнее всего, но не сумел — ныло все тело, будто синяки равномерно распределялись по торсу и конечностям.
— Спасибо, — повторил он. — Ты… Ты иди, а то заметят, накажут.
— И пуст! Оно мнэ надо? — Тюремщик засверкал глазами, замахал руками, демонстрируя знаменитый горский темперамент. — Нужна мнэ эта цывылызацыя, эсли такоэ творят, вэртэл я ээ восэмнадцат раз, и майора тожэ!
Кирилл помимо желания улыбнулся.
Тюремщик ушел, и он остался в одиночестве — лежать, понемногу приходить в себя. Через какое-то время ему стало плохо, нахлынула жаркая волна, разбилась на тысячи разноцветных капель, и он окунулся в каждую, попал одновременно в сотни разных ситуаций.
Увидел, как исхудавший священник, отец Павел, стоит на коленях, и плачет, и борода его трясется…
Увидел Дериева наколотым на толстую ржавую арматурину — лицо майора было удивленным…
Увидел совсем незнакомых людей, что окружали его плотным кольцом, и робко тянули руки…
Затем все смешалось, и Кирилл провалился в беспамятство, заполненное, как это бывает при высокой температуре, смутными образами и бормочущими голосами. Вынырнул из него и обнаружил, что трясется от холода и не может согреться, хотя сжался в комок, подтянул колени чуть ли не к подбородку.
Попытался позвать на помощь, но не сумел.
Кирилл напряг все силы, чтобы подняться и постучать по решетке, но перед глазами закружилось…
Удар по щеке оказался столь резким, что голову мотнуло, а глаза открылись сами. Вверху обнаружилось лицо, злое, скуластое, молодое, с родинкой над верхней губой и узкими глазами.
Где-то Кирилл видел этого парня в камуфляже.
— Тебе уже прострелили живот? — спросил он, вспоминая одно из сегодняшних видений.
Узкоглазый отшатнулся, на лице его отразилось удивление.
— Вот сука, пророк хренов, — сказал он, отводя руку для удара.
— Э, нэ бэй эго! — вмешался стоявший в стороне тюремщик.
— Молчи, черножопый, — огрызнулся парень с родинкой, но руку все же опустил. Махнул кому-то, и Кирилла подняли на ноги.
— К-куда? — выдавил он, пытаясь понять, что происходит.
— Раскудахтался, — голос у узкоглазого был недовольным. — Сейчас получишь по морде и поймешь!
— Осади, Равиль, ему и так досталось, — пробасил кто-то до сих пор молчавший. Повернув голову, бывший журналист увидел еще одного бойца из армии Дериева: постарше, лет тридцати, с лысиной и носом картошкой, невысокого, но чудовищно широкоплечего. — Ты идти можешь?
— Попробую.
Кирилла отпустили, и он осторожно сделал первый шаг. Пошатнулся, но устоял. Закряхтел, когда мышцы бедер пронзила острая боль — воспоминание о недавнем «уроке».
— Может, так что пошли. Если опоздаем, нам Василич головы снимет, — удовлетворенно кивнул Равиль.
— Угу, — поддержал его широкоплечий.
Куда идти, Кирилл не спросил — знал, что сначала все равно придется выбраться из темницы. Проходя мимо одной из соседних «камер», обнаружил, что там лежит бородатый звероватый человек в майке с бретельками и деловито собирает кубик Рубика.
Ни на конвойных с тюремщиком, ни на «Сына зари» новый узник внимания не обратил.
Снаружи царил прохладный вечер, из затянувших небо облаков сыпался дождь. Ветер заставлял вспомнить о том, что до холодов недалеко, летели сорванные с ветвей листья — письма от близкой осени.
Здание районной администрации осталось позади, и они зашагали в сторону Бекетова. Пройдя здание то ли клуба, то ли небольшого кинотеатра под названием «Звезда», очутились в сквере, где меж кустов и деревьев была прорублена широкая тропа.
Как вскоре стало ясно, вела она к церкви.
Храм не выглядел особенно большим, казался новоделом, возведенным уже в постсоветское время. Вокруг него толпились люди. Хотя «толпились» — неверное слово, они стояли в строгом порядке: мужчины отдельно, дети отдельно. И всюду торчали автоматчики в камуфляже.
— Что это? — спросил Кирилл.
— Служба ваша христианская будет, — объяснил Равиль. — Всех согнали до кучи.
— Молчи уж, морда твоя татарская, некрещеная, — осадил его широкоплечий напарник.
— А кто будет пить воду, которую я дам ему, тот не будет жаждать вовек, — сказал Кирилл, радуясь, что язык и губы вновь подчиняются ему так же хорошо, как обычно. — Но вода, которую я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную.
Равиль приподнял брови, широкоплечий, наоборот, нахмурился и рявкнул сердито:
— Молчать!
Кириллу показалось, что среди детей, стоявших справа от входа в церковь, мелькнуло лицо Тимохи. Потом увидел старого «приятеля» Толяна, стоявшего с выпученными глазами, но не успел даже порадоваться, поскольку из храма им навстречу выбрался крайне злой Василич.
— Где вы ходите, улитки засранные? — рявкнул он. — Только вас и ждем, мать вашу!
— Я не могу идти быстро, — объяснил Кирилл, прикрывая ни в чем не повинных парней.
Ему уже ничем не поможешь, а им, глядишь, меньше достанется.
Командир майорских вояк бросил на бывшего журналиста сердитый взгляд, повелительно махнул рукой:
— Внутрь его!
В церкви наверняка находились лишь те люди, в чьей лояльности Дериев не сомневался, но и их набралось немало, так что свободным оставался только проход, ведущий от дверей к алтарю. А около него стоял знакомый Кириллу батюшка, но уже в полном церковном облачении, а рядом с ним топтался второй, помельче, с козлиной бородой. Многие держали горящие факелы, у каждой из икон мерцало по свечке — крысы не смогли отыскать и сожрать все.
«Сына зари» встретили недовольным гулом, он почти ощутил хлынувшую со всех сторон враждебность, смешанную с интересом.
— Держитесь тут, — приказал Василич, и они остановились чуть ли не посреди храма, прямо под куполом.
Перед глазами у Кирилла поплыло, на миг почудилось, что его затягивает в трубу со стенками из разноцветных кирпичей. Вновь нахлынула обжигающая волна, как сегодня днем, и поток текущих через сознание «воспоминаний» стал на какое-то время более реальным, чем церковь и люди вокруг.
Он видел их всех одновременно, но не такими как сейчас важными и довольными.
Одного — умирающим от болезни, мечущимся на кровати.
Второго — нашедшего смерть в собачьих зубах.
Третьего — получившего пулю в голову, так, что череп разлетелся на куски.
Здесь были в основном трупы, настоящее кладбище, и не имело значения, что они пока ходят и разговаривают.
— О, мой бог… — прошептал Кирилл, пытаясь как-то смириться с этой мыслью, впустить ее в себя.
Сил для этого не находилось, он чувствовал себя пауком, висящим в центре паутины и являющимся ее пленником, рыбой, пойманной волнами, птицей, ставшей игрушкой ветров… То, что всегда казалось свободой, сделалось прочными, непрошибаемыми стенами.
Будущее, эфемерное и неопределенное, превратилось в жесткую конструкцию, намного более ограниченную, чем настоящее и тем более прошлое, стало лабиринтом с минимальным количеством степеней свободы и кровавыми тупиками, жестоким Молохом, пожирающим время и выплевывающим события.
Кирилл почти услышал хруст и чавканье его чудовищной пасти, упал на колени, попытался зажать уши.
— Тихо ты. — Его схватили за предплечья и поставили на ноги, за чем последовал ощутимый удар в бок.
Пришелся он то ли в старый синяк, то ли в сломанное ребро, так что острая боль заставила Кирилла прийти в себя. Отец Павел бормотал что-то, его помощник размахивал кадилом, из того валил дым, и зрители внимали, пребывая в почтительном молчании и неподвижности.
И все это казалось рисунком, картинкой, что вот-вот будет убрана в сторону…
Пришлось закрыть глаза, чтобы избавиться от этого невыносимого чувства, и некоторое время просто дышать, прислушиваться к ощущениям многострадального тела — ныли ушибы и ссадины, саднила пятка. Неужели сумел заработать такую банальную вещь, как мозоль?
Уж она-то не к лицу и не к ноге пророку.
Эта мысль заставила Кирилла улыбнуться. Он глубоко вздохнул и рискнул поднять веки. Обнаружил, что оба священника шагают к нему, а отец Павел вещает что-то о «чадах Господних, в заблуждении пребывающих».
Очередной удар будущего оказался настолько сильным и внезапным, что бывшего журналиста выгнуло дугой.
— О ты, да… — просипел он, пытаясь справиться с языком и губами, что начали шевелиться по собственному почину. — Ты, мнящий себя служителем истины… Не пройдет и месяца, как ты отречешься от своего Господа… Не трижды, но и одного раза будет достаточно…