– Ничего между ними не было и быть не могло, – утверждает Галина Котельникова. – Роман? Вздор! Мама никогда не позволяла себе лишнего. Кокетство? Да. И ее глаза нередко погружали мужчин в оцепенение. Но и себя и поклонников она всегда держала в рамках.
Сказать об этом важно. Ибо эта трогательная книга стала поводом для немалых волнений. Прежде всего – за доброе имя Матильды Котельниковой. Думаю, отнестись к этой истории следует с учетом слов Василия Павловича в беседе с Зоей Богуславской в 2001 году: «Еще ни разу не было, чтобы я кого-то описывал <…> Уверен, в процессе воспоминаний… я всё переверну, всё перекрою…» А ведь такие перекраивания могут быть опасны! Потому и просил Аксенов читателей: пожалуйста, не принимайте мои книги как мемуары! Так и «Ленд-лизовские» – это виртуозно перевернутые, перекроенные на особый аксеновский манер эпизоды многих жизней. В том числе – главного героя, малыша Акси-Вакси. Да разве ж это воспоминания Аскенова? Помилуйте! Ни в коем случае! Не его. Но его персонажа! А в них возможны любые фантазии.
Многих смутил феерический калейдоскоп образов в последней части книги. Он возникает сразу после спасения тонущего Акси-Вакси из воды, идет страница за страницей, крепчает по мере приближения к финалу и кажется кому-то пустым ритмизованным сумбуром. «И вдруг вздыбился величественный флот. А величественный дредноут "Цезарь" хранит ниже ватерлинии все свои чертежи. Пусть Петровка полыхает в огне, но своего мы не отдадим! Сталинзу удалось сохраниться в пучине. Ему удалось сохранить в пучинских кочаватах великолепно-тревожные корабли… Пусть влекут с самых малых морей превосходные икры своих пузырей». Это исповедальная проза? Нет. Это уже исповедь за гранью потока сознания. Уж не само ли подсознание, как заметил Абдрашитов, прорвалось здесь к предельной свободе?
А может, как считают некоторые, перед нами лепет испуганного мальчика, только что спасенного от смерти, бормочущего в полузабытьи нечто увиденное им по ту сторону?..
А с другой стороны, когда Алексей Крученых писал:
это было что: бормотание или стихи?
А быть может, это – заготовки? Сырье, руда для будущего текста? Так из уродливых комьев породы выплавляется золото…
Думая об этом, дочитываешь их до конца. И думаешь: сколько же он мог еще написать. Сколько сочинить. Сколько сплести словес. Всё ли уже найдено? Всё ли известно? Быть может, нас еще ждут новые, необычные открытия?
6
А до «Ленд-лизовских» была «Таинственная страсть»[279] – еще одно посмертное издание Аксенова – «Роман о шестидесятниках»[280].
Вообще-то, почти все его книги о «шестидесятниках». Но здесь он говорил не о поколении. А о его квинтэссенции. О звездах. О своих друзьях. Некогда его давний литературный наставник Валентин Катаев в своем «Алмазном венце», преодолев рамки мемуаристики, превратил своих героев в образы, почти свободные от связи с прототипами. Щелкунчик ведь только отчасти Мандельштам. Командор – не вполне Маяковский. А Королевич – не в точности Есенин. Это избавило автора от ряда обязательств, хотя и под псевдонимами его персонажи вполне узнаваемы. Помню, как в институте мы соревновались, угадывая, кто там есть кто у Катаева.
То же любопытно проделать с Нэллой Аххо, Антоном Андреотисом, Бандьерой Бригадской, Владом Вертикаловым, Дельфом и неким НиДельфой, Яном Тушинским, Робертом Эром, Кукушем Октавой, Яшей Процким… Все они легко узнаваемы: Ахмадулина, Вознесенский, Высоцкий, Гладилин, Евтушенко, Красаускас, жены Аксенова Кира и Майя, Окуджава и многие другие – те самые шестидесятники без кавычек, о которых роман. Но мало у кого поднимется рука написать: Аххо – это Ахмадулина, а Подгурский – Гладилин. И, видимо, у Ралиссы Кочевой немало черт тогдашней Майи Кармен. Но помилуйте, у нее – может быть – но не у ее мужа. Большевистский бюрократ, а затем сбрендивший дипломат – не Роман Кармен. И так далее. А кто такая Милка Колокольцева? Уж точно не какая-нибудь всем известная поочередная любовница героев тех времен. И даже не, как принято говорить, собирательный персонаж. Она мечта. Неуловимое желание, тайна, тяга, неутолимая жажда и неизбывная беда. Из-за такой и всю жизнь поменять, и с балкона отеля в Дели сыграть не так уж и сложно.
Кстати, в первом издании книги, вышедшем одним томом в издательстве «Семь дней» в 2009 году, глава об этой печальной проказе Роберта Эра отсутствует. А во втором – опять же «Семь дней», 2011 год – она есть. Это, как говорят, связано с не вполне верным пониманием издателей подхода автора. Конечно же, они зря увидели в Эре однозначного Рождественского. Стихи – да, совпадают. Но однозначности нет.
Любопытна коллизия с персонажами, именуемыми Дельф и НиДельфа. Читая «Страсть», догадываешься, что прообраз Дельфа – это сын главного героя, прозаика Ваксона Аксена Савельевича. Тут же вспоминается рассказ «Маленький Кит, лакировщик действительности». Там сына героя зовут Кит. Прибавим к Киту в начало «Ни», а в конец «а», и, получив Никиту, поймем, откуда у лысого вождя столь забавное имя.
Но, похоже, побуждение читателя к разгадке псевдонимов – это маневр автора, временно отвлекающий от понимания его более глубокого замысла. Дескать, читатель уж совсем было думает, что вот – подобрал «ключик» к роману, ан выясняется, что не обязательно и одним ключиком тут никак не обойтись.
Где же другие? Один и, возможно, главный, что называется, лежит на поверхности. То есть на обложке. Но именно он для многих невидим до поры, пока они не доберутся до указующего знака. Эта роль отведена двум строчкам стиха Беллы Ахмадулиной. Они-то и объясняют, о какой таинственной страсти ведет речь автор, называя роман именно так.
Сперва-то кажется, что толкует он о страсти к славе, к творчеству, к женщине, к деньгам, к вину, признанию потомков… Но нет. Автор о другом. «К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи…» – сообщает шестидесятникам (и в кавычках, и без) героиня книги поэтесса Нэлла Аххо. Вот, оказывается, что жжет, терзает, обуревает его героев.
Конечно, были им присущи и тщеславие, и алчность, и злость, и зависть, и похоть, и прочие грехи и пороки – как оборотные стороны скромности, щедрости, добродушия, благородства и любви. Но Аксенов выносит в заголовок именно эти строки Ахмадулиной и как бы невзначай, не особенно акцентируя, приводит их в тексте. Значит ли это, что книга – про предательство? Да. Это так. В той же мере, в какой и книга про удивительные порядочность и великодушие. И на это нам указывают всё тот же заголовок и цитата: зовут читать стих дальше. А там:
Не все обратили некогда внимание, что в песне из фильма «С легким паром», написанной на эти стихи, четверостишье о таинственной страсти незаметно выпало…
* * *Не станем останавливаться на причудах сюжета и вольностях, которые писатель позволяет себе в отношениях со временем. Он в своем праве. Тем более что читателя ведут по книге названия глав, снабженные цифрами лет – 2006, ряд 63-х и 68-х, 1974, 78-й, 79-й, – и именами городов: Москва и Новый Йорк, Коктебель и Лондон, Дубна и Красная Вохра… Не проплывает мимо повествования и пароход «Ян Собесский», ведомый капитаном Андреем Каракулем (вспомним Толю Гарагулю – капитана «Грузии»).
Великолепная компания героев следует из главы в главу под рокот струн и волн, под любовные вздохи и крики вождей, песни, признания и драки им строить и жить помогают. А главное – побеждать ужас. Пусть временно, но и то хорошо. Ибо он едва оборим. Он царит и торжествует в мире, где они живут. Этот ужас несвободы. Слегка потеснить его могут только иллюзии. И это неизбежно порождает компромиссы и сделки с источником этого ужаса – властью и с его носителем – собой.
На них идут все. Включая главного героя Ваксона. Это их общая доля и беда. Ибо при разнице в биографиях судьба у всех одна. О чем особенно глубоко автор размышляет в главах, посвященных творчеству и уходу прекрасного поэта Роберта Эра… Дар слова – редчайший дар, и это о нем сказано в Писании: «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день Суда»[281]. И об этом помнит Аксенов, сочиняя «Страсть». Отсюда и пронизывающая книгу тревога. Не за прошлые прекрасные дела и грехи, а за будущее.
Когда внесем конечную правку, поставим крайнюю точку, выпьем последний бокал и придет пора разговора с самым главным редактором.
Не о том ли толкует и Роберт Эр?..
* * *Читая суждения журналистов о книге, обнаруживаешь, что многие избегают высказывать свое мнение. Чего-то им не хватает. И они обращаются к еще доступным прототипам героев романа с просьбой: оцените. В ответ первая жена Аксенова Кира говорит: «Роман очень достойный. Совершенно узнаваема та жизнь, те люди… Очень точно всё описано. И очень по-своему, по-аксеновски… Если бы сейчас Аксенов был жив, он, наверное бы с кем-то рассорился… Но его нет, и теперь, конечно, никто плохого не скажет…»
Да, Аксенова нет. Но это не значит, что никому не придет в голову с ним ссориться. К счастью, его друзья этого избегают. К несчастью, не так много осталось тех, кого можно спросить. Один из них, Анатолий Гладилин, – прототип Гладиолуса Подгурского, считает, что «Вася, как всегда, добавил в книгу много личного. Много своих переживаний. Много боли. И очень много любви. Но… На нашей тогдашней любви и доброй дружбе всегда лежала какая-то тень – видимо, тень эпохи, в которой мы жили. Думаю, это одна из причин, почему первое издание романа вышло с сокращениями».
Евгению Попову при чтении показалось, что «писатель еще не нашел окончательно все слова… У меня были рукописи его перевода Апдайка, которые он делал для альманаха "МетрОполь"… Сначала Аксенов сделал подстрочник. Потом поменял слова на более точные и по-настоящему русские. И последний вариант – это уже было вбито, как патрон. Вот здесь, мне показалось, текст не до конца проработан. А оценивать книгу на предмет адекватности и точности описания мне крайне сложно. Я младше Аксенова и, как говорила Ахматова, "меня при этом не стояло". Но если Аксенов уже в зрелом возрасте, пережив всё, что он пережил, пишет так – у меня нет оснований ему не верить».
А Виктор Ерофеев считает, что «эта книга, написанная с иронией и даже сатирой, дает более или менее адекватное представление о "шестидесятничестве"… В книге всё время ощущение такое, что в жизни очень много подлости… А та жизнь, несмотря даже на идеологическую подлость, другая была…»
И такой больше не будет.
Что ж, остается иметь дело с распростертым перед нами текстом и комментариями, доступными здесь и сейчас. Возможно, будущие исследователи, глядя, что называется, с большего расстояния, сделают немало открытий и поделятся ими с нами здешними и теперешними.
А сейчас… Сейчас, когда читаешь его посмертно изданные книги, не покидает ощущение, что писатель подводит итог. Всё подводит, подводит, подводит… И не может подвести. Ибо чувствует, что он еще многое хочет и способен сказать. И если каждый рассказ, повесть, стих, роман – ступень лестницы, по которой он восходил всю жизнь, то ясно: каждая из них давалась трудом, каждая требовала: подводи итог! Думаю и даже надеюсь: то, что «Ленд-лизовские» и «Таинственная страсть» мы считаем последними, не значит, что так оно и есть. Не хранят ли архивы и компьютерная память еще неизвестные нам тексты Аскенова?
7
Чем ближе подходило к концу первое десятилетие XXI века, тем чаще имя Аксенова звучало среди возможных претендентов на Нобелевскую премию. Литературоведы, гадая, кто же станет обладателем заветного приза, предупреждали: «Многое указывает на то, что им будет Василий Аксенов, прозаик и драматург, который дебютировал полвека назад… и для многих поколений читателей остается культовым писателем. Он по-прежнему самый серьезный русский кандидат на Нобелевскую премию».
Не знаю, мечтал ли Аксенов о «Нобеле». Он был наделен удивительным чувством времени. И своего места в нем. И думаю, не столько мечтал, сколько предвидел возможность.
* * *Но, как известно, для реализации подобных возможностей мало блистательно делать свое дело. Современный мир устроен так, что быть лучшим недостаточно, чтобы твои достижения были признаны в качестве великих побед. И значит – достойно оценены. А рядом с оценкой всегда маячит цена. И надо очень постараться, чтоб она стала максимально высокой.
Нынче публика не расположена к высоким оценкам. В отличие от уничижительных. Хороша песня, картина, книга – сказал жене, приятелю, коллеге – и довольно. Индустрия public relations[282], рекламы и брендинга приучила мир, что доброе слово стоит труда либо денег.
Но если книга, песня, картина по душе не пришлась – враз летит послание: в Интернет, в бумажную периодику, на ТВ: дрянь и маразм. Здесь и заказ не нужен – ценители с готовностью выступают бесплатно. А уж коли заказ – страшись, о автор. Увы тебе.
Аксенов это понимал. И, как всякий художник и мастер, обращал на такие вещи подобающее внимание. Очевидно, он переживал особо злые укусы. Но не опускался до ссор с укусившими. При этом ясно видел пользу публичности, важность личного присутствия не только в мире книг, но и в мире людей – на ТВ и радио, в газетах и на интернет-ресурсах – со статьями и интервью. Он серьезно относился к своему образу. Лелеял его и холил. Думается, многие штампы, связанные с ним, публика лишь подхватила, а подсказал их сам – Аксенов.
Пижон и гуляка? Драчун-забияка? Плейбой? Уверенный в себе и довольный собой? Любитель и любимец дам? Спортсмен, неподвластный годам? «Крутой мэн»? Стильный джентльмен? Великий писатель? Самый смелый? Самый лучший? Самый-самый-самый… Это – твой образ. Это – ты в глазах и сердцах миллионов. Ты любим. Ты – бренд.
Чтоб стать брендом, с миром надо работать. Зачем? А чтоб он ходил на тебя. Чтоб покупал тебя не листая и не читая аннотаций. Чтоб ему довольно было просто услышать фамилию, узнать: он выпустил новый роман! И чтоб в комитетах высших премий мира всё решалось без вопросов…
Понятно, любая критика работает против продаж и рушит престиж. Твое место на рынке. Тебя. И потому важно уметь строить отношения – развивать общественные связи. Зря, что ли, public relations так недешево стоят…
В русской культуре сложилось довольно подозрительное, недоброе отношение к управлению выбором и продаже образа. Да, этим занимаются все, кто ищет успеха, но об этом не принято говорить. Поди заяви: это прекрасно – умело продать себя! Зашикают… Меж тем не пора ли сказать с последней прямотой: для творческого человека это неизбежно, а значит – нужно: конкурировать в пространстве знаков, смыслов, символов, тайн и образов? Лева Малахитов, Андрей Лучников, Максим Огородников, Павел Дуров, гроссмейстер из «Победы», Слава Горелик, Ген Стратов, Саша и Стенли Корбахи (не говоря уж о «престарелых сочинителях») – разве это не явленные писателем миру объективные образцы – примеры для подражания: от умения одеваться до отношений с дамами?
Вряд ли кто-то назовет их «положительными» с точки зрения социалистического реализма. А людям – нравятся. Люди хотят походить на них. Отращивают усы, как у Лучникова, покупают в Лондоне пиджак, как у Пантелея, и осваивают саксофон, как Самсик Саблер. Через них всех Аксенов дал читателю модели поведения и подходы к бытию: нравится? Живите!
И, думаю, ему это нравилось. «Продвигать» себя нравилось ему, видимо, куда меньше. Но он это умел. Он с юных лет превращал себя в бренд. В бренд узнаваемый, цитируемый, сильный. И стал им. Примеров множество.
Как-то Аксенов и Попов прогуливались по Патриаршим. На травке живописно расположились «хиппующие». Увидев писателя, ребята, вроде бы и не заставшие его великой славы, немедля вскочили и потянулись к нему каждый со своей бумажкой, прося автограф. А один, не найдя и завалящего листка, вынул паспорт. Аксенов удивился: «Это ж документ!» А тот: «Да хрен с ним, ваш автограф важнее!»
Но главным для него была не слава. А слово.
Аксенову было что сказать миру: «Время разбрасывать камни, и время собирать камни», – учит Екклезиаст; время продвигать свой образ на рынке, и время делиться озарениями.
* * *У Аксенова серьезные отношения с его героями. И он вовлекает в них читателя, умело предлагая выбор между образами, характерами, способами жить. Слова, облик, мечты, цели, идеалы, поступки, судьба – всё для того, чтобы читатель соотнес себя с героем. А его – со своей персональной действительностью, той, что вне романа, здесь и сейчас – в реальности.
Порой это сложно – выбрать сторону. Скажем, в «Острове Крым» вы лично с кем: с мощным, умным, красивым мачо Лучниковым, желающим воссоединить прекрасный остров с клыкастой сверхдержавой, или с теми далеко не столь привлекательными персонажами, что неявно, но упорно мешают ему исполнить эту затею? В «Изюме» вы в чьей команде: генерала Планщина, капитана Слязгина, стукача Кочерги-Клезмецова – или в компании Макса Огородникова, Охотникова, мастера Цукера и других ребят из «Фокуса»? В «Победе» вам кто ближе – гроссмейстер или попутчик? Кем хотите быть? Гроссмейстером! Уверены?