Мы выехали из центра и некоторое время двигались по Большому Сампсониевскому. Не самый фешенебельный район города – со старыми домами, славящимися своей неудачной планировкой. Завернув за угол, мы оказались совершенно в другом мире. Заново отстроенный квартал поражал высотными домами из стекла и бетона, похожими на изысканные тонкие сигары. Между ними были разбиты небольшие садики, в круглых клумбах росли маргаритки и анютины глазки. Квартал охранялся: на въезде стояла будка охранника и шлагбаум. За низким заборчиком на детской площадке играли дети. Охранник пропустил машину Люсьены и снова опустил шлагбаум.
– Нас туда не пустят! – заметил водитель, вопросительно глядя на меня.
– Да знаю я, знаю, – вздохнула я, доставая из сумочки мобильник. Набрав номер сына, я услышала в трубке его голос:
– Привет, ма! Что-то случилось?
– Ты где находишься? – спросила я.
– У Вальки, готовимся к ЕГЭ по русскому.
– Какие молодцы! – с энтузиазмом воскликнула я, стараясь, чтобы в моем тоне звучало поменьше сарказма.
– Ма, а ты точно в порядке? – поинтересовался мой чувствительный отпрыск.
– В полном! – заверила его я. – Ну, продолжайте готовиться. Ты к ужину вернешься?
В этот момент мы с водителем как раз наблюдали за тем, как Дэн и Люсьена вышли из «мини» и двинулись к одному из домов, расположенных полукружьем.
– Обязательно приду! – пообещал сынуля.
– Так это и есть твой сын, а? – уточнил водитель после того, как я отключилась. – Или все-таки благоверный?
Я вытаращила на него глаза и ответила в том же стиле:
– Ты в уме ли, милый, – он же мальчик совсем?!
– Ну, сейчас это значения не имеет – ты на наших звезд погляди: с каждым разом у них мужья все моложе и моложе! За пацана переживаешь? Не переживай, не девка ведь! Вот у меня аж две девчонки. Близнецы, пятнадцать лет, так вот я от них парней поганой метлой чуть не каждый день гоняю, так это потому, что они ведь могут и в подоле принести, а нам с женой этого совсем не надо! А твой – что? Авось не забеременеет!
Это, конечно, весьма утешало!
Приехав домой, я выпила две чашки кофе, чтобы прийти в себя после увиденного. К счастью, мамы не оказалось, и мне не пришлось рассказывать ей о своей слежке за Дэном. Тут я вспомнила, что обещала позвонить Елене Исааковне еще вчера, но замоталась и так и не позвонила.
– Толика выпустили под залог, – сообщила мать Лиды после обычных приветствий. – Это ведь хорошо, да?
– Конечно, – убежденно подтвердила я.
В трубке образовалась пауза, как будто Елена Исааковна не знала, стоит ли ей продолжать.
– Послушай, Агния, – сказала она наконец, – ты не могла бы сейчас зайти? Мужа нет, а мне надо с тобой… поговорить.
Идти никуда не хотелось – я слишком устала и набегалась за день, не говоря уж о настроении, окончательно испортившемся после того, как я поймала на лжи собственного сына. Тем не менее не выполнить просьбу матери погибшей подруги казалось мне верхом черствости, а потому я, скрепя сердце и с тоской поглядев на мягкий диван, согласилась.
Елена Исааковна хорошо подготовилась: на столе стоял пирог, конфеты и горячий чайник. Мне стало неудобно: у нее только что умерла дочь, а она суетится и накрывает на стол, чтобы принять меня!
– Представляешь, нам не отдают тело! – пожаловалась Елена Исааковна, разливая чай по чашкам из тонкого костяного фарфора.
– Это нормально, – сказала я. – Не волнуйтесь, при подобных обстоятельствах тело держат в морге достаточно долго, чтобы провести все необходимые исследования. Вы же хотите, чтобы виновные в смерти Лиды были найдены?
– Конечно-конечно! И все-таки ты не могла бы… ну, поговорить с кем надо, чтобы поторопились, а?
– Я попробую, Елена Исааковна. Вы меня именно за этим пригласили?
– Нет, что ты! Дело в том, что я… – она снова замялась, но быстро продолжила: – Пока Толик отсутствовал, я забирала почту из ящика в их доме и вытащила вот это.
Она протянула мне вскрытый конверт. Мое внимание привлекло большое количество марок и написанный печатными буквами адрес. Обратный был написан прописью и на иностранном языке.
– Турция? – удивилась я. – Лида переписывалась с кем-то в Турции?
– То-то и оно! – покачала головой Елена Исааковна. – Поэтому я не удержалась и вскрыла конверт.
– Вы прочли письмо?
– Оно на английском! Может, прочтешь?
– Елена Исааковна, я же французский изучала! – с укоризной напомнила ей я.
Мои знания английского ограничивались выражениями «Hello!» и «How much?», а также известными всем из песен словами типа «love», «kiss» и «bye!».
– А разве Лида говорила по-английски? – с опозданием удивилась я, ведь мы учились в одном классе.
– Ну что ты! Лидусик столько курсов позаканчивала – и флористики, и икебаны, и восточной кулинарии. А английским на курсах два года занималась, очень серьезно. Говорила, что пригодится для путешествий. Вот это из конверта выпало, – и Елена Исааковна протянула мне фотографию. С нее улыбался симпатичный, полный, седоватый мужчина средних лет с усами и темно-карими глазами. Он стоял, облокотившись на перила какого-то балкона, а за спиной у него плескалось море. На обратной стороне снимка стояла подпись: «With love: Hassan».
– Очень интересно! – пробормотала я. – Вам что-нибудь об этом известно?
– Да я вообще не предполагала, что у Лидусика были от меня секреты! – развела руками Елена Исааковна. Она едва не плакала: видимо, тайна дочери, ее молчаливый отказ делиться сокровенным очень сильно подействовали на мать.
– Да вы не расстраивайтесь! – попыталась я ее успокоить. – Лида ездила отдыхать в Турцию?
– Насколько я знаю, за последний год четыре или пять раз.
– И без Анатолия?
– Что ты, он же работает как вол! Но Толик никогда не запрещал Лидусику отдыхать одной.
Я еще раз посмотрела на письмо. Длинное – на пяти листах, и это заставляло задуматься. Во-первых, какой мужчина станет писать столь пространное письмо женщине, которая мало для него значит – если он, конечно, не известный русский писатель Лев Толстой и просто упражняется в эпистолярном жанре? Далее: мужчина никак не походил на плейбоя, каких скучающие россиянки «снимают» на пляжах курортных городов. Совсем напротив, он производил приятное впечатление вполне респектабельного человека – такого, которым Лида очень даже могла заинтересоваться. Могла бы – если бы не состояла в счастливом замужестве!
– Неужели Лидусик нашла себе какого-то турка и изменила Толику? – спросила Елена Исааковна, как будто я-то уж точно находилась в курсе всего, что происходило с ее дочерью в последние несколько лет.
– Надо обязательно перевести это письмо, – сказала я вместо ответа. – Вы можете отдать мне его на время? Я попытаюсь найти того, кто хорошо владеет английским.
– Разумеется, Агния, – согласилась мать Лиды. – Только – никому, ни одной живой душе: представляешь, что случится, если Толик…
– Ну, о чем вы говорите! Я, естественно, не стану распространяться о том, кому адресовано письмо. Можете не волноваться.
– Хорошо, – вздохнула Елена Исааковна. – Ты думаешь, это что-то значит?
– Понятия не имею, – ответила я. – Не зная содержания, судить невозможно.
Вернувшись домой, я нашла там Дэна, но мама тоже уже пришла, а потому я решила отложить серьезный разговор с ребенком на более подходящее время. Вместо этого я попросила сына перевести письмо.
– Ну, ма, – простонал он, – ты же знаешь, что я и английский несовместимы!
Это чистая правда: Дэн всегда героически боролся с этим предметом, причем в одиночку, потому что ни я, ни тем более Славка не могли ему в этом помочь. Тем не менее он стабильно получал «тройки», и я не волновалась.
– Ты же понимаешь, что «тройка» – это не оценка, – словно услышав мои мысли, добавил Дэн. – По другим предметам у меня все в порядке – ну, кроме литературы и биологии, поэтому англичанка ставила «тройки», закрыв глаза.
– Может, все-таки попробуешь? – попросила я.
Взяв в руки письмо, Дэн честно попытался прочесть написанное.
– Здесь все про любовь, – сказал он наконец, возвращая мне листки. – Точнее сказать не могу, извини!
Отправляясь в постель, я раздумывала над тем, может ли письмо от неизвестного турка иметь отношение к скоропостижной смерти моей школьной подруги.
* * *Операции в отделении челюстно-лицевой хирургии являются для меня одними из самых сложных в нашей больнице – не считая тех, что на кардиохирургии, но и там не проводят операций повышенной сложности, предпочитая для этого отправлять пациентов в кардиологический центр. Мы оперировали подростка с «волчьей пастью». Узнав об этом, я выразила свое удивление по поводу того, что паренька не избавили от этого тяжелого дефекта в раннем детстве, когда, как правило, это и следует делать.
– Да он из деревни, – ответил оперирующий хирург. – Жил там, как жил, у бабушки, страдал, естественно, от оскорблений сверстников, но все думали, что ничего не изменить. Бабушка недавно померла, и его привезли в город, а тут и выяснилось, что существует государственная программа для таких детей. Беда в том, что он и в самом деле «староват», и сейчас провести операцию гораздо труднее, чем несколькими годами ранее. Мы бы, возможно, и браться не стали, но у него повреждена ко всему прочему еще и носовая перегородка, что сильно затрудняет дыхание – чем он старше, тем больше. К счастью, у нас есть отличный консультант. Надеюсь, все получится!
– Да он из деревни, – ответил оперирующий хирург. – Жил там, как жил, у бабушки, страдал, естественно, от оскорблений сверстников, но все думали, что ничего не изменить. Бабушка недавно померла, и его привезли в город, а тут и выяснилось, что существует государственная программа для таких детей. Беда в том, что он и в самом деле «староват», и сейчас провести операцию гораздо труднее, чем несколькими годами ранее. Мы бы, возможно, и браться не стали, но у него повреждена ко всему прочему еще и носовая перегородка, что сильно затрудняет дыхание – чем он старше, тем больше. К счастью, у нас есть отличный консультант. Надеюсь, все получится!
– А почему этот консультант не участвует непосредственно в операции? – поинтересовалась я.
– Мы и сами справимся, – ответил хирург. – Если что-то пойдет не так, он вмешается, а пока будет следить за ходом операции по компьютеру.
Все это длилось шесть часов – ужасно долго! Уставшие, но вполне довольные, мы выползли из операционной. Я впервые, за исключением учебы в меде и практики, работала под наблюдением и из-за этого чувствовала себя не в своей тарелке. Мне все казалось, что чей-то внимательный взгляд так и впивается в мой затылок – вот как раз тот случай, когда высокие технологии, на мой взгляд, не идут на пользу!
Переодеваясь, я слегка замешкалась – это была последняя операция, и я могла со спокойной совестью идти домой, что и собиралась сделать, пока не вышла в коридор, где буквально нос к носу столкнулась с Лицкявичусом! Я впервые увидела его в белом врачебном халате и тут же сообразила, что именно он и есть консультант, чей воображаемый взгляд держал меня в напряжении – теперь ясно почему! Лицкявичус явно собирался пройти мимо меня, не останавливаясь и ограничившись всего лишь кивком головы, но на этот раз я решила, что пришло время «поболтать по душам».
– Постойте, Андрей Эдуардович! – требовательно сказала я, и он застыл на месте, вопросительно подняв светлые брови. – Возможно, вы полагаете, что я не понимаю, что происходит? Так вот: вы ошибаетесь, потому что сами сделали все для того, чтобы дать мне это почувствовать. Вы, понятия не имею по какой причине, игнорируете меня и всячески показываете, что я в команде лишняя. Я знаю, что вы не любите женщин вообще, но чем именно я вызвала ваше недовольство – такое большое, что вы ведете себя как законченный шовинист? Только имейте в виду: я это дело не брошу, потому что Лидия Томилина была моей подругой, не успокоюсь, пока не выясню причину ее гибели. Вам и вашей группе я не доверяю, потому что вы полностью зависите от вышестоящих инстанций, в чем сами же мне и признались. Боюсь, что вашими стараниями дело будет расследоваться так, как это выгодно вице-губернатору – или кому там еще, не знаю, – а этого допустить я никак не могу!
Выпалив всю эту речь одним духом, я умолкла, пытаясь восстановить дыхание. Лицкявичус, ни разу меня не перебивший и не пытавшийся протестовать, казалось, ожидал продолжения. Очевидно, я его разочаровала, потому что он спокойно спросил:
– Это все, что вы хотели сказать?
– Да!
– Тогда – до свидания, – сказал он и, повернувшись ко мне спиной, пошел по коридору к лифту.
Да у этого мужика просто железные нервы и никакого представления об элементарной вежливости! Я вся кипела от негодования: даже не могу припомнить, когда в последний раз так злилась – наверное, в тот день, когда узнала, что Славка сбежал, оставив мне огромные долги!
Отдохнув и поужинав у моей любимой поварихи в больничной столовой, я почувствовала, что ко мне возвращается воля к жизни, однако злость не утихала. Закончив с бумагами, я поднялась к Шилову. Разумеется, он все еще был на месте: Олег редко уходил домой раньше восьми-девяти вечера.
– Привет, – сказала я, зависая в дверях. – Как дела?
– Нормально, – сухо ответил он, не отрывая взгляда от документов, которые в это время заполнял. – А у тебя?
Я тут же почувствовала, что что-то не так.
– Ты не в духе? – спросила я озабоченно. – Проблемы?
– Всегда.
– А если поточнее?
Олег наконец оторвался от бумаг и посмотрел на меня.
– Ты говорила, что не знакома с Лицкявичусом, – сказал он.
Вот оно что! Неужели уже доложили?
– Когда мы с тобой разговаривали, я его еще не знала, – ответила я, сохраняя спокойствие.
– И не сочла нужным сказать, когда вы все-таки познакомились? Мне казалось, у нас нет секретов друг от друга!
Ну, это ты хватил – нет секретов! У женщины всегда есть секреты от мужчины, иначе мир перевернется! Однако мужчинам почему-то нравится думать, что мы от них ничего не скрываем, и мы всячески убеждаем их, что так оно и есть. Тем не менее я поняла, что если хочу сохранить отношения с Олегом, то придется рассказать хоть что-то – и прямо сейчас.
Когда я закончила, Шилов долго молчал.
– Ну… ты даешь! – проговорил он наконец.
– Я делаю это только ради Лиды и ее мамы!
Ну вот, я уже оправдываюсь!
– А в прошлый раз – ради пациентки, которая, строго говоря, твоей и не являлась, – резонно заметил Олег, откидываясь на спинку стула и внимательно меня разглядывая, как будто видел впервые. – Агния, разве ты не понимаешь, как это все опасно? Помнишь, что случилось, когда ты влезла со своим собственным расследованием? Ты же едва не погибла!
Он говорил практически то же самое, что и Славка: все мужики одинаковы! Я стояла, опустив голову и надеясь, что Шилов не станет меня просить не лезть в это дело.
– Я, конечно, не стану просить тебя не лезть, – продолжал Олег, – просто потому, что ты ведь не послушаешься, верно? Только, пожалуйста, будь осторожна!
Я с недоверием поглядела на Олега.
– И все? – спросила я.
– А что еще? – удивился он.
– Ну, я думала, что ты минут сорок будешь объяснять мне, почему не надо вмешиваться!
– Я же сказал: бесполезно, – пояснил Шилов. – Меня утешает то, что, в отличие от прошлого раза, сейчас ты не одна, а с группой людей, которые, похоже, знают, что делают. Только обещай мне, что не станешь пускаться во все тяжкие в одиночку, хорошо?
Я с легким сердцем пообещала и тут же, решив, что инцидент исчерпан, спросила:
– Слушай, ты говоришь по-английски?
– Очень плохо, – покачал головой Олег. – Я в Германии учился четыре года, владею немецким и немного испанским. Английский у меня примерно на уровне «Deep Purple». А что?
– Да нет, просто есть одно письмо, которое надо перевести.
– Тогда отдай его лучше Лицкявичусу, – посоветовал Олег. – Он его знает в совершенстве, даже две книги написал специально для американского издательства – на английском.
– Угу, – разочарованно прогундела я.
Вот уж чего мне не хотелось делать, так это позволять циничному главе ОМР копаться в грязном белье моей подруги! Черт, что же делать, ведь не отдавать же письмо этого Хасана в переводческое бюро – оно слишком личное, не для чужих глаз.
Я провела весь вечер у Шилова, а вернувшись домой, обнаружила на автоответчике сообщение от секретаря Кропоткиной, требующей моего присутствия в Смольном в любое время между пятью и восемью вечера следующего дня. До чего же все эти люди похожи – что Лицкявичус, что вице-губернатор! Они не спрашивают, какие у меня планы, могу ли я прийти в назначенное время, они просто назначают его и ожидают полного повиновения! И вообще – что Кропоткиной еще от меня надо, ведь я отказалась принять назначение в ОМР? Или она все же прознала, что я работаю вместе с группой? Кто мог ей рассказать – Лицкявичус? Нажаловался, что я, мол, вступать не хочу, а под ногами мешаюсь? Или Павел Кобзев? Он, кажется, был недоволен моими вопросами о том, что держит его в ОМР? Господи, да любой – абсолютно любой из них мог настучать Кропоткиной о моем участии в деле Лиды, и теперь она – что, начнет журить меня за несанкционированные действия?
В тот день на работе у меня все валилось из рук. Во время операций, разумеется, я не расслаблялась, но вот бумажную работу делать вообще не могла. В результате пришлось отпроситься у заведующей – к счастью, у нас достаточно хорошие отношения, чтобы я себе такое позволила!
Пришлось провести в приемной около часа, прежде чем меня пригласили в кабинет вице-губернатора. Я находилась там совершенно одна, от Кропоткиной никто не выходил: судя по всему, мне давали понять, что я – слишком мелкая сошка, чтобы понимать всю важность того, что творится за этими тяжелыми дубовыми дверьми.
Однако Кропоткина приняла меня вполне любезно и тут же приказала секретарше принести кофе, а сама выложила из буфета вазочки с конфетами и печеньем. Не похоже, что меня собираются ругать!
– Итак, Агния Кирилловна, – мило улыбаясь, сказала Кропоткина, – вы решили со стороны понаблюдать за ОМР, чтобы принять окончательное решение? Это правильно, ведь дело нешуточное и потребует от вас, в случае вступления в группу, большой отдачи.
Я не стала говорить, что у меня и в мыслях нет этого делать, так как лично меня ОМР интересует лишь постольку, поскольку дело касается моей подруги. Пусть сейчас вице-губернатор считает, будто понимает, что происходит: сильным мира сего нравится, когда они в курсе всего на свете, а особенно – того, что у них под носом! Как показывает практика, именно с последним-то у них, как правило, и возникают самые большие проблемы.