– Колесико от шпоры, – машинально подсказал ей Старыгин, отобрал колесико у Василия и положил его обратно в коробку.
Кот обиделся и принялся точить когти о дверцу антикварного шкафа. В другое время от хозяина, несомненно, ему влетело бы по первое число, но сейчас Дмитрий Алексеевич только машинально пробормотал: «Василий, немедленно прекрати!» – и даже не оглянулся.
Вдруг его брови полезли на лоб:
– Как же я сразу не догадался?!
– Не догадались о чем? – переспросила Агриппина, на всякий случай немного отодвинувшись. – Что, вас опять посетила очередная гениальная идея?
Не обращая внимания на ее саркастическую интонацию, Старыгин взял в руки колесико и торжественно продекламировал:
Затем он отложил колесико, поднял коробочку с румянами и продолжил:
На лице Агриппины проступило удивление и понимание, а Старыгин достал из коробки крестик и прочел следующий стих:
И наконец указал на циркуль и закончил:
После короткой паузы он повернулся к Агриппине и взволнованно проговорил:
– Румяна и шпоры – здесь все прямо соответствует тексту, крест и циркуль в стихах не упомянуты, но указание несомненное: крест – на священника, циркуль – на ученого. То есть эти четыре фрагмента прямо указывают на четырех персонажей «Пляски смерти» – знатную даму или принцессу, богатого щеголя, ученого-алхимика и монаха. И эти же персонажи, разумеется, с поправкой на наше время, стали жертвами таллиннского убийцы. То есть тот, кто оставил у гардеробщика коробку с этими четырьмя предметами, хотел сообщить кому-то о четырех фрагментах средневековой картины…
– Кто-то кому-то что-то хотел сообщить! – передразнила его Агриппина. – Ничего конкретного! Все туманно и расплывчато. Что за дурацкие загадки?
– А вот сообщить-то хотели что-то очень важное! – перебил ее Дмитрий Алексеевич. – Вы же сами рассказывали, как тот раненый парень очень беспокоился о судьбе номерка…
– Ну, он был в бреду, почти без сознания… – проговорила женщина упрямо. – Мало ли что люди говорят в таком состоянии… хотя мне действительно казалось, что это для него важно. И как только я взяла номерок, он успокоился, как будто снял с себя огромную заботу…
– Вот видите! – Старыгин взглянул на нее одобрительно. – Меня во всем этом беспокоит один момент…
– Только один? – хмыкнула Агриппина. – Меня – гораздо больше…
Старыгин не обратил внимания на ее язвительный тон и озабоченно продолжил:
– Ведь большая часть этих персонажей отсутствует на таллиннской пляске. Там нет ни ученого, ни священника, ни молодого щеголя – только принцесса.
– Ну и что?
– Думаю, тот неизвестный парень, который спасся благодаря особенностям своей анатомии, не случайно приехал в Таллинн. И не случайно именно там совершены три убийства и одно покушение. Именно в Таллинне находится что-то важное, на что указывают эти четыре предмета в коробке…
– И что же это такое? – спросила Агриппина, причем на этот раз в ее голосе не было насмешки.
– Пока не знаю. – Старыгин развел руками. – Зато знаю, что имеет смысл проверить…
Он кинулся к книжной полке и принялся перебирать корешки.
– Ну где же она… – бормотал он озабоченно. – Как какая-то книга нужна, так именно ее и не найти… Вот этот справочник я на прошлой неделе искал по всей квартире, а теперь он нашелся… Ага! – И он с победным криком вытащил с верхней полки толстый том в мятой суперобложке. При этом на пол с грохотом упали еще три книги, так что кот Василий, спокойно умывавшийся в мягком кресле, в панике свалился на пол и рванул из комнаты, прижав уши.
Старыгин не сделал попытки ни поднять книги, ни вернуть кота, он выложил том на стол.
Агриппина взглянула на обложку, но не смогла прочесть название.
– Немецкая, что ли? – спросила она разочарованно. – По-немецки я не понимаю…
– Я тоже не очень хорошо владею немецким, – признался Дмитрий Алексеевич. – Но сейчас это и не понадобится. Сейчас нам нужно только взглянуть на одну иллюстрацию…
Он торопливо переворачивал глянцевые страницы огромной книги, Агриппина смотрела через его плечо на цветные и черно-белые иллюстрации – лица святых и грешников, знатных господ и простолюдинов, благостные, торжественные, перекошенные смертной мукой, искаженные греховными помыслами…
– Эта монография посвящена росписям и алтарям средневековых немецких соборов, – пояснил Старыгин, продолжая перелистывать страницы. – Многие из них не дожили до нашего времени, уничтожены во время войны… хотя еще больше погибло в шестнадцатом веке…
– В шестнадцатом? Почему именно в шестнадцатом? – поинтересовалась Агриппина.
– В шестнадцатом веке после знаменитого выступления Мартина Лютера в Германии началась реформация. Религиозное движение невероятно разрослось, и уже через десять-пятнадцать лет по всей Европе прокатились бунты и войны. Протестанты захватывали и громили церкви, поэтому и погибли очень многие произведения искусства. Вот, например, этот знаменитый фрайбургский алтарь был уничтожен в середине шестнадцатого века…
– Если он уничтожен так давно, откуда же это изображение? – спросила Агриппина, взглянув на репродукцию. – Ведь фотографии еще, разумеется, не было…
– Разумеется, но, к счастью, примерно за столетие до этих событий, в середине пятнадцатого века, Иоганн Гуттенберг изобрел печатный станок. Рисунок художника или гравюру стало возможно размножить в большом количестве экземпляров, поэтому изображения погибших алтарей, настенных росписей и картин дошли до наших дней… А вот и то, что я искал!
Старыгин раскрыл книгу на большом, тщательно выполненном цветном развороте.
Агриппина увидела репродукцию картины, напоминающей таллиннскую «Пляску смерти», только персонажей на ней фигурировало гораздо больше – не четыре, как в Нигулисте, а больше двадцати. Они были разбиты на несколько отдельных фрагментов – по четыре нарядных «танцора» на каждом.
Здесь, как и в Таллинне, были кардинал в красной накидке и римский папа в высокой тиаре, король в парчовом одеянии и император в короне и горностаевой мантии, была здесь и принцесса в расшитом золотом платье и высоком двурогом головном уборе.
Но кроме них, здесь присутствовало множество других персонажей.
Агриппина увидела монаха в белом плаще с капюшоном, с кружкой для подаяний в руке, рыцаря в блистающих доспехах, знатного господина в роскошном одеянии, с ловчим соколом на руке, купца с набитым деньгами кошелем и связкой ключей на поясе, простого дровосека с топором в руке, кутилу-игрока с бутылкой и колодой карт, знатную даму и кухарку – все они танцевали в бесконечном хороводе под руки с ухмыляющимися скелетами…
– Всего здесь двадцать четыре персонажа, – проговорил Старыгин, который тоже внимательно разглядывал репродукцию. – И среди них есть наши знакомые…
Он показал Агриппине знатную даму, богатого, щегольски одетого юношу, скромного священника и ученого-алхимика.
– Очень нужна хорошая лупа! – вздохнул Дмитрий Алексеевич. – А мою конфисковала таллиннская полиция в качестве вещественного доказательства…
Он сорвался с места и побежал на кухню. Из коридора раздался дикий мяв – это Старыгин впотьмах наступил на кота, который подслушивал под дверью.
– Василий, ты меня когда-нибудь до инфаркта доведешь! – крикнул Дмитрий Алексеевич, не подумав утешить кота и извиниться за причиненное неудобство.
Кот появился в дверях, демонстративно припадая на левую лапу. Тотчас за ним возник Старыгин, так что кота еще и дверью прихлопнуло. Он не стал орать, а посмотрел так выразительно, что даже Агриппине стало его жалко.
Старыгин же и тут ничего не заметил, он склонился над книгой, пытаясь рассмотреть иллюстрации через маленькую лупу с треснутым стеклом.
– Что, попало? – тихонько спросила Агриппина у кота. – Дай лапку, посмотрю.
Кот резко развернулся и вышел из комнаты, печатая шаг. Хромать он перестал.
Симулянт, поняла Агриппина.
– Ничего не могу разглядеть через эту лупу… – раздраженно бормотал Старыгин. – Да это и не лупа виновата, а печать плохая. Нет, книга нам не поможет, нужно смотреть подлинные гравюры.
– И где, интересно, вы собираетесь их смотреть? – осторожно спросила Агриппина.
Она представила себе, что придется помогать ему доставать с антресолей какой-нибудь бабушкин сундук, набитый пожелтевшими вырезками из газет и старыми бумагами. Мало того что сундук окажется совершенно неподъемным, так еще на свет божий вылетит столько потревоженной многолетней пыли… В квартире образуется форменный кавардак, и еще придется заниматься уборкой. А найдут ли они что-то нужное, это еще вопрос. Но главный вопрос – что же он ищет и стоит ли это искать вообще.
Дмитрий Алексеевич поднял голову от книги и усмехнулся, будто прочитав ее мысли. Затем подобрал все книги с пола, аккуратно поставил их на полку и убрал в коробку те четыре предмета, что они получили сегодня в ресторане.
– Есть одно место… – начал он таинственным голосом, – очень интересное. Там мало кто бывает, потому что почти никто про него не знает. И вот там вполне могут быть нужные гравюры…
Он бросил взгляд на часы и вздохнул разочарованно.
– Только сегодня туда уже не попасть. Придется завтра… Вы когда освободитесь?
Как вам это нравится, он даже не спросил, хочет ли она пойти с ним? Агриппина открыла рот, чтобы сказать этому беспардонному типу, что завтра у нее сложная операция, а потом – суточное дежурство. И что вообще ей все надоело и она хочет забыть про эту странную историю с трупами и с «Пляской смерти».
Агриппина всегда была честна с самой собой. Так вот сейчас она поняла, что ей вовсе не хочется забывать эту историю, напротив, ей интересно в ней разобраться. Потому что если отбросить всю мистику, то останутся факты: три убийства, один раненый, пакет с очень странными мелочами и разбойное нападение на нее возле собственного дома. От фактов так просто не отмахнешься!
К тому же она вспомнила, что дежурство вовсе не завтра, а послезавтра.
Так что придется ехать завтра с реставратором, а то он по рассеянности что-нибудь напутает.
– Тогда до завтра, а сейчас я, с вашего позволения, пойду, поздно уже. Чай пить не буду! – крикнула она ему вслед, потому что Старыгин вдруг выбежал из комнаты.
Он только пожал плечами, что означало, что он вовсе и не собирался ей этого предлагать. Настал черед Агриппины пожимать плечами. Старыгин появился в прихожей с котом на руках, когда она пыталась открыть сложный замок на двери. Кот свисал с его локтя, как пушистый шарф.
– Простите, не могу вас проводить, – забормотал Старыгин, – что-то Василий плохо себя чувствует.
– Симулирует! – махнула рукой Агриппина.
«Какая все же она черствая женщина!» – подумал Старыгин.
«Насквозь видит!» – подумал кот.
До дому Агриппина добралась быстро, никто на этот раз не встречал ее у подъезда и не требовал отдать то, что ей не принадлежит.
Против обыкновения в их коммунальном раю никто не спал, хотя часы показывали уже половину двенадцатого. В квартире не пахло мокрым бельем, а в коридоре горел свет, что было делом совершенно неслыханным. Все двери в комнаты жильцов, обычно плотно прикрытые, теперь были распахнуты настежь. Федька Стуков вольготно развалился на полу в проходе, из своей двери боязливо выглядывало армянское семейство в полном составе.
Из комнаты Курослеповых раздавались громогласные стоны.
– Что стряслось-то у вас? – устало спросила Агриппина.
Ануш только помотала головой, пьяненький Федька разлетелся было к Агриппине с объятиями, но тут выскочила Валентина и одним движением смела его в угол.
– Ой, Агриппина, – зачастила она, – тут у нас такое, такое… У бабки живот прихватило, прямо не вздохнуть… Я грелочку положила, а ей все хуже и хуже…
Дальнейшие причитания Агриппина не слушала, она рывком распахнула дверь в комнату Курослеповых. Старуха лежала на кровати и громко стонала, прижимая к животу грелку. Рядом суетилась невестка со стаканом воды. Сын старухи сидел на стуле с отрешенным выражением лица. Внук Степа тихонько играл на компьютере.
Агриппина швырнула на пол грелку и прикоснулась к вздутому животу. Старуха охнула.
– Вызывай «Скорую»! – приказала Агриппина Курослепову. – Аппендицит!
– Может, обойдется… – он покачался на стуле.
– Вы что – в лесу живете? – закричала Агриппина. – Вчера с елки слезли? Раньше «Скорую» вызвать не могли? Моли Бога, чтобы до операционной довезли!
Невестка с испугу взвыла как по покойнику, Агриппина показала ей кулак. Старуха побледнела и закатила глаза.
«Скорая» приехала быстро, Агриппина рявкнула в трубку, что медлить никак нельзя, подозрение на гнойный аппендицит. К тому времени она успела привести бабку в сознание. Носилки по коридору санитары несли бегом.
– Долго думала, когда бабке грелку положила? – устало спросила Агриппина Валентину Стукову. – Спокойно могла соседку на тот свет отправить.
Валентина втянула своего муженька в комнату и захлопнула дверь. Армяне уже спали.
В квартире установилась блаженная тишина.
Мастер Бернт заснул поздно.
Он долго ворочался, вспоминая сегодняшнего посетителя, его странное лицо, его заманчивое предложение.
Перед глазами мастера сияли драгоценные камни, особенно – тот огромный изумруд…
Наконец к нему пришел благодатный сон.
Но и во сне мастер не находил покоя.
Ему снилось, что он входит в церковь Святого Якоба и церковь эта полна прихожан, которые, опустившись на колени, молятся перед его новым алтарем.
Но странно – все прихожане похожи друг на друга как две капли воды, все облачены в черные плащи и высокие головные уборы…
Вот они поднялись на ноги – и мастер увидел, что на каждом из них высокий колпак и черная маска с прорезью для глаз, маска с длинным крючковатым носом хищной птицы. Маска Черного Доктора.
И все эти страшные прихожане окружают его, окружают мастера Бернта Нотке, приближаются к нему, подняв руки в немой угрозе…
– Снимите маски! – закричал мастер в ужасе.
Прихожане закивали – и вот один из них снял маску.
Под этой маской мастер увидел длинное холодное лицо своего сегодняшнего гостя. Только вместо бесцветных, прозрачных, как талая вода, глаз на его лице сияли тусклым адским светом два драгоценных камня – рубин и изумруд.
И два этих камня, два этих дьявольских глаза, смотрели на мастера Нотке с насмешкой и презрением.
Мастер подскочил в постели, тяжело и хрипло дыша.
Возле кровати горел тусклый масляный светильник-ночничок, по углам спальни шевелились таинственные тени. Жена забормотала во сне, повернулась на бок и затихла.
Мастер вгляделся в темноту, вгляделся в собственные мысли, в собственные страхи.
Да, несомненно, вчерашний гость пришел к нему неспроста.
И неспроста он хочет заказать ему Страшный суд – картину, о которой мечтал сам художник в последнее время.
Враг рода человеческого к каждому находит свой путь, свой подход. Он прочитал душу художника как открытую книгу, узнал, о чем тот мечтает, – и подбросил ему наживку.
И не случайно он предложил в качестве платы мешочек с драгоценными камнями.
Ведь он, мастер Нотке, уже заглотил один раз наживку – шкатулку советника Вайсгартена…
За окном прогрохотала по булыжной мостовой телега.
Несомненно, это телега труповоза, который под покровом ночи вывозит из города новую дань, которую Любек заплатил страшной болезни.
Части картины сложились, и мастер понял, что нужно делать.
– Поднимайся, жена! – Он потряс сонное розовое плечо. – Поднимайся, Анна-Луиза!
– Что такое? – спросила она заспанным детским голосом. – Что случилось? Мы горим?
– Нет, мы уезжаем! – ответил мастер, спуская ноги с кровати. – Мы уезжаем из Любека.
– Ты сошел с ума! – капризным, уже проснувшимся голосом проговорила женщина. – Куда мы поедем? Здесь у нас дом… здесь все наше имущество…
– Здесь нас ждет только смерть! – прервал ее мужчина. – Каждый день Черные Доктора входят в новые дома, каждый день чума уносит десятки жизней. Нужно сейчас же уехать, если ты хочешь остаться в живых…
– Болезнь уже сходит на нет… – возражала Анна-Луиза. – Куда мы поедем? Я заготовила на зиму соленья, выкормила хорошую свинью…
– Я не собираюсь спорить с тобой о пустяках! – перебил ее мастер. – Мы уезжаем, это дело решенное.
– Но почему ночью…
– Ты только к утру успеешь собрать все самое необходимое, а на рассвете мы уже должны покинуть город…
Анна-Луиза еще что-то недовольно бормотала, но она уже поняла, что муж принял окончательное решение и спорить с ним бесполезно.
– Куда хоть мы поедем? – спросила она, торопливо одеваясь.
– В Ревель! – ответил мастер Бернт. – Тамошний епископ еще в прошлом году приглашал меня написать алтарь для церкви Святого Духа.
– В Ревель? – возмущенно переспросила жена. – Но это же такая дыра! Это же где-то далеко на востоке, на самом краю населенных мест…
– Чем дальше – тем лучше! – отрезал муж. – Надеюсь, туда Болезнь не доберется!
На рассвете дорожный возок мастера Бернта Нотке остановился у городских ворот. В возке сидели сам мастер, его жена, двое слуг и маленькая Мицци. В нескольких сундуках были пожитки, которые успела прихватить с собой Анна-Луиза, и нехитрая дорожная снедь.