Он тяжело вздохнул.
* * *– История короткая и грязная. Вы же знаете, наверное, что Северцев помогал Любаше во всем. Издавал ее книги, организовывал какие-то конкурсы и все такое... И, поверьте мне, поначалу он все это делал искренне. А вот потом, видимо, и началось все это. Мещерский! Его друг. Захотел блеснуть в Москве чужими – Любиными! – стихами. Спрашивается: как такое вообще возможно?! Ведь рано или поздно люди бы узнали об этом...
– Да, я знаю. Он здесь, в типографии, печатал Любины стихи – часть книг была с одной обложкой, где автором значилась Люба, а остальные, как бы заготовки, он отправлял, вероятно, в Москву.
– Дело в том, что не все Любины стихи были... как бы это сказать, женские, что ли. У нее много стихов философского направления. Это глубокие, серьезные произведения. Мещерский привозил Любины стихи в Москву и выдавал их за свои.
– Когда Люба об этом узнала?
– Вот той ночью и узнала. Дело в том, что Люба часто бывала в мужских компаниях, но всегда ее окружали люди ее круга, ее друзья, понимаете? И она среди нас чувствовала себя в безопасности. Она была среди нас как ангел, понимаете? Никто из нас даже пальцем ее не коснулся. Мы-то все понимали, что она – самородок! Уверен, что и с Северцевым у нее никогда ничего не было, хотя им давно уже приписывали роман. И тут ее приглашает к себе в номер Мещерский. Говорит, что с минуты на минуту к ним должен присоединиться Северцев. Они должны были обсудить новый сборник ее стихов. Вроде бы она даже должна была подписать какой-то договор. Ну, она и пошла с ним в номер. Он напоил ее – крепко, изнасиловал и, когда она сказала ему, что вызовет полицию, что она так этого дела не оставит, об этом узнает весь город... Вот тогда он ее вообще привязал к стулу и начал избивать! Но так, чтобы не оставлять следов. Но самое ужасное – это те оскорбления, которые он наносил ей. Он сказал ей в лицо... А она при этом сидела перед ним голая, представляете?! Он сказал ей, что она – отработанный материал. Она – никто и ничто. Она – просто алкоголичка, неврастеничка и б...! И что у нее больная печень, она скоро умрет и никогда не узнает, что все ее стихи на самом деле – не ее стихи, а его, Мещерского! Что все те, кто знает его, просто зачитываются этими стихами, и она никогда никому не докажет, что это она написала их. Словом, он глумился над ней как хотел... Думаю, он не единожды ее изнасиловал. Когда она попыталась позвонить Северцеву, чтобы попросить о помощи, Мещерский и вовсе расхохотался ей в лицо и сказал, что Володя – его лучший друг, и именно ему принадлежит идея выдать ее стихи за стихи Мещерского. Думаю, что этот мерзавец причинил ей массу не только душевной, но и физической боли, потому что Люба дала ему слово: она будет молчать, в полицию не обратится. И даже Северцеву ничего не скажет. Ей будет достаточно того, что Северцев издаст ее последний сборник с любовной лирикой, ну, там только женские стихи. Она выпила коньяку и чаю, и я уложил ее спать. А когда она проснулась, я сварил ей пельменей, но она есть отказалась, сказала, что ей надо домой, к ней должны прийти. Но я думаю, что никто к ней не должен был прийти... Вернее, она тогда и сама еще не знала, что с ней будет в ближайшие несколько часов.
– Когда вы видели ее в последний раз?
– Вечером того же дня. Она позвонила мне и сказала, что вечером ждет всех нас. Мы часто собирались у нее, и редко кто из нашей компании отказывался от приглашения. Даже когда Любаша бывала на мели и у нас тоже не было денег, мы все равно каким-то образом добывали и выпивку, и закуску. Лора... Я хотел сказать, Лора Брит, мать Любы, очень хорошо готовит, а еще она славится своими заготовками, соленьями, и время от времени привозит Любе квашеную капусту, огурцы, которые солит в минеральной воде. Очень вкусные огурцы. Да... Не знаю, зачем я вам все это рассказываю? Просто я хочу сказать, что мы приезжали к Любе не для того, чтобы выпить, нам просто было хорошо у нее. Мы чувствовали себя очень тепло в ее маленькой квартире. Читали стихи, отрывки из романов, я рисовал их всех, мы шутили, смеялись, словом, чувствовали себя единым организмом и никогда не враждовали между собой, хотя, быть может, в чем-то и завидовали друг другу. С Любой было легко, мы знали, что, пока мы сидим у нее, с нами ничего не случится. Знаете, я часто задавал себе один и тот же вопрос: почему мы все, творческие люди, так уязвимы? Почему нас так легко обидеть, оскорбить? Знаете, есть такие люди, которым вот так, запросто, не позвонишь ночью или когда случится беда... Просто даже в голову никогда не придет – потревожить такого человека, а если и потревожишь, то потом проклянешь все на свете и уж точно пожалеешь. И не потому, что так уж сильно уважаешь такого человека, скорее даже наоборот! То есть существует некая прозрачная стена между людьми, которая в определенный момент либо исчезает, тает как лед, и ты понимаешь, что находишься на одной волне с близким тебе и понятным человеком, либо – наоборот. Словом, такой родной была для нас Люба. Мы все нуждались в ней. Она относилась к нам, я бы даже сказал, по-матерински нежно и заботливо! Да-да, как бы нелепо это ни звучало! Зимой мы грелись у ее газовой печки, пили чай с травами. Летом, в самую жару, выбирались на электричке вместе с Любой за город, с пледами, термосами. Жгли костры, пекли картошку, купались в речке, удили рыбу, горланили песни... Я знаю, что Лора не одобряла этот образ жизни Любы, она считала, что все это какое-то ребячество, что Любе пора бы уже остепениться, найти себе человека, выйти замуж и родить ребенка. Она, как мать, была права. Но Люба была не такая, как все, она знала о жизни что-то такое, чего не знали остальные, и говорила об этом знании посредством стихов. Она писала такие стихи, так складывала слова, что они словно оформились в какую-то высшую материю, открывая нам истину. Хотя иногда, если по правде, я чувствовал себя просто глупцом рядом с ней.
– Она позвонила и...
– Я первым делом спросил, в порядке ли она? Я-то знал, в каком состоянии она от меня уходила... Она сказала, что все нормально. Ей просто хочется всех собрать и выпить. Северцев заплатил ей аванс или что-то в этом роде... И я понял, с грустью, конечно: она так напугана, что, вполне возможно, еще долгое время не сможет писать стихи. Вот так я подумал.
– А вам не приходило в голову отомстить за Любу?
– Да я только об этом и думал! Понятное дело, что рассказывать кому-либо о том, что произошло, я не мог, просто не имел права. Но сам-то уж точно не бездействовал бы! Я даже собирался на следующий день навестить этого Мещерского и дать ему в морду, заставить его извиниться перед Любой. К тому же мысленно я уже писал письмо в прокуратуру. Да и с Северцевым я тоже собирался поговорить. Поэтому, когда я ехал к Любе вечером, я уже знал, что спрошу ее позволения сделать то, что наметил. Конечно, вы можете подумать, что я должен был сразу поехать к Мещерскому и встретиться с Северцевым. И что другой на моем месте так бы и поступил. Но просто надо знать Любу... А что, если она не хотела, чтобы кто-то вмешивался в ее дела? Что, если она сама – прямо от меня – направилась в прокуратуру или в полицию? Возможно, мне следовало быть более решительным.
– Что было потом?
– Я приехал, когда все наши уже собрались там.
– Кто именно?
– Володя Сурков, Миша Семенов, Сережа Леров...
– Северцева не было?
– Нет, не было.
– У вас была возможность поговорить с Любой наедине?
– Да. Я улучил момент, когда она заглянула в кухню, чтобы порезать лимон, зашел следом и спросил, как она, что это за пир, и она ответила, не глядя мне в глаза, терзая ножом лимон: душа просит! А где Северцев, спросил я. Она сказала, что «у нас – своя свадьба, а у них – своя». Сначала я не понял, но она позже расшифровала. Сказала, что мы несовместимы с ними. То есть она должна встретиться с Северцевым и Мещерским в другом месте и в другое время. Они обсудят ее новую книгу... Знаете, она сказала это с такой неподдельной иронией, что я сразу понял: никакой книги уже не будет. Конечно, она к тому времени уже выпила, а потому, возможно, и не совсем хорошо соображала, что говорит. Но уж точно она не собиралась примешивать к нашей теплой компании Мещерского... А потом случилось то, чего никто не ожидал. Приехал Володя Северцев и сказал, что у Саши день рождения, он накрыл на стол, всех ждал, но никто не пришел. Словом, он посадил нас в такси, а сам, думаю, остался у Любы. Уверен, она успела ему сообщить что-то о том, что произошло с ней ночью. Или, наоборот, Мещерский, проснувшись утром и вспомнив, что он натворил, позвонил Северцеву и попросил его помочь уладить дело. Я даже допускаю, что они собирались дать Любе денег, чтобы откупиться от нее, вернее, не допустить, чтобы она обратилась в полицию.
– Думаете, Мещерский тоже подъехал потом туда же, к Любе?
– Ну, если учесть, что оба трупа находились там... Конечно! И когда они приехали, Люба отравила их! Просто не вынесла такого унижения.
– Думаете, Мещерский тоже подъехал потом туда же, к Любе?
– Ну, если учесть, что оба трупа находились там... Конечно! И когда они приехали, Люба отравила их! Просто не вынесла такого унижения.
– Вы полагаете?
– Конечно! Отравила и бросила их подыхать. Вот только никак не пойму: как она оказалась в подвале чужого дома и кто ее там убил, если основные фигуранты этого дела, говоря киношным языком, корчились в предсмертных судорогах у нее дома?
– Знаете, Иван, после того, как она отравила их (как я и предполагала это в самом начале), Люба, каким-то задним умом, на уровне подсознания, вероятно, решив устроить себе алиби, поехала в ресторан «Милан», где сообщила официанту, что у нее назначена встреча с Северцевым. Думаю, она сделала это не ради того, чтобы спастись или обезопасить себя, а ради матери, которая бы страдала невероятно, узнав, что ее дочь – ко всем прочим ее «грехам» – еще и убийца. И там ее подцепил один тип...
– Но за что он ее убил?! Зачем?! Ее изнасиловали?
– Нет. Все очень нехорошо сошлось в тот вечер для Любы... Это – судьба, как бы громко это ни звучало. Убийца попросту спутал ее с другой женщиной, которая ему сильно задолжала. – Глафира решила, что такая версия вполне удовлетворит Ивана Туманова. – Он не был ни извращенцем, ни садистом... Он тупо пытал Любу с единственной целью – выведать, куда она спрятала деньги? Но, поскольку Люба не имела к той, другой истории никакого отношения, то и ответить ему, где деньги, она никак не могла. Она умерла от боли, которую не могла терпеть.
28
Игорь Абросимов пришел утром на работу, включил компьютер, и первое письмо, которое он открыл, было от его друга и коллеги по работе Миши Звягинцева. Что заставило Мишу написать ему это странное письмо, состоящее из пары строк: «Надо поговорить. Жду тебя в кафе напротив работы в девять тридцать» – оставалось вопросом. Хотя, можно догадаться: речь пойдет о его личной жизни. Вряд ли Миша станет обсуждать с ним производ-ственные вопросы или строить интриги против руководства. Он для этого слишком трусоват и осторожен. У него трое детей, и жена ждет еще одного ребенка. Да он держится за эту работу просто зубами!
* * *Что ж, он готов ответить на все вопросы, тем более что ничем аморальным не занимается, своей жене не изменяет, с чужой женой тоже не встречается.
* * *Миша, судя по его виду, поджидал его в кафе с нетерпением. Он сидел за самым дальним столиком и нервно барабанил пальцами по столешнице. Перед ним стояла чашка кофе. Которая по счету?
– Наконец-то! Я уж думал, что ты не придешь!
Миша выглядел как настоящий семейный человек: ухоженный, с животиком. А еще Игорь заметил, каким взглядом смотрит на него товарищ: снисходительно-осуждающе – мол, тебе не кажется, Игорек, что ты несколько запутался в этой жизни, вот, учись у меня, как надо жить!
Хотя, скорее всего, Игорю это просто показалось.
– Что случилось, Миша? У тебя неприятности?
– У меня? Какие у меня могут быть неприятности, дружище! Скорее они у тебя...
* * *Ну вот, началось.
* * *– Знаешь, давай сразу к делу, у меня полно работы.
– Хорошо. Начну с главного. Ты знаешь, что все наши, – он подразумевал, конечно, коллег по работе, – только и знают, что обсуждают твой роман с этой... как ее... – Он даже поморщился, делая вид, что забыл имя ничего особенного собой не представляющей женщины. – С Орешиной, вот!
– Ну и пусть себе обсуждают, что с того? Всех обсуждают.
– Что ты в ней нашел?! – Миша очень артистично выкатил глаза и растопырил пальцы. – Что у вас вообще может быть общего?
– Послушай, я когда-нибудь обсуждал с тобой внешность твоей жены?
– А что – моя жена?! Ну да, может, она и не красавица, но хотя бы симпатичная, к тому же у нее золотое сердце!
– А почему ты считаешь, что вправе обсуждать со мной женщину, которая мне нравится, на которой я собираюсь жениться?!
– Послушай... успокойся, – Миша, вдруг поняв, что он явно переборщил с эмоциями, положил руку на плечо Игоря. – Конечно, это твое личное дело, с кем встречаться. Но у нас полно симпатичных женщин, да и помоложе. Ты же выбрал самую страшную. Она похожа на атомную войну!
– Знаешь что... Я сейчас поднимусь и уйду!
* * *К столику подошла официантка, замерла с немым вопросом на лице.
– Нам два кофе, – быстро отделался от нее Звягинцев и вновь повернулся к Игорю: – Послушай, чем она тебя околдовала? И вообще, где вы живете? Вы вместе приезжаете, уезжаете, обедаете... Ведете себя как счастливая супружеская пара, и никто не знает, куда вы потом исчезаете! У тебя вы жить не можете, там сейчас очень даже недурственно обустроилась твоя бывшая со своим офтальмологом, я лично был там позавчера, спросил, где ты, и она сказала мне, что не знает, да и знать не хочет.
– Зачем ты меня искал, когда мы видимся с тобой каждый день на работе?!
– Хотел выяснить, где вы с Орешиной живете. Девчонки из вашего отдела пытались найти вас у нее дома, но и там тоже тишина. Снимаете квартиру?
– Мы живем за городом.
– А-а... Понятно. На какой-нибудь дачке ютитесь? Обои в цветочек, дровяная печка, электрическая плитка, молоко по утрам... Романтика!
– Послушай. У нас все хорошо. И никакая это не дачка, а прекрасный дом в Зоналке!
– Где-где? – Миша недоверчиво покосился на друга. – И откуда же это у нее взялся дом в Зоналке?
– Я не интересовался. Может, она что-то и рассказывала, да только я не запомнил.
– И что, большой, говоришь, дом?
– Да, дом большой, замечательный. Возможно, он остался ей от родителей. Как и квартира на Набережной.
– Квартира на Набережной?! У нее сроду не было никакой квартиры на Набережной! У нее маленькая двушка где-то в Заводском районе!
– Миша, что такое ты говоришь?!
– Да то, что вы оба что-то скрываете!
– Значит, так! Я не обязан отчитываться перед тобой о своей жизни. Пока. Да, вот, это за кофе... – И Игорь, со стуком пригвоздив к столу монеты, быстрым шагом вышел из кафе.
* * *Сказать, что ему было не по себе, это ничего не сказать. Квартира, дом... Как так могло случиться, что он, окунувшись в новую для себя жизнь и доверившись новой женщине, растворившись в ней, ни разу не задал себе вопрос: а откуда у нее на самом деле этот роскошный особняк? Хотя, скорее всего, сработала информация об ее отце, который был в городе «не последним человеком». В сущности, она могла тщательно скрывать это от своих коллег по работе. Но в том, что этот дом – ее, он нисколько не сомневался. Во-первых, все Валино окружение воспринимало ее как хозяйку, то есть он видел, что существуют определенные знакомства и отношения между соседями. Валентина знает в лицо обслуживающий персонал: электрика, водопроводчика, сторожа... Все это невозможно подстроить, организовать. К тому же у нее сад, цветы, и всем этим она занимается так, словно делала это всю жизнь! Она знает, где что находится, что зацветет, а что в этом году цвести не будет... Сейчас, когда Михаил заставил его засомневаться в Валентине, в правдивости ее слов, Игорь начал вспоминать разные мелочи, которые указывали бы на то, что Валентина в этом доме – человек новый, случайный. Но нет! Ничего такого не было! И даже некоторые вещи в доме были не совсем новые, а приятно обжитые, каждая – на своем месте, такие, как диванные подушки, корзинка для газет возле камина, лампы в спальне; и всеми этими вещами Валентина пользовалась так, словно владела ими всегда и даже знала историю каждого такого приобретения...
Нет-нет, это не могло быть неправдой! И весь этот дом ему не приснился!
* * *Эх, Михаил, и зачем он только затеял весь этот разговор?! Только все испортил. И почему теперь хочется все проверить, выяснить, докопаться до истины? Задавать миллион вопросов Валентине он не решится. Она может обидеться. А ему так не хочется причинить ей боль.
Вечером, после ужина, когда Валя (он видел это в окно) пропалывала цветы, он залез в ее письменный стол, где она хранила документы и платежные счета, и смог убедиться, что все эти квитанции – правда, их было всего-то три: за воду, электричество и газ – оформлены на имя Валентины Орешиной. Вряд ли, если бы это был не ее дом, она заполняла бы бланки.
Свидетельства о праве собственности на дом, которое выдается регистрационной палатой, он не нашел, но решил, что продолжит поиски завтра.
Что говорить, Звягинцев сделал свое черное дело, заставил его отныне оценивать каждое произнесенное Валей слово особо, применительно к возможности мошенничества с ее стороны.
– Игорь? Что-то у тебя сегодня совсем аппетита нет. Тебе не понравилась рыба? Может, картошки пожарить? Или картофельных оладий? Ты здоров?
Он посмотрел на нее, такую расстроенную, озабоченную и вместе с тем милую и выглядевшую как бы испуганной, и понял, что не может больше молчать. Зачем в чем-то сомневаться, когда он может рассказать ей все как есть и объяснить, что его беспокоит?