Сейчас она пожалела, что вообще поведала Старыгину об этом неприятном инциденте – не смогла удержаться, должно быть, сказался выпитый коньяк.
Дмитрий Алексеевич увидел набежавшую на ее лицо тень и истолковал ее по-своему.
– Вам непременно нужно показаться врачу!
– Вы не забыли – я сама врач! – усмехнулась Агриппина. – Не беспокойтесь, никакие жизненно важные органы не задеты и все кости целы. Даже сумку свою я благополучно вернула. Вот этим бандюганам действительно стоило бы посетить врача. Правда, я старалась не наносить им серьезных увечий, но они меня здорово разозлили, и я их отделала как следует…
– Ничего себе! – Старыгин удивленно воззрился на свою гостью. – Вы раскрываете передо мной свои новые грани! У вас что – черный пояс по карате или разряд по дзюдо?
– Всего лишь хорошее знание анатомии, – отмахнулась Агриппина. – И хватит об этом!
Ей не понравился его игривый тон. Что это значит – она раскрывается новыми гранями? Она вообще не собирается перед ним раскрываться. Сболтнула сдуру про нападение, он и всполошился! Ишь как его разбирает, про врачей заговорил, еще немножко – и сам в больницу повезет! На руках понесет! Нет, все-таки зря она согласилась на кофе и коньяк, нужно было забирать сумку и топать отсюда домой…
И тут же она вспомнила свою убогую коммуналку, обшарпанные стены и вечно занятую ванную, и алкаша Федю, спящего на ватном одеяле возле своей двери, и зябко поежилась. Было бы куда торопиться! Как ни посмотри, а гораздо приятнее сидеть тут, в тепле и уюте, и попивать коньячок, хотя общество хозяина квартиры ей не слишком приятно. Как и его кота.
– Налить вам еще коньячку? – сердобольно предложил Дмитрий Алексеевич. Он подумал, что она вздрогнула от холода или от неприятных воспоминаний.
– Нет уж, спасибо! – Агриппина решительно поднялась с кресла. – Мне уже пора!
– Я вас отвезу! – заторопился Старыгин.
– Это лишнее, – процедила Агриппина. – Я прекрасно доберусь на маршрутке.
– Но у меня душа болит за вас… – Он запнулся на полуслове, наткнувшись на ее жесткий взгляд.
– Нет никакой души! Я говорю вам это как врач. Уж поверьте, я достаточно хорошо изучила внутреннее строение человеческого тела. Душе там нет места!
– Вы, врачи, все немного циники, – пробормотал Старыгин, – позвольте с вами не согласиться. Я бы все-таки отвез вас домой…
Она открыла рот для резкой отповеди, как вдруг рыжая молния метнулась через всю комнату и восемь острейших когтей полоснули Агриппину по ноге. Она вскрикнула и упала в кресло.
– Василий, что ты себе позволяешь? – рассердился Старыгин. – Разве можно так обращаться с гостями?
«А разве можно так обращаться с хозяевами? – выразительным взглядом ответил кот. – Ее приняли в приличном доме, коньяком напоили, а она грубит и ругается!»
Неизвестно, понял ли кота Старыгин, но Агриппина устыдилась своего поведения. В самом деле, к ней по-хорошему, а она даже спасибо не сказала…
Она украдкой осмотрела ногу. Брюки не дали острым когтям сделать свое черное дело или кот действовал больше для острастки, но все оказалось не так плохо.
– Эти бандиты, что напали на вас… – заговорил Старыгин после некоторого молчания. – Вы считаете, что это случайность?
– Нет, конечно, – ответила Агриппина, – приходится признать, что напали они не просто так, поджидали именно меня. Однако я все думаю – что же они искали? У меня нет ничего особенно ценного – ни драгоценностей, ни больших денег, ни ценных бумаг… И после рассказа об истории в больнице…
– Послушайте. – Старыгин вдруг вскочил, пораженный догадкой. – А не могли они искать что-то, что вы привезли из Таллинна? Тогда неудивительно, что они ничего не нашли – ведь ваша сумка случайно оказалась у меня…
Агриппина смерила его насмешливым взглядом. Она хотела сказать, что сумка попала к нему исключительно по его рассеянности и безалаберности, но вовремя удержалась от колкого замечания и вместо этого проговорила:
– Может быть, вы правы. А ведь я действительно кое о чем забыла…
Агриппина встала и подошла к своей сумке. Расстегнув наружный карман, она достала оттуда какой-то плоский пластмассовый кружок.
– Вот это… правда, ума не приложу, кому и зачем это могло понадобиться…
Она бросила пластмассовый кружок на стол перед Старыгиным.
Это оказался обычный номерок, какие выдают в гардеробе театра или концертного зала, – плоский овальный жетон с круглым отверстием и выбитыми на нем буквами – ДКВС.
– Что это? – удивленно спросил Старыгин. – Откуда это у вас?
– Что это – по-моему, понятно, – фыркнула Агриппина. – Для особенно догадливых – номерок из гардероба. А вот как это ко мне попало – это отдельная история. То есть, собственно, часть той истории, которую я вам уже рассказала.
Она погрозила кулаком коту, который злобно посматривал на нее из-за дивана, и начала рассказ:
– Когда я была в палате у того пациента – ну, у раненого, который выжил благодаря смещенному положению сердца, – у местного хирурга вдруг зазвонил мобильный телефон. В принципе в палатах интенсивной терапии не разрешают включать мобильники, но он ждал очень важного звонка и поэтому нарушил правила.
Так вот, услышав звонок, он извинился и вышел в коридор, чтобы поговорить.
Таким образом я осталась наедине с раненым.
И как раз в это мгновение он пришел в себя… то есть, по крайней мере, открыл глаза. Он увидел меня, но его сознание было спутанным и, видимо, он принял меня за кого-то другого. За какую-то свою знакомую.
– Юля! – забормотал раненый, с трудом разлепив пересохшие губы. – Юля, как хорошо, что ты здесь!
Агриппина не стала с ним спорить, не стала убеждать его, что он обознался. Она проговорила что-то сочувственное и утешительное и поправила сбившееся одеяло.
Однако тот пришел в возбуждение, попытался приподняться, тянул к ней руки и повторял:
– Юля, возьми это! Возьми, иначе мне конец!
– Не беспокойся, – проговорила Агриппина озабоченно. – Лежи смирно, если хочешь, чтобы рана зажила…
– Юля, возьми! – повторял парень. – На тумбочке, под лампой… возьми скорее!..
– Хорошо, хорошо, только успокойся! – повторила Агриппина. – Ты ведь хочешь выкарабкаться?
Но пациент все больше нервничал. Он тянул руки к Агриппине умоляющим жестом, потом показывал на настольную лампу…
Только чтобы успокоить его, Агриппина приподняла лампу… и увидела под ее тяжелой подставкой пластмассовый гардеробный номерок.
– Возьми, возьми его! – проговорил парень срывающимся лихорадочным голосом.
Чтобы не спорить с ним, Агриппина сунула номерок в карман.
И больной тут же успокоился, вытянулся на койке и закрыл глаза.
Агриппина не придала этому эпизоду большого значения и ничего не сказала вернувшемуся врачу.
– Честно говоря, – добавила она в завершение своего рассказа, – честно говоря, я подумала, что он просто бредит, а номерок под лампой остался от кого-то из прежних пациентов. Ведь этот раненый был в таком тяжелом состоянии, что не мог бы спрятать его там… по крайней мере, так я думала до сих пор.
– А что вы думаете теперь? – поинтересовался Старыгин.
– А теперь я и не знаю, что думать. Особенно после того, что рассказал вам эстонский полицейский.
– И как этот номерок попал к вам в сумку?
– Сама не знаю. – Агриппина пожала плечами. – Думаю, сунула его туда совершенно машинально. Собиралась в спешке, пихала в сумку все вещи подряд, чтобы ничего не забыть в гостинице, – вот и номерок машинально положила в наружный карман…
Старыгин осторожно поднял кусочек пластмассы, разглядел его с опаской, как будто это была граната с выдернутой чекой.
– Подозреваю, что именно его искали в палате у того раненого парня, – проговорил он, возвращая номерок Агриппине. – И что этот же номерок искали у вас те бандиты…
– И почему он им так нужен? – недоуменно протянула женщина. – Ну, номерок… ну, из гардероба… даже если его выдали в обмен на шиншилловую шубу – это не стоит таких хлопот… уверяю вас, проникнуть ночью в ту больницу не так уж просто…
– Кроме того, ни в каком гардеробе не хранят шубы по нескольку дней… – задумчиво добавил Старыгин.
– Вот видите…
– Значит, этот номерок – не просто номерок, это – ключ к какой-то важной тайне! Ведь тот парень в больнице беспокоился о нем, находясь между жизнью и смертью! Значит, это что-то действительно очень важное! И мы с вами должны в этом разобраться!
– Мы с вами? – удивленно переспросила Агриппина и окинула Старыгина насмешливым взглядом. – При чем тут мы… с вами?
Она хотела добавить, что сам Старыгин не имеет к этому делу никакого отношения, они познакомились совершенно случайно, и их ничто не связывает… но опять вовремя удержалась от колкости.
Но Дмитрий Алексеевич снова неправильно истолковал ее недосказанные слова.
– Мы с вами? – удивленно переспросила Агриппина и окинула Старыгина насмешливым взглядом. – При чем тут мы… с вами?
Она хотела добавить, что сам Старыгин не имеет к этому делу никакого отношения, они познакомились совершенно случайно, и их ничто не связывает… но опять вовремя удержалась от колкости.
Но Дмитрий Алексеевич снова неправильно истолковал ее недосказанные слова.
– Потому что никто, кроме нас, этим не станет заниматься! – выпалил он убежденно. – Что мы скажем милиции? Что нашли этот гардеробный номерок в больничной палате, к тому же – в другом городе и даже в другом государстве? И как вы думаете – что нам ответят? В лучшем случае – чтобы мы не отнимали у них время!
Агриппина хотела сказать на это, что вовсе не собирается заниматься сомнительной историей с номерком. Делать ей больше нечего, что ли! Да зачем вообще копаться в этой истории?
– А если на вас опять нападут? – запальчиво крикнул Старыгин. – Если не отобьетесь? Тогда уж спросили бы у тех бандюганов, что им нужно, перед тем как бить…
Агриппина вынуждена была согласиться, что он прав.
– Так что нам нужно выяснить, что это за номерок, а для начала – что значат эти буквы – ДКВС. И потом аккуратно наведаться в это самое ДКВС…
– А почему вы думаете, что оно… это ДКВС… вообще существует и находится в нашем городе? Может быть, это номерок из какого-то таллиннского гардероба? – Агриппине ужасно не понравился его наставительный тон.
– Нет, Таллинн отпадает! – Старыгин показал на буквы. – Буквы К, В и С присутствуют как в латинском алфавите, так и в кириллице, но вот первая буква, Д, имеет такое написание только в нашем алфавите. А в Эстонии в ходу только латинский алфавит.
Старыгин незаметно заразил Агриппину своей увлеченностью, и она больше не спрашивала, почему он вместе с ней раздумывает о загадке этого пластмассового номерка. Она тоже задумалась, что могут значить буквы ДКВС.
– Дом культуры военнослужащих… – бормотал Старыгин. – Нет, такого не существует… есть Дом офицеров на Литейном и Дом культуры военного округа… А может быть, первые буквы значат «Дом кино»? Но тогда как расшифровать остальные? ВС… ВС…
Агриппина положила перед собой листок бумаги и тоже выписывала на нем разные подходящие слова.
– Внешние связи… Встроенные светильники… Высший статус… Внутреннее сгорание… Весенний семестр… – перебирал Старыгин. – Чушь какая!
– Действительно, чушь, – согласилась Агриппина. – Вы бы еще сказали «Вареные спагетти»! И вообще – вам же нужно не две буквы подобрать, а четыре! ДКВС!
– Да, действительно… – огорчился Старыгин, и вдруг лицо его озарилось догадкой. – Ну да, как же я сразу не вспомнил! Это Дом культуры ветеранов сцены! Я ведь там даже был однажды…
– Интересно, что вы там делали? – ехидно поинтересовалась Агриппина. – Конечно, до ветерана вам не очень далеко, только тогда уж не сцены, а кисти… или чем вы там работаете?
– Кистью, конечно, тоже, но в основном – руками и головой! – кротко заявил Дмитрий Алексеевич. – Ну, короче, я собираюсь наведаться туда завтра. Уйду с работы пораньше и загляну… осмотрюсь, так сказать… разведаю на месте…
– Вы? – перебила его Агриппина. – А при чем тут, собственно, вы? По-моему, вас это вообще не касается! Это мое собственное дело, а свои дела я привыкла делать самостоятельно! И номерок, между прочим, мой, и напали на меня!
– Вот как? – Старыгин взглянул на гостью обиженно. – Да вы без меня никогда не додумались бы, что такое ДКВС! Да вы там вообще ничего не знаете! Я там, по крайней мере, бывал, можно сказать – почти свой человек…
– Ладно, – смягчилась Агриппина. – Если уж вы так настаиваете – поедем туда вместе. У меня завтра нет операций, так что я тоже освобожусь пораньше…
Кот из-за дивана негодующе фыркнул.
– Хозяин! Хозяин!
Мастер Бернт с неудовольствием оторвался от работы, повернулся, увидел Мицци.
Робкая девчонка переминалась с ноги на ногу, прятала руки под передник, как будто совесть ее была нечиста.
– Ну, что еще? – проворчал художник. – Говорил же я тебе – не беспокой меня по утрам, когда я работаю!
– Хозяин, но там пришел какой-то человек…
– Что еще за человек? Скажи госпоже, пусть поговорит с ним…
– Но этот человек желает видеть только вас, хозяин! Только с вами желает разговаривать!
Мастер проворчал что-то раздраженно, но сбросил рабочую блузу и отправился в прихожую.
Там, в полутьме, стоял какой-то незнакомый человек.
Несомненно, это был не слуга, а знатный господин – строгий черный кафтан, круглая шляпа, отороченная мехом… Но разве знатные господа ходят без свиты? Разве они ждут в прихожей, как просители?
Что-то странное было в этом человеке.
По плечам рассыпались длинные, белые как лен волосы, обрамлявшие узкое, бледное лицо. Из-под низко опущенных полей шляпы на мастера Бернта глядели непривычно светлые, холодные, как талая вода, глаза. Узкие губы краснели на бледном лице, как ножевой порез.
В этом лице было что-то притягательное, манящее, влекущее – но вместе с тем отталкивающее и отвратительное.
При всей его необычности оно казалось обыденным и будничным, как может быть обыденной смерть, страдание, болезнь… точнее – Болезнь, собирающая каждый день свою страшную жатву.
– Здравствуй, мастер Нотке! – проговорил незнакомец тихим, холодным голосом.
– Мое почтение, господин! – отозвался художник, вглядываясь в лицо своего гостя.
Он подумал, что такое лицо следует изобразить на одной из своих картин. На задуманном им изображении Страшного суда. Это – лицо грешника… Не кающегося, сломленного, побежденного грешника, а закоренелого, упорствующего в своих грехах.
Или даже… или даже Отца Зла, Отца Лжи, Сатаны…
– Мое почтение, господин! – повторил художник. – Кто вы и что вам угодно?
– Мое имя ничего вам не скажет… – отмахнулся гость. – Впрочем, меня зовут Луи Циффер, я – торговец из Брюсселя и собираюсь какое-то время провести в Любеке. Я много слышал о вас, мастер Нотке, и хотел бы заказать вам картину Страшного суда для церкви Святого Якоба…
– Негоже обсуждать такие важные дела в прихожей, – перебил гостя художник. – Позвольте пригласить вас в парадные комнаты… Там куда светлее и куда удобнее будет разговаривать…
– Не стоит! – Гость повысил голос. – У меня мало времени, и удобства меня не интересуют. Я хочу, чтобы вы обдумали мое предложение и как можно быстрее сообщили свое решение.
– Страшный суд, вы сказали… – повторил художник.
Он сам только что думал, что хорошо бы создать алтарную композицию на тему Страшного суда. У него уже появились какие-то предварительные наметки. И тут так кстати появляется этот заказчик… это не может быть случайностью. В этом чувствуется рука судьбы, рука Провидения.
– Да, Страшный суд! – повторил гость. – Но не такой, каким его обычно изображают другие мастера. На их картинах грешники выходят жалкими и сломленными, а черти – смешными и причудливыми уродцами. Ваша картина, мастер Нотке, должна показать все так, как бывает на самом деле…
– На самом деле? – переспросил художник, уже догадываясь о том, каким будет ответ, и страшась его. – А как оно на самом деле? И кто может это знать?
– Да, вы должны показать все так, как есть на самом деле! – повторил гость громко и внушительно. – Ведь зло красиво и притягательно, мастер Нотке! Иначе у него не было бы столько верных прислужников! Зло красиво, могущественно, непобедимо! И таким вы изобразите его на своей лучшей картине…
– Я подумаю… – ответил мастер, невольно отступив. – Я подумаю над вашим предложением…
– Только не слишком долго, мастер Нотке, не слишком долго! Я не привык, чтобы над моими предложениями долго думали. А чтобы вам лучше думалось – я покажу вам награду, которая вас ожидает, если я останусь доволен работой!
Он достал из-под полы плаща замшевый мешочек, развязал его…
В полутемной прихожей стало светлее, ее заполнило сияние, свечение, россыпь искр от драгоценных камней, которыми под завязку был набит замшевый мешочек.
Рубины и сапфиры, опалы и яхонты, аметисты и алмазы.
А сверху, на груде других камней, покоился огромный изумруд, светящийся, как загадочный кошачий глаз.
«Он как раз под пару моему рубину…» – подумал художник, с трудом отводя глаза от волшебного сияния.
– Я… подумаю… – повторил он тихим, запинающимся голосом, голосом околдованного, одурманенного человека. – А где… как мне найти вас, господин?