— Поглядим, как ему далее будет, — злорадно отозвался Илларион. — Везде успевает, гаденыш заморский! И посадских девок потопчет и немок мимо себя не пропустит. Я ведь к Маланье хотел посвататься, — хмуро протянул отрок, тряхнув русым чубом, — так он и здесь успел нагадить! Наобещал всего, заманил ее в березовую рощу и подмял! Теперь к ней и не сунешься, засмеют!
— Засмеют, — сдержанно согласился Терентий, продолжая смотреть на окна. Отрок он был чернявый, с хищным остроносым лицом.
— И сам не пожелал на ней ожениться и другим не дал.
— А девка-то чего?
— Косу с нее срезали и в монастырь отправили. Век теперь ей там доживать.
Окна погасли, и дом мгновенно утонул в темноте. Была видна лишь заостренная черепичная крыша, подсвеченная краешком луны, выбившейся из-за нагромождения туч.
— Кажись, улеглись, — хмыкнул Терентий. — Теперь он от нее до самого утра не выйдет, — предположил он, отмахиваясь от назойливой мошкары.
— Я бы тоже не вышел, — мечтательно протянул Илларион, — окажись подо мной такая баба. Не зря же на нее государь запал.
— Ты про письма-то не позабыл? — строго напомнил Терентий, посмотрев на размечтавшегося приятеля.
Его лицо в лунном сиянии выглядело бледным, отталкивающим. Чем-то он напоминал похотливого языческого божка Леля, каким его обычно рисуют в бранных сказках.
— А то как же, — поднял Илларион взор на приятеля. — Здесь они, при мне. Все до единого.
— А этот Жеральдин не догадался, что у него письма украли?
— Вряд ли. Думает, что где-то их по пьяному делу потерял. А потом, даже если и догадался, так что с того? Не будет же он о пропаже государю сообщать.
— Ну коли так…
Вместо глаз — полыхающие угольки. Илларион едва не перекрестился от накатившего наваждения. И привидится же такое! Он опустил ладонь, поднятую для крестного знамения. В глубоких черных глазах отразился блик заходящей луны. Спряталось светило за набежавшую тучу, и Терентий вновь принял человеческий облик.
Илларион относился к Терентию с осторожностью, даже с некоторой опаской. Кроме злодейских глаз, тот имел еще и поганый язык. Едва пожелает человеку худое, как того уже скрючит от тяжелого недуга, а потом проклятый долго разогнуться не может. А на прошлой неделе боярин Бецкий, осерчав за что-то на Терентия, обещал его выпороть на своем дворе. Повинился Терентий, поклонился вельможе в самые ноги, а когда выходил за калитку, бросил невесело:
— Чтобы ты издох к утру.
Вроде бы сказано было мимоходом, не со зла. А только ночью боярину отчего-то сделалось дурно, и под утро из горла хлынула кровь, которую не могли унять ни иноземный лекарь, прибывший немедля, ни ворожей, умевший заговаривать любой недуг.
Так и выпустил дух без покаяния и божьего благословения.
А старая Марфа Михайловна, знахарка, лечившая травами самого государя, что была призвана во двор боярина вместе с остальными, так и сказала:
— Не обошлось здесь без колдовства!
Вот и посматривал Илларион на Терентия со скрытым страхом. Скажет что-нибудь гадкое всуе, так до утра и не дотянешь…
О своем даре Терентий никогда не заговаривал и прекрасно осознавал его неистребимую силу. Иллариону было ведомо, что дар колдовства ему передала прабабка, известная на всю округу ведунья. Дотянув до века, она умирала в избе под иконами в полнейшем одиночестве, а многочисленная родня невольно топталась у порога, не отваживаясь приблизиться. Угасала старуха в страшных мучениях (плата за сделку с дьяволом), но горше всего было то, что не могла она передать свое урожденное дарование кому-нибудь из ближних родственников. А, стало быть, с ее уходом обрывался родовой колдовской промысел, доставшийся ей от пращуров, корни которого терялись где-то в глубине веков.
Даже с ее кончиной не было уверенности в том, что колдовской талант прабабки не вселится в кого-нибудь из домочадцев, а потому с каждым гнетущим вздохом старухи родственники все дальше удалялись в сени, и только любопытство заставляло их просовывать в щели носы.
— Крышу надо разобрать, — предложил один из внуков, тощий тридцатипятилетний верзила. — По-другому нельзя. Так и будет ее дух кружить, пока кому-нибудь из нас не напакостит. А как дыру у печи разберем, так ее поганая душа через прореху и выпорхнет.
Взяв топоры, он с двумя братьями отправился на крышу избавляться от колдовского наследия. Почувствовав отсутствие старших, старуха вдруг открыла глаза, вперила черные глазищи в пустую темноту и, отыскав в проеме любопытное хитроватое личико Терентия, поманила заготовленным яблоком:
— Поди ко мне, Терентюшка, угощение отведай.
Ни тогда, ни впоследствии, несмотря на долгое вдумчивое самокопание, он так и не смог объяснить себе, какая именно сила заставила его пренебречь наставлениям батюшки с матушкой и двинуться прямиком к постели умирающей старухи. На крыше уже слышался шум. Скоро, не считаясь с возможными потерями, братья примутся рубить крышу, нещадно нарушая ее целостность. У колдуньи оставалось совсем немного времени. И тут неожиданно для себя Терентий почувствовал, что между ним и старухой установилась какая-то духовная связь. Невидимая внешне, но настолько прочная, что противиться ей не хватало более сил. Именно она требовала передвигать ноги, вопреки желанию, подталкивала ближе к кровати, пропахшей нечистотами старухи, заставила схватить протянутое яблоко.
Сверху раздался стук. Батяня с дядьями били по крыше топорами. Еще несколько минут работы и темную горницу с умирающей в дальнем углу ведьмой зальет солнечный свет.
У старухи еще хватило сил, чтобы погладить духовного наследника, после чего она тихо отошла, разлепив губы в блаженной улыбке.
Как бы там ни было, но после случившегося с Терентием стали происходить неведомые ранее вещи. Его слово как будто бы обрело вещественную силу и безжалостно разило всякого, о ком он поминал дурно. А потому, ведая о своем необычайном даровании, худых слов он старался не произносить. Но даже то немногое, что прорывалось из глубин души, напоминало сабельный удар.
Илларион видел, как поблескивают в ночи черные глаза Терентия, словно у дикого зверя.
Прогнав суеверный страх, Илларион спросил:
— А правда то, что о тебе в народе молвят?
Глянул Терентий на приятеля и будто бы дыру во лбу прожег.
— Болтают больше, — вяло отмахнулся он. — Вот прабабка моя была колдуньей. То верно!
Теперь Илларион понимал, что оказался Терентий рядом неслучайно. Софья Алексеевна, не полагаясь на кистень, призвала в помощь вещую силу.
— Не до утра ведь нам сидеть, пока этот Жеральдин всяко Анну не познает!
— К чему ты это, Макарыч? — удивленно спросил Терентий.
— Не мог бы ты сделать так, чтобы на него бессилие напало. Не будет же он тогда до самого утра при Анне пребывать. Ведь зазорно ему как-то станет за свою слабость.
— Верно, — приободрился Терентий. — Да и мне не в радость торчать под дверьми этой Монсихи. Он удовольствие там получает, а нам чего? Ну ежели надо для дела, тогда постараюсь.
Оторвав небольшую веточку, он ловко начертил на земле фигурку, воткнул прутик и принялся что-то нашептывать, совершая ладонями какие-то странные движения. Илларион уже внутренне приготовился к чему-то необычному. Скорее всего, он бы не удивился, если бы оторванная ветка вдруг неожиданно занялась пламенем или вдруг ожила. Но оторванный прут продолжал стоять, как и прежде, лишь слегка шелестел на ветру листьями. Ровным счетом ничего не происходило. Илларион даже посмотрел на Терентия, полагая, что это обыкновенный розыгрыш, но потому, как неожиданно черты его лица заострились и погрубели, осознал, что Терентий на самом деле колдует.
Наконец чаровник вытащил из земли ветку и, подув на нее, сердито переломил.
— Все! Теперь у него того… Не получится с бабой! — победно произнес ведун, швырнув через левое плечо поломанный прут. Широко растянув губы в сладкой улыбке, протянул: — По-осмотреть бы!
* * *Жеральдин, не отрывая взгляда, продолжал смотреть на раздевающуюся Анну, помогая ей распутывать одежду. Наконец пал последний лоскут, и тело женщины открылось во всей своей красе. Именно такой она должна предстать перед богом.
Анна жаловалась, что русский царь постоянно спешил, забывая даже приласкать, что Питер совершенно ничего не понимает в женщинах.
Сбросив панталоны, она лежала на софе, неприкрытая, слегка сомкнув колени, — будто невинная девочка, впервые отдававшаяся нахлынувшему чувству. Задача Жеральдина — соблазнить, сделать так, чтобы прошедшая ночь навсегда осталась в ее памяти.
А вот это уже занятно! Словно стесняясь направленного взгляда, Анна прикрыла руками бугры Венеры. Она была еще и искусной актрисой. Взглянув из под узкой ладошки на Жеральдина, Анна изобразила неподдельный ужас, тем самым только увеличив его желание. Жеральдин едва не поддался соблазну немедленно разомкнуть плотно стиснутые колени. Нет, нужно проявлять выдержку! Не следует уподобляться нетерпеливому молокососу, впервые дорвавшемуся до женского тела. Обхватив плечи Анны, Жеральдин поцеловал ее в губы, почувствовав, как они страстно отозвались на его напор.
Опустившись ниже, Жеральдин ухватил сосок, ощутив, как он напрягся в его губах твердой вишенкой и, отпустив его на свободу, провел языком по глубокой ложбинке между буграми Венеры и медленно, оставляя влажную дорожку, принялся спускаться к самому животу.
Язык добрался до пупка, — глубокого и соблазнительного, как греческая амфора. В него хотелось залезть с головой, попробовать на вкус. Жеральдин едва тронул его языком, как вдруг почувствовал в области паха острую боль. Стиснув зубы, он не без труда подавил болезненный крик. Что-то было не так. Прежде подобного не наблюдалось! В какой-то момент Жеральдин даже потерял интерес к прелестям Анны. Тело ее теперь казалось уродливым и не столь соблазнительным, груди — неимоверно большими, шея — очень длинной и тонкой. Даже волосы, которые прежде пленили его воображение, представлялись ему ломкими и жидкими, а сама близость с Анной неожиданно стала едва ли не омерзительной. В сознании же произошла какая-то непонятная перемена, причины которой он не мог разгадать. Даже сама мысль о том, что красота женщины доставляла ему раньше неслыханную радость, была в тот момент просто смешной.
Боль усиливалась, продолжая растекаться по всему телу. Он хотел как можно быстрее сползти с этого грешного туловища и, натянув парик на самые уши, убираться восвояси. Но беда состояла в том, что Жеральдин не мог пошевелить и пальцем. Так и лежал распластанный, придавив Анну грудью.
— Что-то случилось? — обиженно спросила Анна, слегка приподнимаясь.
Боль отпустила. Но желание пропало совсем. Странно было представить, что еще несколько минут назад он думал о близости.
Подавляя брезгливость, Жеральдин вымученно улыбнулся.
— Анна, что-то я сегодня себя плохо чувствую… Мне бы хотелось отложить наше свидание.
— О, господи! — прикрыла Анна в ужасе рот ладошкой.
— Что тебя удивляет?
Жеральдин даже не сразу сообразил, что Анна Монс разглядывает его причинное место. Что же ее могло насторожить? Опустив взгляд, он с ужасом обнаружил, что его мужской орган сделался синим и скукожился, а мошонка отчего-то покрылась неприятными язвочками…
Жеральдин продолжал рассматривать предмет своей гордости, выявляя все новые и новые изменения. Так могла выглядеть только запущенная венецианская болезнь. Всего час назад его орган был абсолютно исправен: у женщин он мог вызвать вполне понятное вожделение, а у мужчин — откровенную зависть.
Боже, а может ему все это приснилось?
Жеральдин даже прикрыл глаза, надеясь, что наваждение спадет, но стоило ему только открыть их вновь, как страдания навалились с новой силой.
Натянув одеяло до самого подбородка, Анна уже не скрывала чувств. На ее лице застыла гримаса отвращения.
— Жеральдин, я не знаю, что это у тебя за болезнь, но тебе лучше обратиться к лекарю.
Стараясь не смотреть на детородный орган, Жеральдин натянул панталоны, надел камзол и, смахнув со стола парик, направился к выходу.
За спиной гулко хлопнула входная дверь. Топая по аллее, Жеральдин думал о самом скверном. Кто бы мог предположить, что венецианская болезнь его настигнет столь внезапно! Ведь еще утром он не думал ни о чем дурном, наслаждаясь жизнью, а теперь, замкнувшись в своем горе, мог помышлять только о болячках, атаковавших его красивое тело.
Московия — дикая и варварская страна, но даже здесь встречаются неплохие лекари, способные заговорить любую болезнь. От пришедших мыслей Жеральдин даже повеселел. Не стоит поддаваться унынию, медицина шагнула далеко вперед. И для лечения венецианской болезни применяются новейшие методы. Например, можно принимать порошки киновари — содержащий ртуть минерал способен извести всякую гадость.
В конце концов, не отказываться же из-за этого от любви!
Правда, совершенно непонятно, где именно он подцепил болезнь. Жеральдин не встречался с падшими женщинами и всегда был очень разборчив в половых связях.
Настроение слегка выровнялось. Ступая по дорожке, Жеральдин не заметил, как следом за ним двинулись две тени. Прохрустев гравием, капитан вышел на соседнюю улицу, прошел мимо роскошного дворца, принадлежавшего любимцу царя Францу Лефорту. В окнах горел свет, а на третьем этаже невидимый музыкант выдувал на флейте миноры. Не задерживаясь, бомбардир Ланвен заторопился дальше к своему особняку, построенному близ Москвы-реки. Придется подобрать подходящую причину, чтобы не пойти на государеву службу (не говорить же о том, что заболел венецианской болезнью!). Например, можно сослаться на мигрень.
Уже спускаясь по мосту, Жеральдин вдруг увидел, как дорогу ему перегородил бородатый мужичок в треухе. В простоватом облике не было ничего враждебного или настораживающего. Видать, встречный являлся одним из рыбаков-полуночников, проверяющих на заре сети. Ростом невысок, но крепок. Только стоит он как-то необычно, загораживая собой весь спуск. И в этот момент Жеральдин вдруг услышал за спиной торопливый шаг. Обернувшись, разглядел, как высокий человек с перекошенным от напряжения лицом взмахнул длинной веревкой.
Отупив на шаг, Жеральдин намеревался дать отпор: рука привычно ухватилась за эфес шпаги, но сзади его локти сильно стиснули, лишая возможности пошевелиться. И ему уже набрасывали на голову темную материю, пропахшую плесенью.
— Дави его! На землю вали! — говорил тот, кто находился за спиной, продолжая выворачивать руки. — Да смотри, голову не расшиби!
Внезапное нападение на какое-то мгновение парализовало волю. Крик отчаяния, готовый уже вырваться наружу, застрял где-то в глубине горла давящим сипом.
— Глотку-то кляпом ему заткни! — советовал тот, кто был позади, переворачивая Жеральдина лицом вниз. — А то завопит на всю ивановскую.
Губы уткнулись в перегнивший навоз, а тать продолжал стягивать предплечье бичевой, принося тем самым неимоверные страдания. Жеральдин Ланвен хотел было закричать, но бородатый, изловчившись, со злорадным криком протолкнул кляп поглубже ему в глотку.
— Ага! Вот так его! Теперь он даже рыпнуться не посмеет. Смотри, как глазенки таращит, словно жаба! Того и гляди, на траву выкатятся. — И хихикнув, добавил: — Ловко ты его, Терентий! Он от этой Монсихи как ошалелый выскочил. Чем же таким ты его допек?
— Есть средство, — прозвучала в ответ хитроватая усмешка. — Ладно, взяли давай, потащили к реке.
Без особого почтения, поддевая коленями трудноподъемное тело, тати подхватили его под руки и поволокли в сторону реки.
Капитана Жеральдина Ланвена обуял животный ужас. Надежда на спасение таяла с каждым пройденным шагом. Теперь он уже не сомневался в том, что его несут убивать. Но в силу каких-то причин разбойники не стали этого делать на месте и решили утопить в реке. Осознав трагичность происходящего, Жеральдин попытался вырваться, извиваясь всем телом, закричать, но руки татей сжимали его все сильнее.
— Ишь, как извивается, немчина! Чует, что конец настал!
Теперь Жеральдин мог рассмотреть другого. По виду из благородного сословия, одежда вышита из красного сукна, на боку — сабля. Черты лица утонченные, пегая реденькая бородка, что горделиво топорщилась вперед, была ухожена, аккуратно пострижена и наверняка являлась предметом гордости хозяина. Определенно из офицеров.
Жеральдин понял, что его жизнь зависит именно от этого хорошо одетого господина и, впившись в него взглядом, попытался отыскать хотя бы нечто похожее на сострадание. Но живые выразительные глаза, слегка суженные к переносице, как встречается только у степных народов, смотрели холодно и безучастно.
— Илларион, наподдай-ка ему, милок, в дыхало, — почти весело приказал он, — а то, пока мы его до воды дотащим, так он нам всю душу вымотает. Да и кафтан может перепачкать.
— Это я мигом! — охотно отозвался скуластый и, коротко размахнувшись, стукнул Жеральдина пониже грудной клетки.
Дыхание перехватило. Воздуха не хватало. В какой-то момент Жеральдину показалось, что он умрет на руках у татей, но в следующую секунду в грудь прорвался поток спасительно воздуха. Вот только надолго ли?
— Будешь бедокурить, так мы тебя здесь и порешим, — просто произнес офицер, как что-то уже решенное. — Эх, зараза! — поскользнувшись на глине, офицер упал, выронив тяжелую ношу. Жеральдин больно ударился головой о выступающий камень. — Отъелся, боров, на российских харчах! Такого только перекатывать. Э-э… Взяли! Понесли!
Руки у офицера были сильные. Подхватив француза, он едва не выворачивал Жеральдину шею, причиняя еще большие неудобства. Наконец они добрались до реки, без всякого почтения разбойники сбросили тяжелую ношу прямиком на песчаный берег.
Выглянувшая луна длинной дорожкой легла на мерцающий серебристый след и упала на лицо стоящего офицера. И Жеральдин узнал в нем доверенную персону Софьи Алексеевны.