Войдя в вагон, Ревекка раза два прошлась взад и вперед, разыскивая место поудобнее. Наконец нашлось одно местечко у окна, напротив молодого человека, углубленного в чтение. Поезд уже давно двинулся в путь, а молодой человек все не отрывал глаз от книги. Хотя Ревекка была женщиной общительной и не любила сидеть молча, все же она не хотела первой заговорить с vis-à-vis[3].
Опершись на локоть, она призадумалась. В это мгновение молодой человек закрыл книгу, собираясь вздремнуть. Глаза его невольно остановились на молодой женщине, на ее белоснежной обнаженной ручке — Ревекка была божественно хороша в эту минуту. Сон соскочил с молодого человека, он пожирал глазами сидящую напротив красавицу.
— Далеко едете, мадемуазель?
При слове «мадемуазель» Ревекка порозовела и сделалась еще лучше. Она ответила, и вскоре завязался длинный разговор, из которого Ревекка узнала, что молодой человек — еврей, студент, очень славный, умный и веселый малый. Студент рассказывал множество анекдотов, а Ревекка от души смеялась, к большому удовольствию молодого человека, любившего повеселиться и повеселить других. Ревекка тоже не молчала и, со своей стороны, поделилась несколькими интересными историями. Молодые люди беспрестанно смеялись, на остановках они выходили вместе, ели, пили, лакомились — всё вместе. На одной остановке пришлось ожидать поезда целых три часа. Наши молодые путешественники гуляли по платформе под руку, и студент держал какую-то речь, очень длинную и красивую. Ревекка в первый раз слышала такие слова, даже в лучших романах она этого не читала. Новый мир открылся перед ней, огромный, прекрасный, светлый мир!.. И солнце в небе сияло, глядя вниз, все цвело, пело, жило, — было начало мая, вы понимаете? Ревекка взглянула на молодого студента и встретилась с его большими горящими глазами. Она почувствовала, как краснеет, и на душе у нее сделалось так же хорошо, светло и тепло, как было вокруг, в природе. Голова у нее горела, никогда еще ничего подобного Ревекка не испытывала. Она не помнит, как рука ее очутилась в больших теплых ладонях молодого студента. Она не помнит, что он сказал ей. Но когда она снова встретилась с его прекрасными черными глазами — рука ее вдруг выскользнула из его рук. Она вспомнила, что ее ждет муж, одинокий Осип!.. Еще минуту она стояла и смотрела на молодого человека, сравнивая его со своим Осипом: его красивые глаза — с маленькими красноватыми глазками Осипа за дымчатыми очками; его светлую умную веселую голову — с бараньей, пустой, как мячик, головой Осипа; прекрасную речь молодого человека — с вечным враньем Осипа…
«Прочь, прочь, дурные помыслы! Прочь, ложные надежды!.. Туда должна я ехать! Я должна, обязана, я не могу не поехать!.. Как же иначе? Как может быть иначе? Туда! Туда!!!» — думала Ревекка и с бьющимся сердцем попрощалась со студентом.
Поезд еще только подъезжал к месту назначения, а Ревекка уже из окна вагона увидела Осипа. Он стоял на платформе, как всегда очень нарядно одетый. В голове ее вихрем пронесся образ молодого студента, с которым она простилась лишь два часа назад, но не успела она все обдумать, как Осип уже был в вагоне, обнимал, целовал ее и пылко, горячо говорил, говорил. Но Ревекка ничего не слышала..» В фаэтоне (Осип выехал встречать жену в великолепном отцовском экипаже) она положила свою разгоряченную голову на плечо мужа и расплакалась, как малое дитя… Осип успокаивал и утешал ее, как только мог; так доехали они наконец до дома. Новый город, новый дом, новые знакомства и комплименты вытеснили из головы Ревекки образ молодого студента.
В этот период между супругами разыгрывались не очень-то красивые сцены. Осип играл в них роль грешника, он на коленях просил прощения, а Ревекка из жалости прощала его… Однажды утром горничная застала их в весьма плачевном положении: мадам Ревекка, стоя в одной сорочке, рвала на себе волосы, а господин Осип, с ботинком в одной руке и дымчатыми очками в другой, неподвижно глядел на нее.
Зато с каким шиком и блеском они ежедневно выезжали! Как великолепно Ревекка одевалась! Сколько дам и барышень завидовали ее богатству, ее положению! Зачем нужен, читатель, хороший, интеллигентный, образованный муж? Лучше пара серых рысаков! Какой прок, — скажите, читательница, — в счастливой жизни с любимым, но бедным мужем? Лучше ложа в театре! К черту дети, к черту все идеалы! Лучше великолепный ужин, блестящий бал, танцы с офицерами!
Через год, когда кончился траур и Осип перестал оплакивать своего дорогого отца, он с несколькими компаньонами открыл большое предприятие по торговле каменным углем. В одно прекрасное утро на доме Осипа появилась огромная вывеска. На ней золотыми буквами было написано: «Главная контора каменно-угольного товарищества Земель, Файферман и К°».
В этой конторе сидели три бухгалтера, два письмоводителя, секретарь, кассир и с девяти утра до пяти часов дня играли в преферанс. А Земель, Файферман и компания укатили в Петербург — бог знает для чего!
В прекрасно обставленном доме осталась одна Ревекка. Избранные молодые люди собирались у нее почти каждый вечер, чтобы перекинуться в картишки. Так прошло три года, три хороших спокойных года для бухгалтеров и письмоводителей Земеля, три веселых года для Ревекки и ее знакомых и три печальных года для незадачливого господина Земеля, который потерял весь свой капитал, бедняга, да еще ввязался в тяжбу со своим компаньоном Файферманом, прошу прощения, надувшим его. Тихо, без церемоний была снята золотая вывеска с дома Земеля и так же тихо, без церемоний водворена на чердак. Там среди всякого хлама лежит она и по сей день; пауки ткут на ней свои искусные узоры, мыши пляшут с большим воодушевлением… На ее месте давно висит другая вывеска, только буквы уже не позолочены: «Механическое прачечное заведение». Фамилия Земель, правда, не проставлена, но мы хорошо знаем, что прачечная принадлежит именно ему, Осипу Земелю, и ничего дурного в этом нет: только бы заработать. Но то-то и горе, что заработков не видно. Осип Земель открыл прачечную на широкую ногу, с шиком, и бог знает, продержится ли она еще месяц, в лучшем случае два.
При таких печальных обстоятельствах Осип с Ревеккой неожиданно получили тревожную телеграмму и прибыли к Сендеру, где мы имели честь их увидеть,
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой читатель знакомится с двумя второстепенными персонажами нашего романа
Уж такова участь стариков: стоит им только оказаться среди молодых, и о них тут же забывают, точно их и на свете нет.
Среди всех наших персонажей, которые вертятся в доме достославного Сендера, мы совсем забыли упомянуть семидесятилетнюю тетю Добриш с подвязанными зубами, высокую и дородную старуху той же крупной породы, что и ее родной брат Сендер.
— Как вы сюда попали, тетенька? — спрашивали у нее молодые дамы. — Когда вы приехали? Откуда?
— Ох! — покачивая головой и вздыхая, отвечала тетя Добриш. — Ох! Хорошую новость я услышала от здешнего балагулы, который ездит к нам каждую неделю! От него я и узнала о несчастье! Ох! Один брат! Один-единственный брат! И какой брат! Такой брат! Ох! Ох!
— Что вы охаете, Добриш? — отзывалась Мириам-Хая. — Бог даст, он выздоровеет с божьей помощью.
— Да, мое дитя, бог всесилен, да! Он, конечно, все может. Над всеми врачами врач!
Знаменитый Осип Земель, только что получивший хорошенький «бенефис», излил на тетю Добриш всю свою желчь, пустив в ход самые острые словечки, чем немало насмешил собравшуюся публику. Только спустя несколько часов после приезда тетю Добриш позвали к больному брату, где она посидела несколько минут и тут же вышла. Наш неунывающий герой, раскатисто хохоча, пустился передразнивать ее плач, ее манеру сморкаться, все решительно. Публика потешалась, а Осип сиял от радости.
— Смейтесь, смейтесь, деточки! — совершенно добродушно замечала добрая тетушка. — Когда-нибудь вы тоже состаритесь, тогда и над вами будут потешаться!
Весельчак Осип, к великому удовольствию всей родни, не переставая вышучивал старуху, а добрая тетя Добриш не только не возражала, но и смеялась вместе со всеми.
Трудно постигнуть простоту и добродушие этой старухи: то ли она действительно так добра, то ли тут скрывается нечто иное. Мы знаем, что тетя Добриш успела отправить на тот свет трех здоровенных мужей и к пятидесяти годам осталась «катлонис»*, как это у нас называется; детей у нее не было.
Тетя Добриш предвидела, должно быть, что на старости лет она останется одинокой, а одной рукой, как говорится, и узла не завяжешь, вот она и припасла несколько сот рублей и маленький домик с бакалейной лавочкой, из которой извлекала понемногу средства к жизни.
В городе ее называют «тетя Добриш», а крестьяне зовут — «Добруха». Она не только торговка, но еще и лекарка: у нее можно достать всевозможные лекарства, различные травы, яд, мышьяк, розмарин, шалфей, ромашку; она большая специалистка заговаривать от дурного глаза, лечить зубную боль, рожу, гадать на воске и на картах, заставить сбежавшего мужа вернуться верхом на кочерге, она изгоняет ведьм, чертей, домовых, и многое другое знает и умеет тетя Добриш.
Весельчак Осип, к великому удовольствию всей родни, не переставая вышучивал старуху, а добрая тетя Добриш не только не возражала, но и смеялась вместе со всеми.
Трудно постигнуть простоту и добродушие этой старухи: то ли она действительно так добра, то ли тут скрывается нечто иное. Мы знаем, что тетя Добриш успела отправить на тот свет трех здоровенных мужей и к пятидесяти годам осталась «катлонис»*, как это у нас называется; детей у нее не было.
Тетя Добриш предвидела, должно быть, что на старости лет она останется одинокой, а одной рукой, как говорится, и узла не завяжешь, вот она и припасла несколько сот рублей и маленький домик с бакалейной лавочкой, из которой извлекала понемногу средства к жизни.
В городе ее называют «тетя Добриш», а крестьяне зовут — «Добруха». Она не только торговка, но еще и лекарка: у нее можно достать всевозможные лекарства, различные травы, яд, мышьяк, розмарин, шалфей, ромашку; она большая специалистка заговаривать от дурного глаза, лечить зубную боль, рожу, гадать на воске и на картах, заставить сбежавшего мужа вернуться верхом на кочерге, она изгоняет ведьм, чертей, домовых, и многое другое знает и умеет тетя Добриш.
Встретив тетю Добриш, каждый приветствует ее, а крестьяне относятся к ней с большим уважением, — как она того и заслуживает. Летом ее можно встретить еще до восхода солнца, собирающей травы в поле, а зимой, поздней ночью, кое-кто видел, как она машет руками на полную луну и что-то нашептывает. В городе о ней рассказывают довольно некрасивые истории, и начальство давно уже имеет против нее зуб, но в маленьких городишках, как вы знаете, все остается шито-крыто.
— Ведь вы же знаток своего дела, — приставал к ней Осип. — Что же вы не вылечите брата?
— Бог, бог пошлет ему исцеление, дитя, мое! Он врачует все живое, дитя мое! Он покажет чудо, дитя мое, подлинное чудо!
Множеством древнееврейских изречений уснащает свою речь тетя Добриш, поэтому-то она и славится как женщина ученая, образованная, народ говорит, что у нее мужская голова.
— Ну, а заговоры разве не помогают? — опять пристает к ней Осип.
— Нет, дитя мое! В чужом городе, дитя мое, заговор не имеет силы.
Наш герой долго еще подшучивал над тетей Добриш, но она нисколько не обижалась, только и было слышно «дитя мое». В конце концов насмешки приелись, и Ревекка оборвала мужа:
— Хватит, Осип, хватит!
И так посмотрела, что он тут же замолчал и уже не открывал рта до тех пор, пока не приехал доктор Клигер. Зато, провожая доктора, Осип вознаградил себя за вынужденное молчание, обрушившись на него со всеми своими делами. Он рассказал о крупном процессе с компаньоном Файферманом, присвоившим его, Осипа, полтора миллиона, об американской прачечной — дела идут хорошо, честное слово!
Вначале доктор Клигер заинтересовался было всеми этими историями: и процессом о полутора миллионах, и американской прачечной. А герой наш, тот просто наслаждался — сам бог послал человека, который интересуется им. Осип вынул целую кипу бумаг: прошений, копий, счетов, планов, векселей, расписок, и доктор Клигер должен был просмотреть все эти документы, бедняга даже холодным потом покрылся. Но что поделаешь? Сам ведь накликал на себя беду. Несколько раз пытался он вырваться из рук Осипа, то и дело смотрел на часы, но напрасно. Осип вгрызся в него со своими делами и мучил битый час, пока подоспевшая Ревекка не прервала его излияний (ее-то наш герой побаивался).
Выехав со двора Сендера, доктор Клигер облегченно вздохнул и в страхе оглянулся, не бежит ли за ним господин Земель со своими документами.
— Редкостная голова! — с увлечением рассказывал доктор Клигер в доме следующего пациента. — Полтора миллиона! Я был у пациента, у господина Бланка: ведь вы знаете господина Бланка? У него есть зять — редкостная голова! Представьте себе, он ведет процесс о полутора миллионах!
— Вот как? А ваш больной? Как здоровье господина Бланка?
— Эх! Пока без всяких изменений, статус нервозус… Я считаю, что завтра или послезавтра — не позже — должен наступить кризис; или туда, или сюда.
— Ай-яй-яй! Жаль, право, такого человека, как реб Сендер, господин доктор!
— О, разумеется! Славный человек, порядочный человек, редкий человек!
— Ну, а жена и дети, господин доктор?
— О, не спрашивайте! Конечно, большой удар, большой удар, большое несчастье для бедной жены и детей. Добрые люди, честные люди! Вся семья! Каков поп, таков приход. Яблоко от яблони недалеко падает… Порядочные люди! Но что делать?
— Добрейший человек, золотой души человек этот доктор Клигер!
Так славословят его пациенты, так отзываемся о нем и мы: чудесный, золотой человек! Все его знают, везде он бывает. Куда ни позовут, он едет. Разбудите его среди ночи, он поедет с вами на край света, — только бы полтинник… Ой, как же он любит этот самый полтинник! Простите, пожалуйста, а чего бы вы хотели: чтобы он бесплатно ездил к вам? До чего ж невыносимый народ, эти идеалисты!
Доктор Клигер очень любит полтинник; он так страстно любит его, так гоняется за ним, что торгуется даже с бедняком, у которого нет ничего, торгуется до тех пор, пока тот как-нибудь не раскошелится. И все же я не вижу в этом ничего дурного, тем более что его подгоняют.
— Иди, душа моя, я слышала на рынке, что такой-то лежит в тифу, а у того-то ребенок болеет корью! Иди, жизнь моя, скорее. Там ты можешь получить рубль, а может быть, и два. Я ведь знаю, сколько мяса они берут каждый день. И если б ты видел, какие туалеты носят его жена и дочери, ты бы сам сказал, сердце мое, что черт их не возьмет! Ничего, мамочка, ты достаточно потрудился, пока получил диплом, нам на счастье! Не стесняйся, венец головы моей, это твоя профессия; это твой магазин, твоя торговля, а врачей теперь достаточно…
Я думаю, мой читатель уже догадывается, что такие сладкие речи может произносить только жена, — жена, которая всей душой предана мужу. Благо тебе, господин доктор, и слава тебе на земле, благословенный, счастливейший из всех, из всех мужей! От всей души желаем тебе всяческих благ!
Я снова должен просить прощения у моих читателей и читательниц: ведь я оставил нашу милую семейку Бланк и немного занялся второстепенными персонажами. Но, во-первых, добрая тетя Добриш нашему Сендеру родная сестра, одна плоть и кровь. И раз эта добросердечная сестра приехала навестить своего брата, она, наверное, заслужила кусочек места в нашей хронике; во-вторых, доктора Клигера не мы сюда привели, его привел слуга Фройка.
После первого посещения этот добрый доктор стал ездить к Бланкам пять раз на день. Боли в желудке, мучившие Сендера, он раздул в целую историю, а его верная жена, докторша, раззвонила по всему городу, что старый Бланк умирает: болезнь тяжелая, что-то вроде холеры! В городе эпидемия холеры! Надо быть очень осторожными, очень. Нужно вовремя показаться доктору, не откладывая в долгий ящик!..
ГЛАВА ВОСЬМАЯ Сытый голодного не разумеет Здоровые забывают о больном и еще кое о чем
Часы пробили десять, когда семья Сендера Бланка села ужинать.
На почетном месте, где обычно сидела Мириам-Хая (теперь она оставалась в кабинете, при больном муже), восседала Ревекка. Справа от нее — Соня, слева — Хаим, рядом с Хаимом уселся Осип, рядом с Соней — Маркус, рядом с Осипом — старая тетя Добриш. Ужин протекал как обычно, — все были сдержанны: место Сендера оставалось незанятым, и родным было немного не по себе. Наш неунывающий герой, правда, пытался подшучивать над тетей Добриш, но его острые словечки никому теперь не нравились. Что касается тети Добриш, у нее была своя манера есть: после каждого глотка она откладывала ложку и вытирала губы. Фройка подавал гостям с особым старанием: ему хотелось показать себя — от большого усердия бедняга пролил тарелку бульона на господина Земеля. Наш франт вскочил с места и, отпустив верному слуге горячую оплеуху, со слезами на глазах принялся вытирать и чистить свое платье, осыпая Фройку самыми горькими проклятиями. С того вечера возгорелась смертельная ненависть между аристократом Земелем и слугой Фройкой.
После ужина все отправились пожелать спокойной ночи больному отцу. Мириам-Хая так и осталась в кабинете у Сендера, тетя Добриш легла спать где-то в уголке, лелея надежду на вмешательство провидения, малыши давно спали сладким сном, а Хаим, Маркус, Ревекка, Осип и Соня уселись в роскошном зале. По сей день не знаю, как это вышло, но все вдруг согласились поиграть в карты. Никто еще не успел что-нибудь сообразить, как Осип уже держал в руках новенькую колоду карт, лицо его сияло. Но в этот вечер ему не суждено было сдавать карты. Ревекка, нисколько не стесняясь, закричала во весь голос:
— Простите, Осип Моисеевич! Пожалуйте карты сюда. Слишком уж вы большой мастер по части пяти тузов…