В толпе стояло благоговейное молчание, где слышалось только сопение бойцов и лязг железа. Оба викинга были богами войны! Ромей и русич шатались и пытались пятиться, но упирались спинами в стены из щитов и дротиков. Викинги били как кузнецы по наковальням, вгоняя противников в землю.
В третий или четвертый раз Войдан, ощутив за спиной сопение толпы и даже запах браги, делал торопливый шаг в сторону, а берсерк в ярости продолжал рубить, пока не обнаруживал, что противник опять ускользнул как угорь.
Он был покрыт потом, мышцы перекатывались под гладкой кожей, вздувались как сытые змеи, но видно, что берсерк может сражаться так без устали до утра, а затем и до вечера. Он рубил яростно, хрипел, вращал налитыми кровью глазами, брызгал пеной, сыпал руганью, его меч рассекал воздух во всех направлениях…
И вдруг хрустящий звон разрываемой плоти сотряс мир. Зрители за спиной берсерка на миг увидели, как из спины высунулось окровавленное лезвие, тут же исчезло, оставив красную щель. Берсерк вскрикнул, не от боли – от ярости.
Он еще рубил и рубил, Войдан отшвырнул остатки щита и с трудом закрывался мечом, уже иззубренным, наконец из груди и дыры в спине викинга широкой струей плеснула кровь. Меч воеводы перерубил важные жилы, кровь хлестала так бурно, что берсерк бледнел на глазах. Наконец он стал двигаться все медленнее, остановился, выпрямился во весь рост, вскрикнул страшным громовым голосом:
– Один! Иду к тебе!
И рухнул навзничь, огромный, как срубленное дерево. Рана была в левой стороне груди, и в толпе суеверно зашептались: как он мог еще сражаться с разрубленным сердцем!
Войдан покачал головой. Подбежал отрок, почтительно взял из рук сильно зазубренный меч. Воевода сильно запыхался, уже немолод, с новым берсерком драться уже не смог бы. И хотя лоб еще не взмок, но воздух уже хватает как рыба под солнцем.
А в другом конце круга Ингельд все еще наступал на ромея, обрушивал град ударов. Он знал, что моложе и сильнее, в нем живет ярость Одина, неистовство Тора и ловкость Локи. Но в отличие от берсерка его учили владеть мечом лучшие бойцы при дворе его отца, а этого ромей не знает… Скоро узнает!
Наконец Ингельд понял, на что надеялся трусливый ромей, усмехнулся. Викинг, мол, зря растратит силы, устанет, тут его и можно будет поймать на подлый удар… Не знают эти плюгавые греки, что люди Севера могут без устали сражаться с утра до вечера, у них другая кровь и другие мышцы!
Он обрушил град ударов еще яростнее, отшвырнул щит и перебрасывал меч из руки в руку. Ромей едва успевал подставлять то обломок щита, то меч. Наконец и он отшвырнул измочаленный щит, оба сошлись с мечами.
Толпа ахала, везде были раскрыты рты. Викинг был красив, ему сочувствовали и на него ставили деньги даже в русской дружине. Он дрался красиво, а ромей как-то скучно, чем-то похоже на Войдана, ромейская служба сказывается, не скакнет в сторону, не кричит и не лается, дыхание бережет, лишнего шагу не ступит…
Искры высекались при каждом ударе мечей. Ингельд попробовал оттеснить ромея к трупу берсерка, только бы заставить споткнуться, но ромей переступил, не глядя, будто отрастил и на затылке глаза, затем перестал отступать вовсе, незаметно повернул викинга так, что солнце слепило глаза, сам начал теснить медленно, но неотступно.
Ингельд дрогнул, ромей все же дерется более умело. Он отпрыгнул, избегая сверкнувшего прямо перед глазами лезвия, но из-за слепящего солнца не мог сразу сообразить, близко или далеко ромей, где отблеск на его доспехе, а где солнечный зайчик на лезвии меча.
Он торопливо отбил коварный косой удар, собрался шагнуть в сторону, когда слепящий зайчик ударил по глазам. И тут же вслед за секундным оцепенением острая боль пронзила горло…
По всей толпе, будь то викинги или дружинники, пронесся вздох. Ингельд вздрогнул, словно его ударили позорным кнутом раба, выпрямился. Его белокурая голова наклонилась и скатилась на землю, орошая ее хлещущими во все стороны пурпурными струями. Синие глаза смотрели с недоумением.
Обезглавленное тело качнулось и рухнуло с таким грохотом, что дрогнула земля, а от берега отхлынула волна, вздыбив драккары. Викинги на борту угрюмо отводили взоры. Их честному бою ромеи противопоставили подлый бой. Силу и отвагу одолели умением и коварством. Но прошли времена героев, теперь людей интересует только победа. А какой ценой – на это, позабыв заветы богов, обращают внимание все меньше.
Никита вскинул окровавленный меч:
– Кто еще скажет, что ромеи не могут драться?
Голос его не прерывался от усталости. Пожалуй, это больше всего удержало разъяренных викингов. Ромей победил умением. Умение при нем и останется, а сил хватит еще на два-три таких поединка. Даже больше, потому что Ингельд в самом деле был лучшим. Он к тому же был ярлом-берсерком, умел приходить в священную ярость, но мог и в разгар кровавого боя оставаться холодным, как льды его родины. Нет, пусть русичи дерутся между собой, как у них всегда случается, а им повезет в другой раз больше…
Рольд расправил плечи, чувствуя, как будто у него выросли крылья и одновременно на плечи свалилась каменная гора.
– Отнести павшего ярла на корабль, – велел он. – Мы похороним его в море по своим обычаям! Конунг Вольдемар даст нам корабль для сожжения.
По взглядам, бросаемым на него исподтишка, понял, что особой схватки за место вожака не будет. Он был первым после Ингельда, теперь ему вести викингов до далекого Царьграда!
Пока викинги уносили павших на корабли, Тавр пробрался к Войдану, обнял:
– Знал, что ты – знатный воевода, но чтоб вот так сразить берсерка! Надо ли тебе было так рисковать? Владимир будет серчать.
– Он? Пусть сам не лезет в каждую драку! Все что-то доказывает… Я не себя тешил, во мне уже нет ребячьей драчливости. Но дух наших ребят поднял.
Тавр прищурился:
– Да и славу свою укрепил, признайся. Теперь тебя готовы в задницу целовать, до того всем мил стал. Надо же: воевода идет в бой вместо простого дружинника! Ну благодетель! Ну отец родной…
– Брось, – отмахнулся Войдан, не обиделся. – Берсерка сразить нетрудно. Если только выдержать первый наскок да брызганье слюнями. Чем больше орет да кидается, как пес на забор, тем больше ошибается.
Тавр не мог успокоиться:
– Но какова выучка ромеев, а?.. Судя по вас двоим, дерутся здорово. Не понимаю только, как это наши их бивали? Хоть Вещий Олег, хоть Игорь или великий Святослав?
– Выучка у ромеев лучше, – признал Войдан рассудительно. – Да только мало кто ее проходит. Обучение денег стоит, вот и снаряжают войско тяп-ляп. Потому правильно обученный ромей почти всегда победит хоть викинга, хоть русича. У нас выучка совсем хреновая, все на отвагу да крепость рук уповаем… А вот если поставить целое войско ромеев против войска викингов, то викинги победят как пить дать. Необученные викинги лучше дерутся, чем необученные ромеи… Это учти, нам еще придется схлестываться как с одними, так и с другими!
Последние мешки с серебром и золотом были погружены на драккары. Рольд по очереди обнял Владимира, Войдана, Тавра, хлопал по плечам знатных бояр и воевод, улыбался, обещал хранить дружбу. Смерть в бою или поединке привычна, а место ярла пустым не бывает. Зла на конунга хольмградцев не держал в самом деле. Судьба переменчива. Сегодня боги помогли ему, завтра помогут викингам!
Владимир тоже улыбался, хлопал викингов по плечам, по спине. Воинская судьба переменчива, но сегодня победил он. А в завтрашний день пусть смотрят волхвы, у князя хватает хлопот в дне сегодняшнем.
– Поклон Царьграду, – пожелал он. Голос его дрогнул, будто на горле сомкнулись хищные пальцы. Рольд быстро взглянул на конунга, но тот уже смотрел поверх его головы. Лицо застыло в каменной неподвижности.
– Передам, – пообещал Рольд. – Что сказать Олафу, если встретимся?
– Обязательно встретитесь, – пообещал Владимир все тем же странным голосом. – А Олафу… просто скажи, что скоро увидимся.
– Ты собираешься в Царьград? – удивился Рольд.
Непонятная улыбка тронула губы князя. Но слова были еще непонятнее:
– Кто из нас может противиться судьбе?
Глава 20
По случаю победы истинной веры у капища всю ночь горели восемь священных костров. Они и раньше не погасали, пламя поддерживали из поколения в поколение, но последние годы костры едва тлели. Сейчас же с приходом новгородцев полыхали во всю звериную мощь, озаряли красным светом стены и столбы, лица волхвов.
Волхвы собрали молодых парней и девок, долго бродили среди них с факелами, несмотря на солнечный день, бормотали, вздрагивали, простирали к небу длани. Народ собрался, смотрел со страхом и ожиданием.
– Сварог! – слышался часто повторяемый крик. – Сварог! Дай знак! Услышь и укажи!
В напряженной тишине вроде бы послышался далекий рокот грома. В толпе ахали, волхвы торжествующе закричали. Заревели рога, застучали бубны. Один из младших волхвов бросился в толпу, за ним, расталкивая народ, устремились два рослых помощника волхвов.
Волхвы собрали молодых парней и девок, долго бродили среди них с факелами, несмотря на солнечный день, бормотали, вздрагивали, простирали к небу длани. Народ собрался, смотрел со страхом и ожиданием.
– Сварог! – слышался часто повторяемый крик. – Сварог! Дай знак! Услышь и укажи!
В напряженной тишине вроде бы послышался далекий рокот грома. В толпе ахали, волхвы торжествующе закричали. Заревели рога, застучали бубны. Один из младших волхвов бросился в толпу, за ним, расталкивая народ, устремились два рослых помощника волхвов.
По толпе прокатился вопль жалости, когда к капищу повели парня и девушку. Они с ужасом смотрели на жертвенный камень. Верховный жрец смотрел поверх голов, пальцы небрежно играли ритуальным ножом. Ветер трепал седеющие волосы. Темное, изрубленное морщинами лицо было бесстрастным.
Парень шел бледный, ничего не видя. Девушка откровенно плакала, слезы бежали из широко распахнутых глаз. На щеках блестели мокрые дорожки. Пухлые губы дрожали. Прозрачные капли задерживались в ямочке на подбородке, срывались на грудь мелкими жемчужинками.
– Добрая жертва, – гомонили в толпе, – чистые души…
– Сварог будет доволен…
– Да уж, этих возьмет к себе!
Владимир в сопровождении бояр и воевод подъехал на конях. С высоты седла разом охватывал взглядом взбудораженный народ, группу волхвов со главе с верховным, кучку знатных бояр и воевод, эти держатся особняком, лица своей малой дружины. Сердце колотилось быстро, он чувствовал знакомое лихорадочное возбуждение. Среча снова давала возможность многое поставить на кон. И выиграть. Или…
Волхв знаком велел девушке встать на колени спиной к плахе и положить голову на жертвенный камень затылком. Белое горло обращено к небу, чтобы Сварог первым увидел брызнувшую фонтаном кровь. Русая коса расплелась, скрыла ложбинку, по которой кровь должна была стечь в подставленную чашу.
Она закрыла глаза. На шее часто-часто билась голубенькая жилка, веки трепетали, как крылья бабочки на ветру. По горлу прошел комок, она судорожно сглотнула. В толпе послышались жалостные вздохи.
Верховный волхв приблизился, неспешно принял нож из руки помощника. Солнце тускло блеснуло на отполированном кремниевом лезвии. Одной рукой он придержал девушку за лоб, другой занес руку с ножом:
– Во славу великого Сва…
Владимир вскинул руку и грянул звонким сильным голосом:
– Стойте!
Верховный задержал руку в воздухе, изумленно оглянулся. Волхвы зароптали, бросали на князя недовольные взгляды. Тавр кивнул охране князя, те сразу изготовились к короткой резне.
– Стойте, – повторил Владимир спокойнее, но все тем же сильным голосом, чтобы его слышали все. – Священны обычаи предков, не в воле человека их нарушить! Никто не должен мешать волхвам исполнять их обряды. Это князь служит людям, а волхвы – богам. Но Киев взят копьем нашим, мы – победители! Потому лишь наши волхвы могут приносить жертвы у этого священного камня и выполнять волю богов!
За его спиной послышалось движение. Он чувствовал по приглушенным голосам, что близкие к нему люди уже угадали, что он задумал, быстро придумывают, что делать дальше.
– Слушайте все! – возвысил Владимир голос почти до крика. – Боги оскорбятся, если им будут приносить жертвы побежденные, а не победители. Посему повелеваю. Священные обряды нашим богам будут блюсти волхвы, прибывшие с моим войском!
Борис вышел, тяжело ступая, и, зыркая по сторонам, неспешно снял с пояса короткий топор с широким лезвием. По синеватому металлу бежали замысловатые знаки. Повертел топор в руках, блестя железом, внезапно размахнулся и высоко швырнул над головой в воздух.
Верховный волхв вздрогнул, отпустил девушку и попятился. В толпе везде были задраны головы, все следили за блистающей в небе искоркой.
Блеск вдруг стал ярче, и вот уже осколок солнца падает с небес, свистит и воет, распарывая воздух!
Борис поймал за топорище высоко, провел по воздуху, едва не коснувшись земли, снова вскинул и задержал в задранной руке. Повертел чуть, снова швырнул вверх. В толпе пошли шепотки, только древние старики помнили об этом древнем обычае выбирать жертву. Аксиномантия – гадание топором, в те времена князь и волхв были в одном лице…
Верховный волхв нахмурился, что-то сказал помощнику. Тот шагнул в сторону, но там люди Тавра его скрутили и уволокли. Еще двое рослых и с опущенными забралами подошли к верховному и стали по бокам. Их сопение было угрожающим.
Парень с надеждой смотрел на кувыркание топора, а девушка наконец подняла голову, непонимающе обводила толпу расширенными глазами.
Борис ухватил топор и вдруг закричал пронзительным, как у болотной птицы, голосом:
– Вот кого Сварог избрал! Вот они!
Толпа испуганно расшарахнулась перед указующим топором. В одиночестве оказался осанистый мужчина, а при нем хорошо одетый, упитанный парень в богатой одежде. Варяжский гость по имени Федор, богатый купец с сыном, они часто ездили через Русь в страны Востока, возили товары. Его многие знали, не любили за заносчивость и скверный нрав. С каждой поездкой он становился толще, наливался дурной кровью, одевался ярче и богаче. На этот раз явился с сыном, явно готовится передать ему дело. Оба при виде топора побледнели и вытаращили глаза. Что за игру придумал князь, захвативший Киев?
Варяг не успел раскрыть рот, как к нему подскочили, заломили руки. Он пришел в себя и начал вырываться только у жертвенного камня, а его сын, здоровый, как молодой бык, даже и не пикнул: Кремень втихомолку шарахнул его кистенем в висок.
– Сварог требует жертву немедля! – гаркнул Борис.
Варяга спешно растянули десятки рук, запрокинули голову, вцепившись в пышные волосы. Борис выхватил у верховного каменный нож, ударил по горлу. Кровь брызнула горячим дымящимся фонтаном. Борис быстро подставил чашу.
Среди волхвов оцепенение сломалось, кто-то громко возроптал. Борис торопливо передал чашу ближайшему дружиннику, ударил лезвием по горлу сына варяга, того распяли так, что едва не разрывали на части.
Владимир, привстав на стременах, зорко осматривал необъятную толпу. Потрясенные, однако лица светлеют, по-новому начинают посматривать на чужаков-новгородцев. Эти лапотники, угождая их общему русскому богу, своих соратников не пожалели! Да оно ж, ежели поглядеть, и лучше так. Чужие что, еще придут, а свою кровь лить как-то жалковато, если можно не лить или заменить…
Борис сорвал с окровавленной шеи варяга большой золотой крест на цепочке. В толпе пошел ропот, не слишком громкий, а Борис с размаху швырнул крест в пыль, плюнул вслед. У сына варяга крест оказался меньше, серебряный, зато с дорогими камешками. Борис бросил его под копыта коня Владимира.
– Зришь, княже, – сказал он с подъемом. – Сварог видит, кого избрать! Крови своего народа не желает видеть, а эти двое были нечестивцы вдвойне. Они даже своего бога забыли, начали поклоняться чужому!!!
Из толпы крикнули:
– Верно! Он даже от своего имени варяжского отказался! Тьфу!
– Верно!
– Сам Сварог направлял топор!
– Живи и здравствуй, княже!
– Слава великому князю Киевскому!
Владимир наклонил голову, пряча усмешку. Сердце стучало ликующе. Гридни подняли девушку, повели от камня к толпе. Кто-то надел ей на голову венок с цветами. В передних рядах она затерялась, только водовороты человеческих тел показывали ее движение. Парень бросился за ней, но ему мешали, обнимая, хлопали по спине и плечам, даже целовали.
Владимир медленно повернул коня, стараясь, чтобы каждое его движение осталось в памяти людской. Пусть запомнят, как вчерашний новгородец, а ныне великий князь Руси защищает свой народ, свою старую веру, бережет жизни даже самых малых и беззащитных. Да, город разгромили, но все-таки город пришлось брать приступом и осадой, сейчас город уже под его не только могучей, но и справедливой дланью. Пусть видят его власть, сравнивают с княжением высокородного Ярополка! И пусть скажут, чье княжение лучше.
Киев бурлил как разворошенный муравейник. Квадратные паруса драккаров еще не исчезли за поворотом реки, а высыпавшие на улицы люди спешно растаскивали тлеющие бревна, слышался стук плотницких топоров, мычание скота. По теплому пеплу еще шныряли любители поживы, но Владимир велел их имать и нещадно вешать за ребра на въезде в город.
Поймали и лесных братьев, что грабили только богатых, бедных не трогали. Это и понятно, подумал Владимир насмешливо. Расчет простой: проще ограбить одного богатого, чем десять бедных. В этом истинная подоплека всех так называемых благородных разбойников.
Он сказал грозно:
– Никто, окромя меня, не волен грабить народ! А когда грабит князь, то это зовется уже не грабежом, а сборами, налогами, подушной, мытом… Ясно?
В голосе князя была издевка. Один из разбойников сплюнул кровь в ладонь: