– Сиреневый и пупырчатый! – всхлипнула Ирка.
Я испугалась, что она плачет, но подруга смеялась. Правда, смех этот не производил впечатления нормального. Я даже подумала: а не развернуть ли мне машину? В заведении доктора Топорковича растрепанные нервы моей подружки живо собрали бы в пучок!
– Ирка, тебе нужно выпить успокоительного и поспать, – постановила я, решив ограничиться домашней психиатрией.
– Поспать? Да сейчас только три часа пополудни! – возразила подруга, посмотрев на часы.
– Примешь снотворное и уснешь как миленькая, – заверила я. – Я отвезу тебя обратно в офис, у тебя там есть прекрасный мягкий диван.
– Диван есть, а снотворного нет, – напомнила Ирка.
– Ну, это не проблема! По дороге будет аптека, купим тебе снотворное, не волнуйся!
Аптека встретилась нам уже через пару кварталов. Я вызвалась сбегать за лекарством в одиночку, но Ирка насупилась и надула губы точно так же, как это делает мой Масяня, когда не хочет оставаться без мамочки. Чтобы моя маленькая стокилограммовая детка не разревелась, пришлось взять ее с собой.
В аптеке я сразу встала в очередь к единственному окошку, а Ирка пошла разглядывать витрины – опять же совсем как Масяня! Я только надеялась, что подруга не станет во всем уподобляться младенцу и не начнет обрывать разноцветные рекламные листовки, опрокидывать картонки с кассовыми чеками и плясать джигу на напольных весах. На всякий случай я за ней приглядывала, при этом невольно слушала разговор покупателя с аптекаршей.
– Две упаковки димедрола, – сказал худой долговязый юноша.
Чтобы заглянуть в окошко над прилавком, ему пришлось сложиться вдвое.
– Извините, нет, – вежливо, но твердо ответила аптекарша.
– Не имеете права не давать, димедрол не является средством рецептурного отпуска! – заупрямился юноша.
– У нас нет димедрола, – спокойно возразила аптекарша. – Взгляните на витрины, этого препарата нет.
– Вы его просто прячете! – Юноша начал сердиться.
– Димедрола нет.
– Хорошо! – Долговязый неожиданно сдался. – Продаете только то, что на витрине, да? Отлично! Мне, пожалуйста, вот этот сироп от кашля! Четыре флакона!
– Извините, но на витрине последний флакон, больше нет. – Аптекарша поставила на прилавок коробочку с сиропом и назвала цену.
Юноша расплатился и удалился, невнятно шипя ругательства.
– Замучили уже, наркоманы проклятые! – проводив недовольного покупателя взглядом, пожаловалась мне аптекарша.
– Наркоманы? – я вспомнила Неотвязного Алика и согласилась: – Точно, замучили!
– Димедрол ему подавай! – Работница прилавка продолжала выплескивать накипевшее. – А он его водичкой разведет и колоться будет!
– Правда? – Я поежилась. Тоже ведь хотела спросить димедрол! – А что он будет делать с сиропом?
– Ох! – Аптекарша вздохнула и вместо убывшего флакона поставила на витрину новый. – Этот индийский сироп от кашля содержит декстраметорфан. Это наркотик! Если употреблять лекарство с превышением рекомендованной дозы, возникает состояние эйфории.
– То есть вылакает он полный флакончик и будет кайфовать? – Я оглянулась на дверь, за которой давно скрылся долговязый юноша с сиропом.
– А если с водкой смешает – вообще улетит! – подтвердила аптекарша. – Ну а вам чего?
– Нам ди…
Я с силой оттолкнула от прилавка некстати подоспевшую Ирку и закончила начатую подругой фразу по-своему:
– Ди… Девясила корень!
После рассказа о пристрастиях наркоманов прилюдно спрашивать в этой аптеке димедрол мне решительно не хотелось! Пропустившая мой разговор с аптекаршей, Ирка посмотрела на меня изумленно и сказала:
– И еще нам ди…
– Декоративный лейкопластырь! – рявкнула я, заглушая подругу. – И валерианку в таблетках!
– И еще что-нибудь от кашля, можно вот этот сироп! – отступившись наконец от проклятого димедрола, сказала Ирка.
– Не надо этот сироп, лучше дайте нам конфетки с ментолом, – быстро сказала я.
И крепко наступила разговорчивой подружке на ногу.
– Зачем ты прыгнула мне на мозоль? Чтобы пластырь зря не пропал? – болезненно поморщившись, спросила Ирка.
– Хромай к выходу, – тихо велела я. – Я догоню.
С пакетом лекарственных средств в руках я вернулась в машину, перебросила сверток подруге, села за руль и твердо сказала:
– Вместо снотворного будешь пить обыкновенную валерианку. Димедрол я не купила, чтобы не компрометировать нас в глазах общественности. Оказывается, мы с тобой отстали от жизни. Димедрол и сироп от кашля сейчас покупают в основном наркоманы.
Мы приехали в Иркину контору. Подруга покорно проглотила валерианку и свернулась калачиком на диване в кабинете. Я укрыла ее пледом и устроилась в кресле.
Ирка немного поворочалась, дремотным голосом сообщила, что она нипочем не уснет днем, и почти сразу засопела. Я пошарила в ящике ее начальственного стола, нашла пакет чипсов и принялась их поедать, стараясь хрустеть потише, чтобы не разбудить подругу. Ела и вяло думала о своем детективном расследовании.
Итак, что же я узнала? Что Людмила Петрова уже не работает в аптеке «Феникс» и не живет в общежитии медицинского колледжа. Это отрицательный результат. Зато очень перспективным представляется уведомление собеса. Съезжу-ка я, пожалуй, в службу соцобеспечения вместо Людочки, раз уж она сама не удосужилась этого сделать!
Я посмотрела на часы, посчитала время до конца рабочего дня и решила, что вполне успею пообщаться с собесовскими дамами. Прихватила с собой на дорожку недоеденные чипсы, наказала Иркиным подчиненным не беспокоить начальницу и зашагала к троллейбусу.
В собесе была небольшая очередь. Сидя на продавленной банкетке в сумрачном коридоре, я слышала, как в кабинете какая-то мамаша ожесточенно ругается с собесовской теткой, категорически отказывающей ей в назначении повышенного пособия. Чиновница противным голосом перечисляла бесконечные губернаторские и «мэрские» постановления, на которых основывался ее отказ, а мамаша в ответ крыла без разбору и сами постановления, и всех их авторов, от окружных властей до федеральных, предлагая им самим в порядке эксперимента пожить пару-тройку лет на 70 рублей в месяц. Я была солидарна с раздраженной мамашей. Из моей памяти еще не изгладились воспоминания о многотрудном «памперсном» периоде, когда на одни только подгузники для малыша наше не слишком обеспеченное семейство расходовало примерно пятьсот рублей в месяц…
Щелястая дверь кабинета с визгом распахнулась, и в коридор, громко ругаясь, выскочила раскрасневшаяся женщина с пухлой хозяйственной сумкой. Сверху в сумке лежал хорошо знакомый мне красно-синий пакет подгузников «Хаггис». Я сочувственно посмотрела вслед молодой маме и поднялась с банкетки, чтобы войти в кабинет.
– Подождите, я еще занята! Лезут, как тараканы! – облаяла меня хозяйка кабинета.
Я прикрыла дверь и пару раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Ненавижу эту породу хамовитых чиновных теток! Я понимаю, что у всех людей бывают приступы дурного настроения, плохое самочувствие, неприятности дома и на работе, но нельзя же пребывать «не в духе» по расписанию, с девяти до шести с перерывом на обед! Ладно, я знаю, как разговаривать с этим народом!
Сдержанно кипя, я приготовила свое журналистское удостоверение.
– Заходите! – проскрипела кабинетная тетка таким неласковым голосом, каким уместнее было бы послать меня куда подальше.
Я надела на лицо улыбочку средней степени приветливости и шагнула в кабинет.
За обшарпанным столом сидела, буравя меня глазами, жирная баба с мордой бульдога, мучимого запором. Шея у бульдожихи была складчатая, и в каждой складке пряталась золотая цепочка. Пальцы-сосиски сжимали широкие, как кольца для салфеток, перстни. Отвисшие щеки вздрагивали, в декольте лежали крошки. Судя по всему, баба спешно что-то дожевывала, и я любезно сказала ей:
– Приятного аппетита!
Бульдожиха поперхнулась и невнятно прокашляла ответное слово, смысла которого я не уловила, но общий тон показался мне не слишком доброжелательным.
– Телевидение вас беспокоит! – невозмутимо сообщила я, присаживаясь на вытертый стульчик и одновременно шлепая на стол свое удостоверение.
Кашель подавившейся бульдожихи превратился в мучительный хрип, наводящий на мысль об очень запущенном бронхите.
– Вам надо лечиться, – фальшиво посочувствовала я. – В аптеках есть прекрасный индийский сироп от кашля, рекомендую.
– Я здорова, – прохрипела баба.
– И полны сил и желания мне помочь? – подсказала я.
Моя собеседница неуверенно кивнула.
– Отлично! – Я накрыла удостоверение собесовским письмом. – Скажите мне, пожалуйста, что это означает?
Баба повертела в руках конверт, бегло проглядела бумажку уведомления и бдительно заметила:
Кашель подавившейся бульдожихи превратился в мучительный хрип, наводящий на мысль об очень запущенном бронхите.
– Вам надо лечиться, – фальшиво посочувствовала я. – В аптеках есть прекрасный индийский сироп от кашля, рекомендую.
– Я здорова, – прохрипела баба.
– И полны сил и желания мне помочь? – подсказала я.
Моя собеседница неуверенно кивнула.
– Отлично! – Я накрыла удостоверение собесовским письмом. – Скажите мне, пожалуйста, что это означает?
Баба повертела в руках конверт, бегло проглядела бумажку уведомления и бдительно заметила:
– В удостоверении указана совсем другая фамилия. Это не вы Петрова?
– Это не я, – легко согласилась я. – Людмила Петрова – моя коллега. Люда некоторое время назад уволилась из нашей телекомпании. Из общежития она съехала, ваше письмо не получила. Его передали нам, но мое начальство не знает, что с ним делать. Новый адрес Петровой нам неизвестен, а письмо все-таки официальное, оставить его без внимания руководство не решилось. Вот, я возвращаю его вам.
– А мне оно зачем? – Баба отказалась от письма с таким испугом, словно в конверте мог быть порошок сибирской язвы. – Это письмо вообще уже никакого значения не имеет, пособия пересмотрены, а если ваша Петрова переехала из нашего района, то ее делами теперь другой собес занимается.
– А разве вы не должны были снять ее с учета?
Бульдожиха хмуро посмотрела на меня, отодвинула стул, встала и прошла к большому старообразному шкафу. Скрипнула дверца, баба скрылась за ней и зашуршала бумагой.
– Числится у нас, – с сожалением сообщила баба, не покидая чрева поместительного шкафа. – Петрова Людмила Ивановна, восемьдесят третьего года рождения, она?
Я быстренько выдернула из сумки ксерокопию Людочкиного паспорта, которым меня снабдила предусмотрительная Ангелина Митрофановна, и сверила данные.
– Родилась шестого мая одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в городе Тихореченске, – подтвердила я.
– Сын Андрей Андреевич, две тысячи второго года рождения, так? – спросила еще баба. – «Родовое» пособие получено, единовременное губернаторское – тоже, а ежемесячное не назначалось…
Я спешно листала странички ксерокопии. Под заголовком «Дети» – пустые строчки!
– Сын Андрей Андреевич, две тысячи второго года, – повторила я, торопливо записывая ценную информацию на обороте последнего листа ксерокопии.
На этом содержательный разговор закончился, больше ничего интересного мне собесовская тетка не сообщила. Прощанье наше было скомканным. В кабинет без стука ворвалась давешняя мамаша с сумкой в одной руке и свернутой газетой – в другой. Газетной трубочкой она тут же начала колотить по столу, требуя от багровеющей бульдожихи, чтобы та немедленно ознакомилась с каким-то свеженьким постановлением федеральных властей. Вроде это постановление кардинальным образом должно было изменить сам принцип распределения пособий. На миг я представила себе бульдожиху стоящей на пороге кабинета и широким жестом бросающей в очередь родительниц денежные купюры… Или бегущей по коридору вдогонку за уходящей мамочкой, чтобы запихнуть в сумку с подгузниками конвертик с деньгами… Или вообще коленопреклоненной, с молитвенно сложенными руками и слезно просящей принять пособие от собеса… Картинки были живописными, но абсолютно нереальными. Отгоняя видения, я потрясла головой – это сошло за прощальный кивок – и удалилась.
Купила в киоске эскимо, на бульваре присела на лавочку с видом на магазин обуви и, рассматривая чудовищно дорогие босоножки карамельно-розового цвета, призадумалась. Экстравагантную обувь украшали искусственные цветы, похожие на дикий гибрид георгина с морским ежом. Эти пластмассовые помпоны помогли мне подобрать определение для Людочки Петровой. Я предположила, что она лгунья, причем махровая. Надо же, у женщины есть ребенок, а она выдает себя за девственницу!
Впрочем, нельзя было исключать вероятности того, что маленький Андрей Андреевич не родной сын Людочки. Может, девушка усыновила чужого ребенка? Тогда она скорее святая, чем махровая грешница.
Я искренне сожалела о том, что не видела Людочку своими глазами. Тогда у меня было бы больше оснований для суждений о натуре Вадиковой невесты. Вот если бы Вадик не уступил настояниям своей деспотичной мамаши и хотя бы на свадьбу позвал друзей-товарищей и меня в их числе… Так нет же, одного Женьку пригласил!
Досадуя, я стукнула кулаком по скамейке и угодила по пивной пробке, которую кто-то бросил на лавочке. Металлические зубчики больно впились в кожу, я охнула и поспешила сковырнуть желтую коронку. Она снялась легко, но оставила характерный след.
Снялась! Съемки! Я подпрыгнула на лавочке, едва не угодив на коварно притаившуюся пробку мягким местом. Да ведь Женьку позвали на свадьбу лишь потому, что нужен был оператор с камерой! Как же я сразу не подумала спросить у приятеля отснятый материал!
Обрадовавшись тому, что у меня все-таки есть возможность увидеть Людочку Петрову, хотя бы в записи, на экране телевизора, я достала телефон и позвонила Женьке.
– Здоров! – необычно мрачным голосом приветствовал меня товарищ. – Ты уже в курсе?
– Нет, – испугалась я. – А что случилось?
– Собираем на венок для мамы Вадика, – сообщил Женька. – Думаем, как поступить с лентами.
Я молчала. Смысл сказанного доходил до меня медленно, с большим трудом. Ошарашенное воображение скупыми мазками рисовало портрет в пейзанском стиле: мадам Рябушкина в малороссийском веночке с цветными ленточками…
– Я думаю, что на ленте надо золотыми буквами написать «от коллег сына», а Наташка говорит – лучше «от работников телекомпании», – продолжал невесело бубнить Женька.
– Погоди, Жень, притормози! – взмолилась я. – Ангелина Митрофановна умерла?! Банкирша Рябушкина? Ты серьезно? Это не дурацкая шутка в духе черного юмора?
– Знаешь, я открыт для юмора всех цветов, но дурацкие шутки не в моем стиле! – обиделся Женька.
Зря, между прочим, обиделся. По опыту многолетнего общения я бы назвала дурацкие шутки его специализацией! Но спорить с приятелем я не стала, поторопилась расcпросить:
– Как она умерла? Почему? Я ее только вчера видела!
– И завтра тоже увидишь, если захочешь, – сказал Женька. – Похороны назначены на четырнадцать часов, собираемся у нашей конторы. Но что же все-таки написать на ленте? Может, «от друзей сына»?
– От тех самых друзей, которых при жизни покойница от сына своего всячески отваживала? – напомнила я. – Такая надпись будет звучать вызывающе. Вы, мол, Ангелина Митрофановна, нас ни в грош не ставили, а мы хорошие, абсолютно не злопамятные: вот, даже веночек вам прислали!
– Кстати, о вызывающем поведении! – Женька немного оживился. – Хочешь узнать последние сводки с линии фронта?
– Какого фронта? – не поняла я.
– Ну, нашего! Фронта борьбы с гадюкинщиной!
– А разве на этом фронте кто-то остался? – удивилась я. – Нас же всех демобилизовали?
– Это вас, журналистов, демобилизовали! А мы, техники, просто ушли в партизаны!
– Расскажи, – попросила я.
И Женька с удовольствием рассказал мне, что операторов и монтажеров новое начальство в безвременный отпуск не отправило. Видимо, Гадюкин решил, что зловредные каверзы супротив него измышляли хитроумные творческие работники, а техники – народ простой, рабочие лошадки телевидения. Посему лошадкам велели находиться в стойлах, то есть – на трудовых постах. Господин Гадюкин плохо ориентировался в телевизионном закулисье и еще не постиг сложную природу наших технических работников!
– Ой, вы, кони мои, кони привередливые! – насмешливо напел Женька, характеризуя наших «лошадок». – Мы устроили Гадюкину геноцид! Гнобим его, но тайно!
Оказывается, в отсутствие нормальной работы парни заскучали и, чтобы развеяться, начали перевоспитывать Гадюкина. Цель своей педагогической работы самодеятельные Макаренко и Песталоцци увидели в том, чтобы избавить господина Гадюкина от нездорового стремления руководить нашей телекомпанией.
– Клянусь, еще день-другой – и ему окончательно расхочется сидеть в директорском кресле! – заявил Женька.
– Как же вы этого добиваетесь? – заинтересовалась я.
– Мы всячески компрометируем это самое кресло! – рассмеялся приятель. – Вчера, например, пристроили на сиденье офисную булавку – такой полуторасантиметровый шип! Для неприметности выкрасили его черным лаком для ногтей и прилепили на двусторонний скотч острием вверх!
– И Гадюкин сел?
– Сел, но о-очень быстро встал! – захохотал Женька. – И потом с полчаса бегал по телекомпании, как ужаленный! А сегодня утром мы облили кресло кошачьей мочой!
– Вы кота в студию притащили?! – весело изумилась я.