— Первого веди! — распорядился Федор Юрьевич.
Первым оказался немолодой стрелец с черной бородой. Через прореху на кафтане просматривалась могучая, исполосованная батогами спина. Тело покорное, укрощенное железом, на ногах и запястьях — цепи. А вот взгляд у кандального дерзкий.
Махнув тесаком, Матвей срезал веревку, отделив стрельца от остальных кандальных. Несильно, как если бы опасался обидеть арестанта, подтолкнул его к широкой лестнице, уводящей на плаху. Зачинщик взошел хладнокровно, не теряя достоинства, чуть приподняв красивую голову.
Заприметив под навесом Петра, слегка приподнял руки. Зазвенело на запястьях тяжелое железо, словно приветствуя государя. Петр Алексеевич ответил почти дружеским кивком, как будто бы увидел старого знакомого.
Дескать, вот и повстречались… На плахе!
— Девку с Поварской слободы помнишь? — неожиданно спросил стрелец, взглянув на государя. — Дарьей ее кличут. — По лицу Петра пробежалась легкая тень; видно, припомнилось позабытое. — Ты вокруг нее все жеребцом гарцевал, все за перси норовил потрогать, а только она тебе не далась, хотя ты и царь… А я ее каждый день познавал всяко! — объявил он торжествующе.
— Как тебя кличут, холоп? — спросил государь.
На какой-то момент приговоренный возбудил в нем любопытство. Надо же! И такие бывают!
— А чего тебе мое имя?
— Запомнить хочу.
— Зиновий, коли так.
— Цесарь, — обратился государь к князю Ромодановскому. — Этого холопа четвертовать не надо… Милостив я сегодня. Отруби ему голову! Уж больно остер на язык да и смел, пожалуй.
Шею стрельца палачи пригнули к самой колоде, прижав голову на срубленную шероховатую поверхность. Взгляд кандального был устремлен точно в Петра, сидящего со своим любимцем. Улыбка стрельца выглядела раздавленной.
— Хотя бы стружку с колоды спахнул, — пожаловался вдруг стрелец, — а то щекам больно.
Палач отступил на шаг. Вскинув топор, примерился к шее, выбрав одному ему ведомую линию, и с коротким уханьем опустил заточенное железо по цели.
Голова мгновенно отлетела, брызнув кровью на останки князя Милославского.
Следующим был десятник Семеновского полка. Вида представительного, с широкой русой бородой и длинными усами, роста высоченного. Взошел на плаху гордо, высоко вскинув упрямый подбородок. Поклонился на три стороны и, повернувшись к государю спиной, подошел к колоде.
— Перепачкано, — сдержанно заметил он, брезгливо оглядев разбрызганную кровь.
Стрельцу пришлось худо. Поначалу была отрублена правая рука, тотчас представленная охнувшей толпе, после чего ее выбросили в огромную плетеную корзину. Стискивая челюсти, стрелец стойко превозмогал боль, негромко постанывая. Далее была левая нога, отскочившая будто бы кукольная. Показав конечность на четыре стороны, Матвей безо всякого бережения швырнул в корзину и ее.
— Кажись, помер, — склонился над казненным сподручный палача, мускулистый коротенький мужичок в окровавленном переднике.
— А нам-то чего, — невесело буркнул Матвей, скосив взгляд на государя, продолжавшего о чем-то переговариваться с Лефортом. — Придется так кромсать… Кажись, и не помер все-таки… Пошевелился! Видать, рассудок ушел. Оно и легче… Давай двинем его малость, чтобы сподручнее было.
Ухватив приговоренного за плечи, палачи повернули его к государю. И совершенно без эмоций, как если бы выполняли рутинную работу где-нибудь в Мясном ряду, довершили начатое — поотрубали конечности, а затем и голову.
Стрельцы, стоявшие у помоста, наблюдали за казнью безучастно, с ледяным спокойствием. Похоже, что некоторых из них зрелище даже забавляло, на лицах появились скупые улыбки. Помирать — дело знакомое! Ни ропота, ни протеста. Обыденные поклоны на три стороны. Все приговоренные, пренебрегая вниманием Петра Алексеевича, поворачивались к нему спиной и, встав на колени, клали голову на колоду, еще не остывшую от пролитой крови.
В этом было нечто противоестественное. Со стороны могло показаться, что они хотели поделиться с колодой чем-то самым сокровенным, и только когда голова отлетала в сторону, а обессиленное тело сваливалось подле, становилось понятно, что разговор не состоялся.
Стрельцы поднимались на помост один за другим. Без страха. Молча гибли под топором, едва успевая произнести последнюю молитву. Кровь обильно брызгала во все стороны, и скоро мощи князя Милославского сделались багровыми.
Государь терпеливо досидел до конца казни. Дернув нервно щекой, проговорил:
— Скоро черед наступит сестрицы! Никуда она от меня не денется!
Когда последняя голова была отправлена в корзину, Петр Алексеевич поднялся и скорым шагом зашагал к одноколке, увлекая за собой генерала Лефорта.
— А с костями Милославского-то что делать? — крикнул вдогонку государю палач Матвей.
Приостановился Петр Алексеевич и зло бросил через плечо:
— Брось в овраг! Пусть воронье позабавится.
Глава 15 БАЛОВСТВО ЦАРСКОЕ
На утро царем Петром была назначена аудиенция шведскому послу, в которой планировалось подписать проект нового мирного трактата со Швецией.
Прождав русского государя около трех часов, посол барон Кинэн вернулся на свой двор, не солоно нахлебавшись, предварительно объявив свое неудовольствие опозданием Петра и заявив, что шведскому королю вновь было нанесено оскорбление, о чем он немедленно вынужден будет известить Карла XII.
Напрасно князь Михаил Апраксин, глава Посольского приказа, пытался убедить несносного барона в том, что Петра Алексеевича задержали неотложные государственные дела, но тот оставался непреклонным и твердил одно и то же:
— Я вынужден буду доложить о произошедшем его величеству шведскому королю Карлу XII! Сначала меня обваляли в курином помете на дворе князя Ромодановского, а сейчас оскорбляют тем, что не желают принимать.
Окольничий Апраксин лишь глубоко вздохнул. Петру Алексеевичу следовало бы прежде переговорить с послом, а уж только после того уезжать на казнь. Выполнил государственные дела и ступай себе, забавляйся зрелищем!
* * *В Посольский приказ государь так и не явился.
Дел набиралось невпроворот. Сразу после казни он направился к дому Анны Монс, который он подарил ей с полгода назад и с затаенным злорадством наблюдал за тем, как солдаты выбрасывают из окон ее вещи. После чего на пару с Францем Лефортом направился в Пыжевскую слободу залечивать душевные раны, где, по словам генерала, девки были особенны хороши.
Так что в Кремле Петр Алексеевич появился только на третьи сутки. Услышав от Апраксина об обиде шведского посла, только фыркнул:
— Эка невидаль!
И тотчас пожелал отведать своих кислых щей в любимой беседке.
Откушав кислых щей, Петр Алексеевич решил устроиться на послеобеденный сон. Лучшего ложа, чем охапка сена, трудно было придумать. Приказав денщику бросить ее под куст, государь расположился спать. Ворочался он долго, но голова не могла отыскать нужного положения.
— Алексашка! — подозвал Петр к себе денщика.
— Чего изволишь, государь?
— Когда жрал?
— Да уже четвертый час не жрамши, — уверенно отвечал слуга.
— На землю ложись, брюхо для головы подставь! — пожелал царь.
Денщик покорно вытянулся на траве, подставив под голову государя впалый живот. Оно как-то поудобнее будет, и голова никуда не скатится.
— Урчать будет, дубиной огрею! — пообещал Петр Алексеевич, приподняв тяжелую трость.
Денщик сделал вид, что обиделся.
— Да разве я не понимаю, государь!
Была такая привычка у царя вздремнуть после обеда, а потому денщики стойко пропускали обед, понимая, что их изголодавшаяся утроба может послужить государю подушкой. За малейшее урчание Петр Алексеевич немилосердно колотил дубиной.
Помяв живот денщика, как бы пробуя его на пригодность, Петр Алексеевич остался выбором доволен. И бухнулся головой прямо на пупок!
Утроба денщика не подвела — даже не екнула. Сон тоже выдался хорошим — снились девки, кружившиеся в хороводе. Государю так и хотелось пуститься с ними в пляс, но ноги отчего-то не слушались, и за весельем приходилось наблюдать со стороны.
Возможно, именно поэтому Петр Алексеевич проснулся в прескверном настроении. Неприкаянно пошатался по саду, после чего вернулся к беседке. Пнул денщика, успевшего расположиться на пуке соломы и задремать, мирно сложив ладошки под голову. А когда тот вскочил, коротко распорядился:
— Запрягай одноколку!
Уже через полчаса Петр Алексеевич остановил коня подле каменного дома Луизы. Набросив на столб поводья, уверенно зашагал в покои, не обращая внимания на склонившегося в почтении приказчика. Поднялся по лестнице, не мешкая, широко распахнул дверь и едва не столкнулся со стоящей у порога графиней.
— Душа моя, жизнь моя! — сграбастал Петр девицу в охапку и, не давая ей опомниться, принялся целовать в шею, в подбородок, губы. — Не могу без тебя!
— Губы откусишь! — воспротивилась Луиза, но уже через секунду сникла под натиском русского государя.
Подхватив Луизу, он понес ее на кушетку и, продолжая целовать, полез руками под платье, уверенно расправляясь с многочисленными застежками. Девичье бедро было гладким, упругим. Его так и хотелось попробовать наощупь.
— Ой! — вскрикнула Луиза. — Ты меня ущипнул!
— То ли еще будет, милая!
Петр Алексеевич хапнул ее губы и долго держал во рту, пока, наконец, Луиза не сомлела и не отдалась на волю государя.
* * *Устав от любви, Петр Алексеевич возлежал поверх атласных одеял. Длинный, худой, остроносый, разбросав руки по сторонам, он напоминал подбитого журавля. Вот, кажется, отдышится птичка да и вознесется к самому потолку.
Губы графини Корф невольно тронула довольная улыбка. А царь Петр хорош! Кто бы мог подумать, что он может быть таким страстным. И это несмотря на то, что адюльтер, произошедший между ними, оказался очень стремительным, а своим нетерпеливым поведением царь больше напоминал подростка.
Впрочем, это была едва ли не главная черта в его характере. За что бы ни брался Петр, он все проделывал резво: быстро вкушал, разбрасывая ошметки еды по всему столу, передвигался скорым шагом, интенсивно размахивая руками. Поговаривали, что если дело доходило до любви, то свою избранницу он брал в самых неожиданных местах, не удосуживаясь предварительными ласками.
И все-таки произошедшее выглядело удивительным. Несмотря на свой немалый любовный опыт, графиня была вынуждена признать, что прежде с ней подобного не случалось. Именно в нетерпеливости Петра заложена та новизна, которой ей не хватало в последнее время.
Прелюбодеяние отняло у государя много сил, и он, распластанный, слегка посапывал, смешно задрав нос кверху.
Приподнявшись, Луиза внимательно всмотрелась в Петра Алексеевича. Его лицо выглядело на редкость спокойным, выразительным, даже где-то красивым. Как это ни странно, но спящий Петр выглядел даже поинтереснее бодрствующего. Он без конца носит какие-то маски: то бывает зол, а то вдруг становится весел до невероятности. Может предаваться и необъяснимому унынию, но всякий раз его лицо приобретает заметную асимметрию — правый уголок рта заползает вверх, так что невозможно получить полное представление о его внешности.
И вот сейчас, в безмятежном состоянии, черты лица его сгладились, и Луиза признавала, что он был по-мужски красив.
Неожиданно Петр пробудился. Открыв глаза, некоторое время смотрел прямо на склонившуюся перед ним Луизу, после чего невесело пробубнил:
— Не налюбовалась еще?
Стараясь скрыть смущение (кто бы мог подумать, что она еще его не растеряла), произнесла нарочито равнодушным голосом:
— А тебя разве это тревожит, Питер? Может, ты боишься в меня влюбиться?
Петр оглядел свое голое тело. О привлекательности говорить не приходилось. И чего только в нем бабы находят?
Подтянув простыню на ноги, произнес опечаленно:
— Как не бояться! Была у меня одна, так всю душу вымотала, что до сих пор отойти не могу. — Сузив глаза, спросил: — Ты не из таковых?
— Я совсем другая, Питер, — заверила Луиза. — Неужели ты этого не понял?
В глазах Петра вспыхнул озорной огонек. В нем просыпался аппетит.
— Да как не понять? — буркнул Петр Алексеевич. — Понял сразу, как увидал. Так чего же ты меня так долго мучила?
Изящная ладонь Луизы легла на плечо Петра, ненавязчиво скользнула по руке и направилась к груди. Вот он какой Питер — самый настоящий мужлан в царском обличье. С такой породой мужчин ей приходилось встречаться только в юности, когда она была бедна и не имела право выбора.
Графиня не сомневалась в своем искусстве дарить ласки. Они одинаково эффектно действуют как на обыкновенных кучеров, так и на королей.
Петр Алексеевич закрыл глаза, уносясь в царство блаженства. Всего лишь негромкий стон свидетельствовал о том, что в сей раз его душа забралась почти под самую пуповину неба.
* * *Пошел шестой день пребывания Петра Алексеевича в доме Луизы. Царь Петр был не из тех мужчин, что способны проводить с женщиной две ночи кряду, но на этот раз все происходило иначе. Он просыпался только для того, чтобы овладеть Луизой. Затем уходил на кухню, чтобы испить пива для восстановления сил, поглазеть с минуту в распахнутое окно: мол все ли хорошо в государстве. Потянется разок, разминая утомленные конечности, и вновь с головой окунается в плотскую радость.
Было похоже, что Петр позабыл обо всем. Даже Потешные баталии, ради которых царь откладывал самые серьезные дела, его уже не манили. Трижды заявлялся любимец Лефорт. Первый раз зашел поинтересоваться о том, так ли Луиза хороша в постели, как это может показаться со стороны. Второй раз визит состоялся вечером: любимец сообщил, что дворец переполнен гостями, среди которых и три его кузины, к которым Питер когда-то питал интерес. И, не дождавшись от царя определенного ответа, ушел. Третий визит был еще более коротким. Едва перешагнув порог дома, Лефорт услышал могучие вскрики государя и тотчас догадался, что в сей час ему не до праздных разговоров.
* * *Весть о новом увлечении государя разнеслась по Москве стремительно. Даже в самой захудалой лавке знали о том, что у Петра Алексеевича объявилась новая любовница, что он оставил государственные дела, все время отдавая амурным забавам. А потешные полки, лишившись своего родителя, оставались ныне бесхозными и занимались тем, что палили из мушкетов по воронью, вдруг странным образом слетевшемуся со всей округи в Москву.
Прочей челяди за прошедшие несколько дней увидеть государя посчастливилось только однажды — когда он выходил в сад, сорвать яблоко. Заприметив выглянувшего из-за забора Меншикова, царь прокричал ему в окно, чтобы в следующую среду потешные полки строились на озере, где сам Петр будет непременно. Не дождавшись ответа, задернул занавески, словно пропал.
По словам бояр, преданно карауливших его в дверях, государь Петр Алексеевич изрядно сдал телом. Его так шатало от усталости, что он передвигался от одной яблони до другой, цепляясь за кусты.
Было отчего беспокоиться! Если дело так пойдет и далее, то иноземка иссушит царя до смерти.
Кто не беспокоился о здоровье государя, так это только старый Христофор Валлин, чья коморка располагалась как раз под спальней графини. Затаившись, он не без удовольствия вслушивался в поскрипывание кровати, понимая, что с каждым стоном царь Питер все сильнее прикипает к графине.
Так что будет чего отписать министру!
Похоже, что русский царь въехал в хоромы Луизы надолго, а однажды обмолвился о том, что подарит ей новый дом — каменный. Глядя на идиллию, неожиданно возникшую между царем Петром и иноземкой, почему-то верилось, что государь способен остаток жизни провести в объятиях фаворитки. А то и вовсе подвинуть законную супругу с престола…
Вот тогда заживут возлюбленные сладенько!
* * *Потешные полки, как и было оговорено, разбившись на два враждующих воинства, подошли к озеру. Отстояли положенное время, дожидаясь главнокомандующего Петра Алексеевича с генералиссимусом Ромодановским, а потом, узнав, что царь по-прежнему милуется с немкой, вяло помахав саблями, разошлись.
Без государя оно как-то не воюется. Не тот кураж!
После чего дружно, слившись в единый поток, потянулись к трактирам (благо, что в Преображенском селе их было немало), где, как правило, оставались до самого утра, чем неимоверно радовали хозяев.
Лишь на десятый день государь почувствовал вкус к делам. Вышел на крыльцо и повелел позвать генерала Лефорта.
Любимец явился тотчас. Как всегда шумный и невероятно веселый, он долго тискал своего лучшего друга Питера за плечи, как если бы их последняя встреча состоялась в позапрошлом веке, а потом повел в своей дворец — отмечать «возвращение государя».
Однако разочарование случилось уже после первого часа общения. Петр Алексеевич неожиданно заскучал, отвернулся от всех предложенных девок, а потом, не взирая на протесты любимца, направился к дому мадмуазель Луизы.
Глава 16 ТАЙНЫЙ ГОСТЬ
Поздно вечером в дом Валлина постучали. Приоткрыв дверь, барон увидел человека в темном плаще. На голове визитера широкополая шляпа, скрывавшая лицо. Обычно так одевались бродячие артисты, нередко приезжавшие в Москву. Барон хотел было прогнать с порога бродягу, но тот слегка приподнял шляпу, показав сухощавое лицо.
— Проходи, — смущенно произнес Христофор Валлин, впуская полуночного гостя.
Выглянув за дверь, хозяин осмотрел калитку, придорожные кусты, подступившие вплотную к дому. Ничего настораживающего. Потревожил порыв ветра верхушки яблонь, да и сник. А у самого крыльца едва различимый шорох — то ночная тварь!