Мне не пришлось его добивать, он все понял и сделал, как надо. Предоставил услугу, которую требовали от его банка. Что это за услуга, меня не интересовало. Я получил деньги и скупую похвалу:
– Хорошая работа.
Деньги я слил в казино. Просто слил. Мне безразлично было, выигрываю я или проигрываю. Я наблюдал, как скачет шарик рулетки, и не обливался потом, как все остальные. Не замирал от ужаса, не стонал от наслаждения. Когда крупье сгреб мои последние фишки, я понял, что готов получить новый приказ.
Телятина у меня была третьей. Мне с самого начала не понравился план. Зачем приплетать сюда еще и шофера? Не потому, что мне было его жаль. Я мог снять ее точным выстрелом, как куропатку, где-нибудь по дороге в магазин. Или во дворе, пока она вешает белье. Но муж хотел инсценировать ограбление.
Когда я увидел, что водитель в машине один и он явно взволнован, я понял, что задача усложнилась. Я не ношу с собой мобильный телефон, когда выполняю приказ. Но я знал: Хозяин не играет отбой. Он человек военный и знает, что надо идти до конца. До точки.
И я поехал к ним домой. Николай сказал мне адрес, перед тем как я его убил. Он так ничего и не понял. Я слегка подзадержался. Во-первых, пришлось повозиться с телом, тащить его в лес, рубить лапник. Я не хотел, чтобы его сразу нашли. Мне надо было выиграть время, чтобы выполнить приказ. Во-вторых, пришлось искать этот треклятый коттеджный поселок, не обозначенный на карте. Карта была старой, а эти буржуйские заповедники растут как грибы.
Вот и получилось, что я приехал последним. Меня сразу насторожило, что во дворе стоит женская машина. По моим сведениям, прав у хозяйки особняка не было. И я заблокировал выезд, пока во всем не разберусь. А когда я увидел, как их много, гостей, решил, что потребую у Хозяина прибавки. Дело не в деньгах. Просто задача усложняется. Если Хозяин решит, что я убиваю не для того, чтобы заработать, он потеряет ко мне доверие. Идейные работники никому не нужны. С одной стороны, фанатики душой болеют за дело, а с другой, ими невозможно управлять. Когда у человека нет четкой мотивации, с ним опасно иметь дело. Деньги – это мотивация. Самая простая, примитивная, зато самая понятная. За сколько жертв заплатишь – столько и получишь. Простая и надежная формула. Поэтому я и решил потребовать прибавки.
…Когда они появились на крыше, я был готов к тому, чтобы поставить финальный аккорд. Черт возьми! А ведь когда-то я был неплохим музыкантом! Командир выдернул меня из этого болота. Почему вдруг сейчас я вспомнил, как, трогая струны гитары, выводил дрожащим от волнения голосом, напряженно глядя в темный зал:
– Yesterday… All my troubles seemed so far away…
Кажется, была какая-то девочка. Мне хотелось, чтобы она меня обожала. Джульетта, мать ее! Она прыгнула с крыши… Не из-за меня. Я в то время как раз впервые убил. Я нажимал на курок, когда она прыгала с крыши.
– Yesterday…
Что это? Глаз дернулся. Или нет… Это… Слеза же! Слеза? На ветру заслезился глаз. Не вовремя. Потому что этот куль с дерьмом уже катится по крыше. Надо его…
Что это? Крепкие парни в камуфляже заполнили двор.
Я сразу понял, что это менты. По мою душу. Кто-то меня предал. Не может быть, чтобы Телятин до них дозвонился. Я видел, как он упал в снег. Живой. И она будет жить. Я не выполнил приказ. Впервые в жизни не сделал свою работу.
Я не сделал свою работу.
– Yesterday…
Самоликвидация. Профессионалы не попадают в тюрьму. Они попадают в ад.
Я любил девочку, а она любила какого-то волосатика, который, в отличие от меня, не пошел в армию, не отучился думать. А раз так, он стал наркоманом и погубил не только себя, но и девочку. Мою девочку.
Вот тогда я и стал чугунным. Я вспомнил. Я просил Командира меня пристрелить, а он дал мне в зубы. И когда я выплюнул изо рта кровавую слюну, сказал:
– Будь мужиком. Иди и убивай. Это приказ.
Когда вспомнил это, я сунул дуло в рот, запихнул его до отказа в глотку и нажал на курок…
– А почему я не слышу аплодисментов? Вот так всегда: как Телятин, так гробовое молчание. Все молча желают мне поскорее сдохнуть. Когда я успел нажить столько врагов? А я ведь ничего плохого-то в жизни не делал. Просто торговал мебелью. Внешность моя не нравится? Фамилия не звучит? Эх вы-ы…
Говорят: бес попутал. Другого объяснения у меня нет. А времени у меня теперь много, чтобы подумать. Вот сейчас, задним-то умом я понимаю, что своими руками по глупости сам себя и закопал. Теперь уж не выбраться. Ну и как это объяснить? Бес попутал!
А раньше ведь первый над такими смеялся. За накрытым столом, с приятелями, под ледяную водочку да хорошую закуску. Тут тебе и грибочки маринованные, опятки со шляпкой в ноготь мизинца, аж хрустят, и яблочки моченые, и капустка с хренком, и балычок… Эх, да что там теперь! Сидели, базарили за жизнь. Такой-то бросил семью ради девчонки, совсем голову потерял, все оставил жене. Жена в шоколаде, а он в дерьме. Ведь девчонка оказалась наркоманкой, теперь он ее по московским притонам ищет, вылечить хочет. Бизнес забросил, машину продал. Седой и нищий. Смешно! А другая, влиятельная чиновница, расписалась с мальчишкой, совсем мозги размягчились. Подставилась, полетела с должности, потеряла уважение. Мальчишка тут же с ней развелся, подал на раздел имущества. Имеет право: муж! У нее инсульт, частичная потеря речи. А раньше я за подписью чуть ли не на коленях к ней приползал! Никому теперь не нужна. Дура, одним словом. Третий вдруг выяснил, что из четверых детей только один его. Анализ ДНК наконец сделал, болван. Обхохочешься!
Сколько подобных историй? Да сплошь и рядом! Но я-то! Я! Аркадий Павлович Телятин! Я же умный! У меня все просчитано – пересчитано – рассчитано! Вот как так, а? Бес попутал, не иначе. Других объяснений у меня нет.
Зачем я это сделал? За-че-ем?!! Жена некрасивая, старая? Да черт с ней! Детей нет? Да на кой они нужны? Продолжение рода? Лучше сказать, разорение. Чем больше ты заработал, тем с большей легкостью они пустят все нажитое по ветру. Потому что цены ему не знают. Им-то все досталось даром. Они понятия не имеют, что такое заработать деньги. Им кажется, что купюры на деревьях растут, в заповеднике под вывеской «Банк». Приходи и рви. Ну, крючок где-то поставить. Раз крючок, два крючок… Пока не получится забор из крючков вокруг заповедника. И все – не пускают больше. Насмотрелся я на это. Сам же первый смеялся. Хохотал просто. Под водочку такие байки хорошо идут.
Водочки бы сейчас… Да осетринки горячего копчения… Расстегаев с семужкой… Балычка…
Почему сам попался? Да все инстинкты проклятые. Инстинкт продолжения рода. А бес подслушивает. И подсовывает тебе всяких там Кристин.
Теперь, сидя в тюрьме, я могу наконец оценить, сколько же у меня было! ВСЕ! У меня было ВСЕ! И я ВСЕ это потерял!
Ох, как же мне здесь плохо! Хотя жена с адвокатом постарались. Камера, можно сказать, элитная, телевизор, пресса – все есть. Окно в мир. А там, в этом мире – умные люди, которые смогли правильно оценить, сколько они имеют. Я сейчас понял: главное не приобрести, а не потерять то, что имеешь. На то и мозги, чтобы сравнивать не с теми, кому лучше, а с теми, кому хуже. Теперь вот умные соседи сравнивают с собой меня, дурака. И делают правильные выводы.
Жена у меня хорошая. Не бросает. Денег не жалеет. Похудела, вроде бы даже похорошела. Или мне так кажется? Когда других женщин не видишь, и Баба Яга – королевична. Тоскую я о своей прошлой жизни. Был дом – сгорел. Был бизнес – прогорел. Была любовница – убили. Была жена… Жена и сейчас есть. Это все, что у меня осталось. Телятина моя ненаглядная. Колбаса на ножках. Но я-то знаю, что и это еще не самое плохое. Скоро я из теплого, можно сказать, местечка поеду отбывать срок в колонию строгого режима. И там мне уже не будет так хорошо. От страха меня по ночам трясет. Я проведу там бесконечные годы. И, может быть, даже не выйду на волю… А скорее всего… Загнусь я там, в колонии… Тошно мне, а главное, кушать хочется. Закрою глаза и вижу накрытый стол. А там чего только нет! И опятки, шляпка с ноготь мизинца, и огурчики малосольные, и…
Вот он, инстинкт! Животный страх смерти! Лучше бы было тогда умереть, в больнице, после того как с крыши сиганул. Нет! Жить любой ценой! Хоть нищим, хоть инвалидом. Хоть зэком. Только бы жить. И это после всего, что у меня было! Какие рестораны меня считали желанным гостем! Какие апартаменты были к моим услугам! Если уж лететь – то бизнес-классом! Чтобы вокруг вились красотки-стюардессы:
– Не желаете ли чего-нибудь?
Сейчас бы я пожелал!
Эх, как же я люблю покушать! И выпить тоже. В баньке люблю попариться и прямо из ее раскаленного, пахнущего распаренными березовыми вениками нутра бултыхнуться в ключевую воду…
Похоже, ничего этого у меня уже не будет. Нечем мне больше порадовать плоть. А плоть, она такая. К хорошему привыкает быстро, а вот отвыкает с трудом. Ночами меня охватывает отчаяние. Я вспоминаю вкус блинчиков с икрой, с топленым маслицем, ноздреватых, слегка поджаристых, но не потерявших своей упругости, с легкой кислинкой, пока во рту не начнут лопаться икринки… Эх!
А пиво? Знаменитое чешское пиво в огромной, слегка запотевшей кружке, на которую нахлобучен шипящий, с хмельной ленцой оседающий сугроб. Окунаешь в него губы и тянешь прохладную, восхитительную горечь цвета расплавленного гречишного меда… А на улице жара… И плоть словно бы восстает из небытия, за спиной вырастают крылья, и кажется уже, что небо не над головой, а вокруг, и жизнь не подъем в гору, а полет…
Да что ж это такое-то, а? Я уже измотан до предела гурманскими бреднями. Снятся мне эти проклятые кулебяки на четыре угла, итальянские пахучие колбасы, горы сочащегося слезой янтарного сыра… Я только о еде и думаю. И во сне вижу все то же. Тарелки со снедью. Вроде бы и сыт. Набил брюхо чем попало. И передачи жена постоянно приносит, все то, что люблю. Но еда – это же процесс. Вкушение. Коему нужна соответствующая обстановка. А здесь что?
Мучаюсь я. Таким, как я, нельзя в тюрьму. Моя плоть гораздо сильнее духа. Я никогда не был человеком идейным. И бизнесом занялся ради плоти. Она этого просила. Люби себя, балуй. Иди на все. А бес словно бы подслушал. На тебе, Аркаша, десерт. Красивую бабу. Хороший кондитер тут поработал, ничего не скажешь. Мечтал я свой кремовый торт повезти на курорт и там, так сказать, насладиться. Не телом ее, тут у меня как раз желаний мало. Можно разок во имя продолжения рода, но без энтузиазма.
Мне хотелось наконец услышать:
– Какой же он классный мужик, раз рядом с ним такая шикарная женщина!
А то – Телятина. Колбаса на ножках.
Господи, о чем это я? Мне молиться на нее надо. Не бросает меня. Когда вернусь (если вернусь), я буду старым и нищим. Мы продадим московскую квартиру и поселимся где-нибудь в деревне. Уже не в элитном поселке, а подальше от Москвы. Купим небольшой домик, а остальные деньги положим в банк. Или купим на них квартирку поменьше и будем ее сдавать. Это нищета, и никаких тебе блинов с икрой, чешского пива, солнечных пляжей по системе «все включено». Можно, конечно, поджаться и накопить на отдых. На баночку икры, опять же, на семужку. Картошку самим выращивать, огурцы солить. Интересно, умеет Лика солить огурцы? Надо у нее спросить…
Огурцы… Бывало, Екатерина Ивановна принесет в кастрюльке малосольные. Как-то она их делала по-особому. С хреном, с чесноком, с укропом да со смородиновым листом. Вкуснотища! Да водочки к ним…
Боже ж ты мой! Да что ж это такое творится?! Мне о здоровье надо думать, как бы здесь, в тюрьме, не загнуться, а я об огурцах!
Мысли путаются. Тупею я здесь. День-ночь, ночь-день… А бес щерится из темного угла:
– И как ты, Аркашка? Самочувствие как?
– Сгинь! Хреново мне!
– А будет еще хуже. Хочешь, Аркаша, водочки? На-ка…
И рюмка у него в мохнатой руке. Щерится гад. Издевается. Облизываю сухие губы. В животе урчит.
О-о-о!!! Пристрелите меня, пожалуйста! Был я всем, стал никем. То есть ничем. Жалкий толстяк, который скоро начнет разваливаться без качественного питания, без ухода, без удобств, к которым привык. Гнить заживо. Мысли мои уже гниют. Хотя я еще помню, как эта женщина в первый раз появилась в доме. Она приехала к моей жене.
– Это моя подруга. Помнишь, Аркаша, я тебе рассказывала?
– Конечно!
– Меня зовут Кристиной. Лика, почему ты не говорила, что у тебя такой симпатичный муж?
– Потому что никакой он не симпатичный.
– Ты говоришь как женщина, которая не ценит того, что у нее есть.
Я помню, как при этих словах козлом скакнуло сердце. Красивая, да еще и умная! Я испытал щенячий восторг. А надо было насторожиться. Красивая да еще и умная? Беги, Аркаша, беги! Делай ноги! А ты что сказал?
– Нам надо как-нибудь поужинать вместе…
Ужин принесли. Я смотрю в тарелку с ненавистью. Все, что начинается с омаров, заканчивается тюремной баландой, если те омары вместе с тобой ела красивая умная женщина. Слишком умная. А из-за ее точеного плечика выглядывал бес:
– Как тебе, Аркашка? Вкусно?
По моему лицу текут слезы. Мне не вкусно. Мне противно. Еще один день закончился. Только и радости, что жив.
Да что ж это я? Еда ведь! Еда!!! С жадностью набрасываюсь на водянистое пюре, глотаю, не жуя, торопливо подчищаю кусочком черного хлеба тарелку. Сосед по камере смотрит на меня с презрением. Как же! Гимнастику он делает! Здоровеньким хочет отсюда выйти! Еще на что-то надеется! А вот я уже нет. Не надеюсь. Наплевать мне, как на меня смотрят. Жрать я хочу, понятно? Все время хочу жрать. Дрожащей рукой вытираю перепачканный в картофельной жиже подбородок.
– Аплодисменты!
– Мне выпало заканчивать. Что ж, я хозяйка. Я принимала сегодня гостей. Осталось сказать пару слов на прощание.
Я не верю, что люди меняются. И насчет своего мужа не питаю никаких иллюзий. Он не сдал меня следователю вовсе не из благородства. Я просто ему нужна. Аркаша прекрасно понимает, что, попади я тоже в тюрьму, его собственная жизнь будет кончена. А он трус. Он боится умирать. Я нужна ему, чтобы платить адвокату, носить передачи, сохранять его имущество, пока он на зоне. Он очень расчетливый человек, и ничто его не изменит.
Почему я это делаю? Прошу для него снисхождения, хлопочу? А вы не поняли? Потому что кроме него у меня никого нет и уже не будет. Он – единственный близкий мне человек. Еще мама, но она больная и старая, я, конечно, скрывала от нее, что муж в тюрьме, а загородный дом сгорел, но об этом написали в газетах. О том, что элитные коттеджные поселки тоже горят. Да еще и маньяк. Журналисты любят такие истории. Любят раздувать из мухи слона. Статьи были злые, полные нелепых вымыслов. Мама газет не читает, но соседи… Да еще в криминальных новостях показали. Я думаю, ей немного осталось. После визита «доброжелателей» она потихоньку стала угасать. Я наняла ей сиделку, потому что не могу оставить бизнес и Аркадия. Я пока им нужна. А в выходные мотаюсь к маме, в Тамбов. Я пытаюсь ее утешить, но сама с трудом сдерживаю слезы. Скоро у меня совсем никого не останется, кроме Аркаши.
Что ж… Жизнь кончена. Я немолодая, некрасивая, а теперь еще и небогатая женщина. Мне нечем привлечь мужчину. Вряд ли они хотят просто тепла и ласки. Им нужен, прежде всего, комфорт от таких, как я, возможность вести беззаботное, ничем не обремененное существование. Хорошую квартиру, дорогую машину, вкусную еду. Телевизор с футболом и ящик с пивом. Будь счастлива тем, что я у тебя есть, дорогая. Любовь? Какая любовь? В твоем возрасте кто-то еще верит в любовь?
Я верила. И попалась, как девчонка. Я не знаю, кто из них был Тристаном. Не знаю наверняка. Ваню, как выяснилось, и в самом деле прислали из полиции. Ситников работал на Гарика. Методом исключения получается, что Тристаном был тот, кого я поначалу приняла за полицейского. Я даже имени его не знаю. И никто не знает. Тело так и не опознали. То есть никто за ним не пришел. И никаких следов. Заявлений о пропаже. Исчез человек, и никто его не хватился.
Когда я думаю, что это он писал мне письма… О Боже! Вот как это объяснить? Я ведь далеко не глупа, и муж у меня бизнесмен. Он мне рассказывал, как разводят людей на деньги, и не раз. Я трезвый, здравомыслящий человек. И много читала об интернет-мошенниках. И тем не менее попалась! Мне казалось, что это мой любимый мужчина, он особенный. Не такой, как все.
А может, это все-таки Ванечка? Милый Ванечка… Я хочу думать именно так. И буду думать так. А он… Тот, чье тело так и не опознали. Будем считать, что его не было. Не существовало.
У меня незавидное будущее. Когда мой муж выйдет из тюрьмы (если выйдет), он будет старым больным человеком. То есть по паспорту еще не старым, но фактически… Таким, как Каша, тюрьма противопоказана. Он ведь не борец. Он просто мелкий лавочник. Счетовод. И трус. Я могла бы спасти его бизнес, его счета, недвижимость, если бы была помоложе и сердце мое не оказалось бы разбито. А так… У меня совсем не осталось сил. Последние ушли на то, чтобы спрыгнуть с крыши. Все кончилось, когда я упала в сугроб. Что-то со мной случилось. Врачи говорят: легкое сотрясение мозга.
Я лечусь: пью коньяк и плачу. Мне придется продать квартиру. Когда Аркаша вернется, мы купим что-нибудь попроще, подешевле. Тусклая, унылая старость, – вот что меня ждет.
Вчера я ходила на могилу к Кристине. Сама не знаю зачем. К Ванечке не смогла. Однажды я там встретилась с его матерью и… Больше не могу. Я буду любить его вечно, но издалека. А вот она… Кристина…
У меня странное чувство. Она умерла, а я жива. Казалось бы, я должна радоваться: восторжествовала над своей соперницей. Она получила то, что готовила мне. Но я не чувствую радости. Странно. Хоть и говорят, что лучший момент в жизни, когда твоя нога стоит на могильной плите, под которой лежит твой смертельный враг. Вот она там лежит. И что? Мне-то с этого что? Ее нет, а я есть. И мне плохо. Ничуть не лучше, чем было с ней. Она-то к этому, как оказалось, не имеет никакого отношения. Не она разрушила мою жизнь, а я сама ее разрушила. Враг – это лишь объект, на который мы перенаправляем собственную несостоятельность. Вот к какому выводу я пришла. Надо же кого-то обвинить. Но ведь если б я оказалась другой, у Кристины не было бы ни малейшего шанса. И при чем тут она?