— Нет! — прохрипел Кирилл, корчась от страха и боли.
Он пытался еще и еще, словно нырял в темную воду, заполненную размытыми, подвижными силуэтами, но вытаскивал одно и то же — громадный костер, столб дыма, уходящий в синее небо, и пялящуюся на все это толпу.
Потом не выдержал и потерял сознание.
«Неужели все дороги в будущем сошлись в одну? — подумал Кирилл, придя в себя. — Их же было так много, а теперь осталась одна, ведущая в огонь, к смерти, и все, что я видел ранее — ложь».
Нет, такое невозможно. Вероятней, что на самом деле он ни в коей степени не может управлять собственным «талантом», и тот проявляет себя так, как ему угодно, показывает не то, что нужно пророку, а нечто случайное. И до костра еще многие годы, десятки развилок, и сейчас он маячит перед глазами случайно…
Пару раз к его «камере» подходил Вартан, но разговаривать с ним не было ни сил, ни желания, и бывший журналист делал вид, что дремлет, так что мрачно сопевший тюремщик топал дальше.
Бородатый обладатель кубика Рубика пел русские народные песни.
Вечером кудлатого кавказца сменил лопоухий болтун и тут же отправился на обход.
— Ничего, недолго тебе мучиться, голубь, — сказал он, остановившись у «камеры».
Говорил тюремщик, глядя в сторону, и приказ «не общаться с узником» не нарушал. Морда у него была самая злорадная, губы кривились в улыбке, а глаза посверкивали торжеством.
— В смысле? — выдавил Кирилл.
— Недолго, вот скоро выведут тебя отсюда, поверь мне. — Лопоухий захихикал. — Радость будет.
И тут Кирилл понял, что не зря он видел тот костер. Дар вовсе не подвел его, просто бывший воспитанник детского дома номер четыре свернул на ту дорогу, в конце которой тупик, и нет возможности остановиться, двинуться в сторону, как-то избежать катастрофы.
— Меня сожгут, — сказал он.
Тюремщик вздрогнул, на мгновение уставился прямо на Кирилла, но тут же отвел глаза.
— Вот колдун проклятый! — воскликнул он. — Но ничего, колдовство твое тебе не поможет! Я еще спляшу на твоей могиле и плюну на твой гроб, если он у тебя вообще будет, если тебя не бросят собакам.
— Этот мир — пожиратель трупов, — проговорил Кирилл, перед глазами которого встали строчки из переведенного на русский язык гностического текста, писанного якобы апостолом Филиппом. — Все, что в нем поедается — ненавистно. Истина — пожиратель жизни. Поэтому никто из тех, кто вскормлен в истине, не может умереть.
Лопоухий заморгал маленькими глазками, пытаясь понять, что ему говорят, но «не осилил», и заторопился прочь.
— Эй, брателло! — позвал Сеня, когда шаги тюремщика затихли вдалеке. — Ты как, в форме?
Кирилл не ответил — силы он отдал на последние несколько фраз.
Он вспоминал дочь, Машеньку, те времена, когда видел ее ежедневно и не понимал своего счастья. Жалел о том, что так и не нашел ее после этого жуткого сна, продлившегося несколько десятилетий.
Хотя нужен ли маленькой девочке такой странный, не совсем нормальный отец?..
Затем пришла ночь. Уснуть по-настоящему Кирилл так и не смог — мешала боль, возникавшая то тут, то там, при каждом движении и даже при вдохе. Он попытался считать овец, быстро сбился, но со второго раза все же погрузился в тяжелую, не дающую облегчения дрему.
Несколько раз вскидывался. Казалось, что в «камере» есть кто-то еще.
Один раз это была Мила. В ее любимом платье, грустная и заплаканная…
В другой — Серега. Мрачный и сосредоточенный, с автоматом в сильных руках…
Затем — лучший друг Денис, с которым вместе учились в универе…
В могучей и темной, но излучающей свет фигуре он узнал Демиурга, о ком столько рассказывал, но ни разу не пытался вообразить, как тот выглядит. Кирилл содрогнулся, представляя, как должен ненавидеть Сына зари князь мира сего, но потом сообразил — это же бред! Галлюцинация!
И тот, кого Кирилл назвал Отраженным, растаял во мраке.
Снова начались приступы лихорадки, от них пот выступал по всему телу. Кириллу казалось, что он уже горит на костре, и что языки пламени лижут кожу, проникают внутрь, оглаживают внутренности.
Он почти видел их…
Утро, обозначенное визитом лопоухого тюремщика, притащившего «завтрак», не принесло облегчения. Кирилл выпил воду и снова погрузился в болезненное полузабытье, заполненное бессвязными видениями.
Через какое-то время он осознал, что экзекуторов нет, хотя им давно пора появиться.
А это означает… Это означает, что Дериев оставил надежду сломать Сына зари, принудить того к покаянию, и казнь состоится сегодня. Может быть, завтра. Жить человеку по имени Кирилл Вдовин осталось всего ничего — какие-то часы, максимум сутки.
Эта мысль не вызвала злости или тоски, лишь смутное сожаление… Так мало успел сделать.
— Ну что, всё? — спросил он, когда тюремщик во время очередного обхода появился у его «камеры».
Лопоухий демонстративно отвернулся и пошел дальше.
На какое-то время Кириллу стало до дрожи, до жути страшно — что ждет там, по другую сторону бытия? Может, и вправду частичка света, составляющая его душу, отправится туда, откуда пришла — к Творцу?
А если к Демиургу в лапы?
Совсем некстати выплыли из памяти чеканные слова библейского пророка Исайи, за много столетий до Христа произнесшего: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему…»
Кирилл не помнил, чтобы внимательно штудировал книги пророков. Он вообще Ветхого Завета в работе о гностицизме касался мало, поскольку гностики больше опирались на Новый.
Но сейчас он был уверен, что эти строки принадлежат Исайе и звучат именно так.
И они жгли мозг, точно вколоченные в череп раскаленные гвозди.
— О, мой бог… — прошептал Кирилл, пытаясь избавиться от мыслей об этом пророчестве.
Неужели оно о нем?
Помогло очередное беспамятство, из которого вернулся тихим и равнодушным.
Вечером явился отец Павел, да не один, а в сопровождении отца Амвросия и пары охранников.
— Да помилует тебя Господь, сын мой, — мягко сказал старший священник, перекрестившись. — Не терзает ли твою омраченную душу раскаяние, не имеешь ли ты желания исповедаться?
Кирилл даже говорить ничего не стал, отвернулся к стене.
Услышал, как батюшки о чем-то пошептались и отправились к той «камере», где содержался Сеня. Ему предложили то же самое, но он ответил смехом и отъявленной бранью. Зато третий узник, бородатый любитель пения, неожиданно согласился на исповедь.
Долгое время доносилось его бормотание, мягкий голос отца Павла.
Священники удалились, но им на смену явились несколько крепких хлопцев — без оружия, зато с большим тюком.
— Вставай, — сказал один из них, узкоглазый и усатый, когда тюремщик открыл «камеру».
— Зачем? — спросил Кирилл.
— Переоденем тебя, как положено… — со смешком отозвался усатый.
На то, чтобы подняться, силы у бывшего журналиста нашлись, а вот устоять на ногах он не сумел. Его подхватили под руки, помогли стащить одежду, грязную, пропитавшуюся потом и кровью, и выдали новую. Точнее, условно новую: вроде бы хорошую, но пролежавшую где-то на складе много лет.
Хотя Кириллу было все равно, они могли даже оставить его голым.
«Костюмеры» ушли, и он остался лежать, ощущая прикосновение чистой ткани к коже.
— Завтра нас повесят, — громко сказал Сеня. — Или пристрелят? Интересно мне знать, братва, что за фарт нам такой вышел.
— Заткнись! — неожиданно взревел бородатый узник. — Если бы не этот козел со своей религиозной галиматьей, мы бы остались в живых. Наказали бы, но казнить не стали бы!
Кирилл не сразу понял, что «козлом» поименовали его.
— Э, фраер, что бы ты понимал, — откликнулся Сеня. — И вообще, пасть захлопни… Майора того видел харю поганую? Такому только и надо, чтобы жмуриков побольше было.
Но бородатого оказалось не остановить — он вопил, и брызгал слюной, даже колотил руками по решетке. Явился лопоухий тюремщик, но успокаивать узника не стал, рассудив, что тот сам проорется и заткнется. А устрашить чем-то человека, которого завтра казнят, почти невозможно.
Потом случилась смена караула, и к Кириллу в гости явился Вартан.
— Тэбэ смэрт готоват, — горячо зашептал он, прижавшись лицом к решетке.
— Я знаю.
— Давай попробуэм бэжат? — предложил тюремщик. — Там их патэро, но прорвемса, я думаю…
— Не надо. — Кирилл покачал головой. — От судьбы не уйти. И зачем тебе умирать? Поживешь еще.
Он еще раз попытался по собственному почину заглянуть в будущее, снова увидел пламя и клубы дыма. А это значит, что любая попытка увильнуть от костра закончится неудачей и приведет только к лишним жертвам. Пусть уж лучше погибнет трое людей, а не больше.
— Зачэм, вай? — В отчаянии Вартан ударил по решетке. — Зачэм жыт?
— Ты найдешь смысл.
Тюремщик ушел, и Кирилл остался наедине с воспоминаниями, на этот раз настоящими — эпизодами прошлого, фрагментами уже погибшей реальности, сохранившимися в памяти…
Вкус манной каши с маслом, падение с велосипеда, драка с другом, смугленькая девчонка, которую он таскал за косы, страшные истории про «черную руку», рассказанные после отбоя, уроки и домашние задания, первая студенческая попойка, когда его страшно тошнило, знакомство с Милой, выпускной, свадьба, рождение дочери — всё то, что и составляет жизнь.
Кирилл лежал во мраке и переживал ее заново — в последний раз.
Его так же трясло, напоминали о себе раны и синяки, но это было неважно, не имело значения.
Вот день, когда он, уже взрослый человек, с дипломом и работой, явился в детский дом, чтобы поговорить с директором, получить копии документов, узнать наконец, как он сюда попал и, может быть, найти родителей. Не для того, чтобы осудить или броситься в объятия, а только посмотреть, пусть даже издали.
К его удивлению и искреннему изумлению директора, документов не оказалось. Они исчезли, словно испарились.
Кирилл Вдовин провел в этих стенах восемнадцать лет, но как он сюда попал — никто не знал. Новые сотрудники такой возможности не имели, а никого из тех, кто работал в момент его приема и мог вспомнить подробности, не осталось.
Вот та проклятая авария, когда погибла Мила…
Никто не смог объяснить, что произошло, как маршрутка вылетела на встречную полосу, и от столкновения с «КамАЗом» смялась в гармошку… Выживших в «Пазике» не оказалось.
Вот недавние события, то, что началось с его пробуждения на Казанском шоссе.
Это и вовсе напоминало откровенный бред. Заросший, одичавший город, каннибалы и майор с его коммуной, золотое свечение и «воспоминания» из будущего, бегство и люди, верящие в Сына зари…
Эх, вернуть бы времена, когда этого всего не было. Хотя Дину можно оставить.
Затем Кирилл задремал. Проснулся от того, что прямо над ухом лязгнул замок. Подняв веки, тут же прищурился — красный свет факелов бил в глаза, казался невыносимо ярким.
— Поднимите его, только осторожно… Поняли? — раздался приказ, отданный голосом Василича.
Кирилл сообразил, что всё, за ним пришли, и в груди родился страшный холодок, по рукам и ногам пробежала дрожь. Захотелось во весь голос заорать «Нет!», вскочить, рвануться прочь, сделать хоть что-нибудь, только бы свернуть с той дороги, что ведет на костер!
Но он сдержал себя, только глухо застонал.
Сильные руки аккуратно подняли его, и Кирилл оказался липом к лицу с ближайшим помощником Дериева.
— Вот таким тебя люблю я, вот таким тебя хвалю я, — сказал тот. — Молчишь, проповедей не читаешь.
— А надо?
На этот вопрос едва хватило сил.
— Шутник. — Василич потер подбородок. — Ничего, скоро тебе будет не до шуток. Этому руки не связывать, он сейчас и мухи не свалит.
«Это точно», — подумал Кирилл.
Его повели к выходу, медленно, осторожно, давая ступать самому, только придерживая. Еще двое вытащили из «камеры» дрожащего, дико бормочущего бородача, а впереди всех оказался Сеня, которого пришлось «успокоить», несколько раз треснув резиновой дубинкой и заковав в наручники.
Мелькнуло отчаянное лицо Вартана с выпученными глазами и осталось позади, за спиной. Лестница далась тяжело, так что Кирилл едва не упал, но наверху ему дали передохнуть.
— Все готовы? — Василич еще раз оглядел подопечных и скомандовал. — Пошли!
От сырости и мрачности последних дней не осталось и следа, солнце весело сияло, а небо выглядело таким чистым, каким оно обычно бывает во время июньской жары, когда облака словно боятся вылезать из-за горизонта. И это совпадение реальности с тем, что он «вспомнил», заставило Кирилла испугаться еще больше.
Каждый его шаг отдавался болью во всем теле, сердце колотилось, но он шел и старался не горбиться. Их вели в обход универсама, к зданию районной администрации, туда, где когда-то располагалась автостоянка.
Недавно здесь торчали молодые деревца и ржавые флагштоки, но сейчас ни того, ни другого не было. Волновалась и перешептывалась толпа — выстроенная по бригадам коммуна, — на каждом шагу торчали вооруженные пестро и разнообразно охранники, усердно пучили глаза.
При виде узников шепот перешел в гул, и Кирилл гордо вскинул голову.
Едва не содрогнулся, увидев, что дальше, рядом с ржавым «костяком» остановки торчат три обложенных дровами столба, но удержался, понимая, что на него смотрят, и что единственное доступное ему оружие сейчас — это именно выдержка.
— Но я же покаялся! — заорал бородатый, пытаясь вырваться из объятий конвоиров. — Я же все признал, все принял! Отпустите меня, я хочу жить! Жить хочу! — Голос его сорвался на визг.
— А толку, брателло? — спросил обернувшийся Сеня. — Умри не как лох.
Но бородатый не слушал. Он брыкался и вопил так, что его приходилось тащить.
Толпа почти не обращала на крикуна внимания, сотни глаз смотрели на Кирилла. Он ощущал взгляды как горячее давление, и оно вроде бы даже придавало сил, позволяло забыть о слабости и о боли, о том, что до мучительной смерти осталось меньше часа.
Узников провели по специально оставленному проходу, и Василич скомандовал:
— Стой! Кругом!
Значение последней команды Кирилл понял, когда его развернули лицом к зданию районной администрации, и он увидел, что на крыльце стоит Дериев, рядом с ним отец Павел и еще кто-то.
Бывший журналист усмехнулся.
Мелкий тиран, «отец народа», действовал так же, как его предшественники более крупного калибра — устраивал из казни шоу, урок для подданных, повод для собственного возвеличивания.
— Слушайте меня! — крикнул майор, и толпа притихла.
С первых же фраз стало ясно, что речь эта не лучше той, которую Кирилл слышал, находясь в коммуне — набитая казенными штампами вроде «внутренних врагов» и «идеологической измены», она вызывала отвращение. А Дериев, стремившийся выглядеть оратором, был достоин лишь презрения.
Но его слушали не все — в толпе кое-где наблюдалось движение. Глянув в одно из таких мест, Кирилл увидел лицо Клавдии Петровны, врачихи из группы Федора, лечившей его от раны.
Она стояла, прижав руки к лицу, и беззвучно плакала.
В другой бригаде в первые ряды пытался пробиться мрачный и решительный Григорий.
— Назад! — приглушенно рявкнул на него охранник, и даже замахнулся дубинкой.
Затем Кирилл сомлел от усталости, а когда пришел в себя, майорская речь уже закончилась.
— Приступайте! — велел Дериев.
Василич махнул подчиненным, и узников поволокли к столбам.
На Кирилла вновь навалился страх, жуткий, парализующий. Он едва удержался от крика. Бросил отчаянный взгляд вокруг, надеясь, что вот сейчас, как джинн из бутылки, появится Серега…
И тут же пристыдил себя за малодушие.
Заскрипел зубами, позволил привязать себя и даже шепнул закреплявшему узлы бойцу:
— Надежнее давай, надежнее.
Тот оступился и едва не упал с кучи дров, из которой торчал столб.
Сенька ругался все то время, что его привязывали, и ни разу не повторился, а вот бородатый продолжал скулить и плакать, заверять всех в том, что он покаялся, что хочет жить, что его надо отпустить.
— Я же не такой как он, я же не хотел… нет, — молил он, кивая в сторону Кирилла.
Внутри у бывшего журналиста сжалось, когда он увидел медленно идущего к ним человека с факелом. Удивился, зачем рядом с каждым столбом расположились мужчины с большими опахалами из железных листов, но затем вспомнил — обреченный на сожжение обычно быстро задыхается в дыму, и чтобы казнь продлилась подольше, а смерть была помучительней, дым надо отгонять.
— Вот сволочь, — прошептал он, имея в виду предусмотрительного майора.
Первым запалили дрова под бородатым, и тот тонко, по-бабьи взвыл, задергался в путах. Сеня плюнул на «поджигателя», не попал и вновь принялся сотрясать воздух матерщиной.
Кирилл смотрел, как факел приближается к дровам под ним, и понимал, что уже видел это — и толстое запястье, поросшее рыжеватыми волосами, закатанный рукав, пляшущие язычки, вот один перебегает на березовую чурку, и та вспыхивает ярко и весело.
Дым ударил в лицо. Он вздрогнул, закашлялся.
Из толпы донесся жалобный крик, его дополнил женский плач, резкая команда.
— Люди… — произнес Кирилл, напрягая горло.
Он еще не знал, что собирается сказать, но понимал, что от него ждут последних слов, и что от них зависит, запомнит кто-то Сына зари, или через полгода о нем забудут все, кроме пары фанатичных приверженцев?
Что же вспомнить… Классические евангелия?.. Что-то из апокрифов?.. Свое?..