Тут я понял, что о долгом и изощренном сексе можно забыть, и позволил себе расслабиться. И сразу же почувствовал, как из самых глубин паха по длинному жерлу моего вулкана понеслась и начала извергаться быстрыми толчками раскаленная лава. Наташа прекратила неистовое движение своей головы и, замерев, только высасывала и глотала, высасывала и глотала ее. Это продолжалось целую вечность.
Потом, когда все кончилось, она отвалилась набок, как насытившийся вурдалак, и положила голову мне на живот. Перед моими закрытыми глазами плавали красивые цветные пятна, и я еще раз подумал о том, что правы были китайцы, черт их побери! Не в количестве оргазмов дело, а в качестве их.
Русский с китайцем — братья навек!
Так мы лежали минут десять, потом она подняла ко мне глаза и спросила слабым голосом:
— Костик, так сколько денег ты мне дашь?
Секунду я держался, но дольше не смог и начал ржать.
Ржал я долго и никак не мог остановиться. Пришлось встать с постели и, держась рукой за стенку, чтобы не свалиться от смеха на пол, пробраться в ванную. Там я открыл кран с холодной водой и сунул голову под душ. Это помогло. Когда я, вытирая мокрую голову полотенцем, вышел из ванной, Наташа лежала на кровати, надувшись и не глядя на меня. Она с преувеличенным вниманием следила за тем, как на экране висящего на стене телевизора Киану Ривз, выставив перед собой ладонь, небрежно останавливает в воздухе летящие в него пули.
Я посмотрел на нее и усмехнулся.
Ну-ну!
Глава 9 ЧТО ДЕЛАТЬ?
Я сидел перед низким гостиничным столиком и уминал разнообразные салаты из квадратных пластиковых коробочек. Наташа лежала на постели и, судя по всему, спала, утомленная вспышкой неистовой страсти. Вот и пусть поспит пока.
А я тем временем перекушу, а заодно и подумаю о делах своих скорбных. А дела действительно были не очень-то радостные. Я запихнул в рот очередную порцию креветочного коктейля и покосился на дрыхнувшую Наташу. Уж она-то не сомневалась бы ни минуты, что делать с партнером, в котором отпала необходимость. А что, Знахарь, может, просто грохнуть ее, чтобы не путалась под ногами? Она бы, если бы имела те деньги, которые были у меня, наверняка так бы и поступила. Но я-то — не она! И все-таки она меня выручила…
Так что придется выполнить обещанное и дать ей денег. Но после этого — извините, придется расстаться. Причем это расставание будет для нее неожиданностью. Был Знахарь, и исчез. Только что был здесь — и испарился. Слишком опасной для меня она станет, когда получит миллион баксов. Именно этой суммой я решил отблагодарить ее за некоторую помощь. Ну и конечно, тем, что не буду напоминать ей про те подляны, которые она мне устраивала. И разойдемся мы с ней, как в море корабли. А вот если встретимся еще раз, то буду вести себя по обстоятельствам. Могу и грохнуть ее. Уж больно много от нее геморроев всяких.
Порешив так, а заодно и покончив с трапезой, я свалил разовую посуду в пластиковый мусорный контейнер и включил электрочайник, чтобы побаловать себя кофе.
Наташа зашевелилась на постели, потянулась, потом открыла глаза и посмотрела на меня. Я в это время стоял у стола в чем мать родила и пытался прочесть немецкую надпись на банке с растворимым кофе.
Наташин взгляд, хотя и был все еще сонным, но сразу же направился не к моему светлому лику, не к телевизору, по которому шли новости на непонятном мне немецком языке, а к моему животу. И даже не к животу, а к моему голому хозяйству, которое наслаждалось свободой и свежим воздухом. И ее глаза опять затуманились, и в них появилась нескрываемая похоть.
Я не выдержал и спросил:
— Интересно, ты о чем-нибудь другом думать можешь?
Она подумала и ответила:
— О другом — могу. О таком же, но побольше.
На это мне сказать было уже нечего, и мы засмеялись. Однако, сиськи — сиськами, а о делах забывать не стоит. И я сказал ей:
— Ты спросила меня, сколько денег я тебе дам. Я тут подумал и решил, что одного миллиона тебе хватит за глаза и за уши.
Ее глаза округлились, и она спросила:
— Миллиона чего?
— Тугриков монгольских, вот чего! — засмеялся я. — Конечно же, долларов. Ты как предпочитаешь, наличкой или чеком?
— Конечно, наличкой, — быстро ответила Наташа, и было видно, что услышанное ошеломило ее.
Я смотрел на нее и удивлялся тому, как изменилось ее лицо.
Она смотрела прямо перед собой, будто увидела вдали призрак счастливой, по ее понятиям, жизни. Ее глаза остановились, и она не мигала. Я подошел к ней и помахал рукой перед ее лицом. Она сморгнула и посмотрела на меня. Потом перевела дыхание и спросила:
— А это правда? Ты не врешь?
— Правда, правда, — успокоил я ее, — не нервничай. Если я так сказал, значит — так и будет. Получишь деньги и свободна.
Она бросила на меня быстрый взгляд, и я прочел в нем свой приговор. Да-а, Знахарь, ты был прав, когда прикинул, сколько стоит твоя жизнь в ее прейскуранте. Но выражение ее глаз тут же изменилось, и она посмотрела на меня чуть ли не с нежностью.
Я вдруг вспомнил Настю и, снова посмотрев на Наташу, ощутил острую неприязнь к ней. Сука, подумал я, какая же ты все-таки сука!
— Пойду-ка я приму душ, — заявил я и направился в ванную.
Заперевшись, я встал под теплые струи, закрыл глаза и увидел перед собой сидевшую по другую сторону грубого дощатого стола Настю.
Она смотрела на меня, подперев указательным пальцем тонкий подбородок, и ласково улыбалась. Легкий ветерок шевелил прядь темных волос, выбившуюся из-под плотно охватывавшего ее лоб белого платка.
Мое сердце остановилось, и время прекратило свой бег.
Пропал шум льющейся из душа воды, исчезли стены, окружавшие меня, сгинула бессмысленная немецкая гостиница, и я опять оказался в сибирской тайге, за выскобленным добела столом, вкопанным в землю под старой березой.
— Здравствуй, Настя, — беззвучно произнес я.
— Здравствуй, милый, — ответила она, — здравствуй, Костушка!
— Я так скучаю по тебе, — сказал я, не ощущая своего дыхания.
— И я тоже, — ответила Настя и чуть-чуть нахмурилась.
— Мне очень плохо без тебя, Настя, — подумал я, — я не знаю, как мне жить дальше. Помоги мне.
— Я знаю, милый, — тихо ответила она, — я все знаю. Но ведь мы встретимся снова, правда?
— Правда, — прошептал я, чувствуя, что передо мной открывается сверкающая бездна, — и для этого мне нужно умереть.
— Да, Костушка, это так. Но только не спеши с этим. Если ты сделаешь это сам, то мы никогда не увидимся. Никогда-никогда! Ты живи долго и умри правильно. И тогда я снова обниму тебя и мы будем вместе всегда. Ты знаешь, что такое — всегда?
— Нет, не знаю, — ответил я, поражаясь тому, что и на самом деле не знал этого.
Настя улыбнулась и отвела узкой рукой свисавшую почти до самого стола ветку березы, которая мешала нам смотреть друг на друга.
— Всегда — это значит, что ты больше не будешь думать о том, что такое «никогда». Понимаешь?
— Понимаю, — ответил я, а Настя тихо засмеялась и сказала:
— Ничего ты не понимаешь, любимый. Но потом поймешь.
Она помолчала, глядя мне в глаза.
— Я люблю тебя, Костушка, — наконец сказала она, и ее глаза приблизились ко мне так, что я смог разглядеть в ее зрачках свое отражение.
— Я люблю тебя, Настенька, — словно эхо, повторил я, чувствуя, как ржавый зазубренный штык снова, как тогда в тайге, медленно входит мне в самое сердце.
Ее лицо стало таять, дробясь на вертикальные струящиеся полосы, затем я услышал приближающийся издалека шум льющейся воды, потом ощутил, что эта вода течет по моему лицу, и наконец вспомнил, что стою под душем, закрыв глаза и до хруста сжав кулаки.
Раздался стук в дверь, и я услышал голос Наташи:
— Ты долго там еще?
Я вдруг ощутил острое желание выйти из ванной и убить ее.
Именно убить. Не отвести душу, выбив ей, например, все зубы, а убить по-настоящему. Лишить жизни. Зарезать, задушить, пристрелить, разбить ей голову молотком для мяса, в общем — сделать так, чтобы она перестала дышать и двигаться.
Это желание было настолько сильным, что я даже испугался.
Эй, Знахарь, ты что, спятил, что ли?
А ну-ка, успокойся! Она не виновата, что она — такая.
Я собрал волю в кулак и, наконец придя в себя, громко ответил, перекрывая шум душа:
— Да-да! Сейчас выхожу.
Ответа не последовало, но я его и не ждал.
Взяв мыло, я энергично занялся тем, для чего, собственно, и предназначена ванная комната, и минут через десять, выключив воду, уже вытирался огромным махровым полотенцем.
Надев купальный халат, я туго подпоясался и вышел из ванной.
Наташа встретила меня удивленным взглядом и вопросом:
— Интересно, что это ты делал в ванной целый час?
Надев купальный халат, я туго подпоясался и вышел из ванной.
Наташа встретила меня удивленным взглядом и вопросом:
— Интересно, что это ты делал в ванной целый час?
Теперь уже удивился я, но, сделав вид, что все в порядке, ответил:
— Целый час? Вообще-то я иногда люблю подремать под душем.
— Ага… — ответила Наташа и снова вперлась в телевизор.
А я достал из холодильника бутылку пива «Грольш», которое так понравилось мне тогда в Душанбе, и, завалившись в кресло, присосался к горлышку. Пиво было шикарное. Влив в себя полбутылки за один раз, я покосился на Наташу и, вытерев сразу же вспотевший от пива лоб, задумался.
Это значит, я теперь лунатик, что ли?
Стоял под душем целый час и даже не заметил этого.
Симптомчики, как говорил один из докторов, с которыми я в далекой прошлой жизни работал в отделении реанимации. Это он так называл колотые и огнестрельные раны на телах наших клиентов.
Шутки — шутками, а вообще-то нужно следить за собой. А то задумаюсь вот так же, а в это время мои заклятые друзья и возьмут меня тепленького да ничего не соображающего. А я и не замечу. Я снова бросил быстрый взгляд на Наташу, и тут мои мысли приняли совершенно другое направление. И были они не очень приятными. Даже можно было сказать, что они были совсем неприятными.
Ну и скотина же ты, Знахарь, подумал я вдруг совершенно неожиданно для самого себя. Похотливое животное. Безмозглый кобель, готовый, забыв про все, попереться за любой сукой, за любой смазливой тварью, за любой горячей дыркой, за… Ну ладно, раньше — другое дело. А теперь, когда у меня есть Настя?
Эта неожиданная мысль потрясла меня. Ведь я и в самом деле считал, что у меня ЕСТЬ Настя! Да, я сам похоронил ее, сам опускал в пыльную яму ее невесомое тело, сам, своими глазами, видел, как жизнь покинула ее лицо, и все же теперь я жил, сознавая, что она у меня ЕСТЬ.
Не «была», а именно «есть».
Наверное, это и есть бессмертие.
Так вот, у меня есть Настя, а я, как последний подонок, исполняю любовные судороги со всякими пустоглазыми мокрощелками. И делаю это страстно, с полной отдачей, забывая обо всем. Забывая о Насте.
Интересно, подумал я, а если бы она была жива и мы были бы вместе, ходил бы я, что называется, налево? Не знаю. Наверное, все-таки — нет, потому что в этом не было бы нужды. Когда мы с ней были вместе, она была для меня единственной женщиной, существовавшей в этом мире. Остальные бабы были просто самодвижущимися автоматами из мяса и костей. Все женщины мира объединились тогда для меня в Насте. Все, жившие когда-либо, и те, которые еще не родились.
Это и было счастьем. А счастье, как известно, недолговечно. И то, которое выпало на мою долю, — тоже. Наверное, так устроена жизнь.
Ну а как же устроен я?
Конечно, я могу оправдывать себя тем, что я молодой, полный сил мужик, мне нужны женщины, что же я — импотент, что ли? Или мне что — на сухую руку себя тешить, как в восьмом классе?
Ой, Знахарь, не знаю.
С одной стороны, это так, а с другой…
Это какой же скотиной нужно быть, чтобы, не забыв еще запаха Настиных волос, кувыркаться на средиземноморском курорте с черноволосой загорелой училкой французского языка, которую я нанял совсем не ради всяких там «силь ву пле» и «эн, дэ, труа». А потом эта русская минетчица в Нью-Йорке, а потом — капитанская шлюшка на корабле, а теперь Наташа эта долбаная, которая еще и угробить меня хочет!
В общем, получалось, что в делах да в сражениях парень я, конечно, серьезный, а вот по части любви и верности — непонятно.
Я допил пиво, и тут Наташа, прервав мои невеселые размышления, с писком потянулась на кровати и сказала:
— А не съесть ли мне что-нибудь? Ты как — не проголодался?
Я был почти благодарен ей за то, что она сбила меня с мыслей, которые начали затягивать меня в трясину сомнения и самобичевания, и бодро ответил:
— Я-то? Насчет пожрать или повеселиться еще как-нибудь — всегда.
Стряхнув с себя невеселое оцепенение, я выскочил из мягкого и глубокого кресла и, распахнув дверь холодильника, вытащил еще одну бутылку пива. Наташа, подойдя сзади, обняла меня и, положив мне на плечо подбородок, сказала интимным тоном:
— А у меня завтра уже все кончится. Ты готов? И я так же бодро ответил:
— Как юный пионер! Всегда готов.
Она оттолкнула меня от холодильника и, заглянув в него, воскликнула:
— Как я хочу жрать! Даже больше, чем трахаться с тобой.
— Я так и знал, — ответил я, изображая обиду, — одна жратва на уме.
Наташа хихикнула и вытащила из холодильника коробку, на которой были изображены марширующие курицы с вилками наперевес.
Я рухнул в кресло и, пощелкав кнопками на пульте, нашел спортивную программу. Как раз в этот момент на экране телевизора Холифилд отправил на пол Майка Тайсона. Я представил, что этот удар достался мне, и поежился. Я бы, наверное, после такой колобахи вообще не встал. Хорошо, что это был не я.
* * *По проходу между креслами шла бортпроводница и, профессионально улыбаясь, проверяла, все ли пассажиры пристегнулись. Через двадцать минут мы должны были приземлиться, и я немного нервничал.
В Дюссельдорфе, где мы с Наташей остановились на пару дней, она воспользовалась гостиничным компьютером и влезла в открытый интерполовский сайт. Там она нашла список объявленных в международный розыск преступников, и мы внимательно проштудировали его. Василий Затонский был на месте, и его, то есть моя фотография, по-прежнему красовалась в окружении бородатых исламских экстремистов. А вот Евгения Викторовича Егорова, гражданина США, которым я сейчас являлся, там и в помине не было. Это, понятное дело, радовало меня. Но кто знает, не объявлен ли я во всероссийский розыск?
Я не стал говорить о своих сомнениях Наташе, потому что ей ни к чему было знать о том, какие решения я принял, пока мы ехали на старом «Опеле» из Гамбурга в Дюссельдорф. Я знал, что в Дюссельдорфе мы с ней расстанемся, и надеялся, что это будет навсегда.
А решения, принятые мною, были просты и очевидны.
Мне нужно было возвращаться к братве.
Потому что не было мне покоя ни в Америке, ни в Германии, где закон и порядок только мешают такому колючему окуню, как я. И никого я там не знаю, и никто мне там не поможет, случись что. Зато в России, какой бы ужасной и опасной она ни казалась благополучному американскому буржую, мне было самое место. Там я, несмотря на ментов и ФСБ, все равно буду чувствовать себя гораздо увереннее и спокойнее. Менты продажны, ФСБ, в общем, тоже, так что всегда можно откупиться. А если нельзя, то это значит, что просто нужно больше дать. Повсюду братва, которая, когда я решу свои проблемы с оборзевшим от жадности Стилетом, всегда поддержит и поможет. Деньги у меня есть, так что пришлю в общак большую кучу и скажу, что это — все. На самом деле у меня оставалось еще три банка, но об этом не знала ни одна живая душа.
А если Стилет, получив двадцать миллионов баксов, а именно столько я решил прислать в общак, опять будет подозревать меня в том, что я подарил ему и его кодле не все деньги, то я его просто грохну. Элементарно. Выставлю ему какую-нибудь серьезную предъяву и ответственно замочу при всех. Так, чтобы все, кто этого еще не понял, знали, что катить бочку на Знахаря — вредно для здоровья.
И вообще, возвращаясь на родину, я чувствовал, как ко мне возвращается уверенность в своих силах. Недаром говорят, что дома и стены помогают. А при таких деньгах, как у меня — и подавно. А еще с некоторых пор, а именно — с того дня, когда на моих руках умерла моя Настя, я потерял страх. Не разумную осторожность, а именно страх. И теперь я был готов на все. И горе тому, кто захочет сделать меня маленьким и виноватым.
Стюардесса прошла по проходу обратно, и, посмотрев на ее стройные ноги, я подумал о Наташе, которая сейчас должна была сильно удивляться в Дюссельдорфе. И куда это Знахарь подевался? Принес ей чемоданчик с наличкой, сказал, что ему нужно купить бритвенные принадлежности, и пропал.
А я, между прочим, так и сделал.
Покумекав над тем, как изменить внешность, чтобы хитрая интерполовская электроника не признала злосчастного Василия Затонского при входе в банк, мы с Наташей решили принять элементарные, но действенные меры. Прикинувшись развеселыми и чуть-чуть нетрезвыми туристами, мы зашли в театральный магазин и накупили там целую кучу париков, накладных усов, защечных подушек и прочего гримировального хлама. Свалив покупки в большой мешок с надписью «Артман», хохоча и любезничая с продавщицами на дикой смеси трех языков, мы покинули лавочку и вернулись в отель.
Там, после получаса тщательных примерок и верчения перед зеркалом, я превратился в усатого толстощекого брюнета. Наташа минут десять ходила вокруг меня кругами, поправляя и уточняя маскировку, затем сказала, что лучше и быть не может, и я, присев с ней на дорожку, направился в «Дойче Банк». Наташа, понятное дело, осталась ждать меня в отеле.