Публика рассмеялась, а бедняга Осип от досады принялся грызть ногти. Свою злость он тут же сорвал на несчастном Фройке, подвернувшемся ему под руку со свечами и мелком. Фройка злорадствовал, от удовольствия он чуть не позабыл, что от оплеух Осипа у него вздулась щека.
Карты начала сдавать Ревекка. Сначала компания играла как-то без увлечения, молча, но понемногу все оживились: говорили, считали, смотрели, подсчитывали и ставили деньги, украдкой заглядывая к соседу в карты, подмигивая, улыбаясь; все, кроме одного Хаима, который сидел, как чужой, то и дело меняя рубли. Больше всех возбужден был господин Осип Земель: волосы его растрепались, лицо горело, лоб покрылся потом. Ему не сиделось, он то и дело подскакивал:
— Валяй!.. Я покупаю!.. Давай его сюда, озорника! Шпарю дальше! Королеву ущипнем за щечку, а королю шиш под нос! Два туза — два глаза! Хлоп по морде! Ага, Ревекка! Давай, давай! Хорошо-хорошо! Еще! Еще! Вот так учат у нас! Бей простофилю! Свистишь, брат? Полезай, полезай, Хаим-сердце! Софья Абрамовна! Ложитесь спать! Вот-вот-вот-вот-вот-вот-вот! Бей! Тпру, не спеши! Маркус, ставь деньги! Ищи, ищи, Хаим! Ревекка, молодец!..
Наш уважаемый Осип до тех пор горячился, пока кошелек его не опустел окончательно. Тогда только он встал и шепнул что-то Ревекке.
— Я не хочу, не желаю! — громко отрезала нежная жена. — Если у тебя нет денег, можешь не играть.
Осип, вне себя от гнева, также громко ответил:
— Ты думаешь, у меня нет денег? Честное слово, есть! Вот я сейчас принесу.
И герой наш побежал прямо к Фройке и попросил у него взаймы до восьми часов утра. Честное слово!..
Фройка упрямо отказывал, припоминая Осипу оплеухи, но все-таки в конце концов сжалился (у него было очень доброе сердце!) и ссудил его десятью рублями с таким условием: не позже чем завтра в восемь часов утра Осип вернет ему пятнадцать.
С большим апломбом Осип влетел в зал.
— Ну и город! В двенадцать часов ночи негде уже разменять сто рублей! Честное слово!
Прошло еще полчаса, и десятка Фройки растаяла. Компания, возможно, мирно разошлась бы, — каждый в свой угол, — если б разгоряченный господин Земель не вскочил вдруг с места как ужаленный с воплем:
— Софья Абрамовна! Вы должны помнить, что вы не с жуликами играете! Я не люблю таких афер! Честное слово!
Соня переменилась в лице, а публика набросилась на Осипа:
— А? Что? Где? Когда?
— Как?! — кричал Осип уже не своим голосом. — Как вы позволяете себе такое? Мы не карманники! Тут играют честные люди, не картежники! Софья Абрамовна! Я протестую! Вы поставили пятиалтынный и взяли сдачи двугривенный! Признайтесь! Честное слово!
— Ах вы картежник! — набросилась на него Софья Абрамовна. — Вы ведь настоящий аферист! Вы думаете, я не замечаю, как вы наступаете Ревекке на ноги?
— Ах ты мерзавка! — в свою очередь обрушилась на нее Ревекка. — Ты опять начала свои старые штучки?..
И, бросив карты ей в лицо, Ревекка вскочила.
— Сама ты мерзавка! — злобно кричала ей вслед Соня. — А твой франт просадил свое наследство в Петербурге на хорошеньких делах…
— А? Что??! Я???!! Я???!! Я???!! Честное слово!
— Тихо!
— Что ты скажешь на эту катастрофу, на эту трагедию? — произнес Маркус про себя.
— Ш-ш-ш-ш-ш-а! Хозяин приказал, чтоб было тихо! — сказал, вбегая, испуганный Фройка.
Фройкины слова подействовали как электрический ток. Компания вспомнила наконец, что сейчас не время играть в карты.
Все молча, на цыпочках, тихонечко разошлись, надувшись и повесив носы, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.
* * *Лежа в постели, Хаим спросил Соню: «Что все это значит?» Соня поклялась ему жизнью своих детей, что она ничего знать не знает и готова поклясться на святой торе, что сама видела, как Осип подвигал свои карты Ревекке, а Ревекка кивала на Маркуса.
— Можешь гордиться своей родней, Хаим! Разве в доме моего отца могло произойти что-нибудь подобное? А, Хаим? Твоя сестра получит больше, чем ты, хотя она и женщина. Я проиграла двадцать два рубля, а Ревекка их выиграла, и доля в наследстве у нее будет больше, чем у нас, даром что ты сын, а она дочь!.. Ревекка всегда подлизывалась к отцу и льстила ему, вот она и получит больше, чем ты. Это я заранее тебе говорю, Хаим! И можешь на меня сердиться, сколько хочешь!..
* * *— Сколько ты выиграла, Ревекка? — полураздевшись, спросил Осип, возбужденно шагая по комнате.
— Тебе непременно нужно это знать, Осип? — спокойно ответила Ревекка и принялась считать свои капиталы: сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят пять, восемьдесят три, восемьдесят шесть, восемьдесят семь, девяносто, девяносто два и сорок копеек… — Девяносто два и сорок копеек… Осип! Дай-ка сюда мою шкатулку!
Осип подал ей шкатулку, и Ревекка положила туда свои деньги. Заперев шкатулку, она передала ее Осипу и приказала поставить на место. Бедный Осип смотрел на шкатулку с величайшей завистью.
— Право, не мешало бы, Ревекка, чтоб твой старик…
— А чем он тебе мешает, если и останется жив, Осип?
— Я о твоем благе хлопочу, Ревекка! Честное слово!
— Я прошу тебя не беспокоиться обо мне, Осип!
— Гм…
— Как он, по-твоему, Осип?
— Плох, очень плох, Ревекка. Не сегодня-завтра… Честное слово!
— Ну, ну! Прикуси язык!
— Гм…
— Что говорит доктор, Осип?
— Доктор говорит, что он должен написать завещание, потому что…
— Доктор такой же дурак, как ты!
— Гм…
— Я думаю, что у него где-то лежит уж завещание. Как ты думаешь, Осип?
— Дай-ка я расскажу тебе, Ревекка. Ты же моей клятве не поверишь, но клянусь тебе, лопнуть мне на этом самом месте, не встать с этого места, честное слово!..
— Ага, ты уже клянешься? Ну, значит — это ложь! Довольно, довольно, Осип!
* * *Спокойной ночи! Мы уложили всех наших героев. Теперь они должны отдыхать и вкушать сладкий сон после всех глупостей и нелепостей прожитого дня. Я полагаю, что и романисту положен предел, до которого ему разрешается следовать вместе с читателем за своими героями. С нашей стороны и так уж не очень деликатно, что мы разрешили себе подслушать, о чем толкуют между собой наши благородные герои, ложась спать. Покидая дом Сендера, мы имеем право говорить, обсуждать, жалеть или осмеивать всех, с кем познакомились, — никто не может нам этого запретить. На то я — писатель, а вы, мой милый друг, на то и читатель, чтобы мы с вами судили о других. А другие пусть судят о нас, как хотят и сколько хотят…
Спокойной ночи!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Тут только начинается настоящее представление, и актеры могут показать все свое искусство
Я очень доволен, что имею возможность начать эту главу, как настоящий романист, и показать моему милому читателю душераздирающие сцены и трогательные картины, ни в чем не отставая от моих коллег-романистов, которые давно прославились и с которыми я ни в какой мере не могу равняться. Ведь их мизинчик толще моих бедер, и проживи я еще хоть сто лет, мне не написать таких прекрасных романов, какими может гордиться наша новая еврейская литература, ни в чем не уступающая другим литературам. Но я надеюсь на всевышнего. Я верю, что придет, с божьей помощью, время, когда эти прекрасные романы будут целыми вагонами отправлены куда-нибудь далеко-далеко. И я думаю, что тот, кто приобретет их, наверно заработает массу денег на этом бумажном предприятии… Я представляю себе печальное положение наших романистов (если только они доживут до этих дней), их вытянутые физиономии, когда они увидят, как их произведения упаковываются в мешки и тюки, как грузчик подхватывает целую кипу в высшей степени интересных романов, в четырех частях, с эпилогом и посвящением в стихах, и швыряет в вагон! Прости-прощай, светлокудрые герои, страшные злодеи, еврейские графы и бароны, необузданные миллионеры, одичалые еврейские ростовщики, не существующие в природе и поставленные на высокие ходули безудержной фантазией этих приказчиков, называющих себя авторами, писателями, романистами!.. Но должно пройти еще довольно много времени, пока еврейская публика поймет, как долго ее кормили чепухой, пичкали просто трухой; пока приказчики от литературы возьмутся за свои старые профессии и перестанут пачкать чистую бумагу. А пока не настали еще эти счастливые времена, и мы попытаемся преподнести читателям романтическую сцену в том же духе, — как сюрприз, как премию к нашему произведению.
Итак, была чудесная, роскошная ночь. По небу плыла прекрасная луна (радующая всех влюбленных), бледный лик ее склонялся вниз и глядел на грешную землю, как свидетель всех низостей, совершенных суетными людьми. Звезды, подобные брильянтам, рассыпались по чистому голубому небу, на земле царила жуткая тишина, точно природа со всеми своими творениями уснула тяжким сном, точно все на земле вымерло. Не слышно было голоса человека, пения птицы, лая собаки, шороха травы, шелеста ветвей.
В прекрасном городе N, где разыгрывается наша изящная история, все спало безмятежным сладким сном.
И только я, автор этой книги, один только я в целом городе бодрствовал в эту прекрасную летнюю ночь. Один-одинешенек, углубленный в размышления, бродил я по улицам в поисках литературного материала. Но сколько я ни думал, я не мог придумать ничего, что годилось бы для романа. Однако бог все-таки сжалился над молодым писателем, и глаза мои узрели какие-то черные сгрудившиеся фигуры… Фигуры эти все приближались, и мне показалось, что я вижу мертвецов, одетых в черное. Мертвецы как будто говорили между собой, спорили, ссорились; они теснились вокруг погребальных носилок, и я мог бы поклясться, что каждый подносил ко рту что-то вроде бутылки, затем передавал другому, другой третьему и так далее. Мороз пробежал у меня по телу, волосы стали дыбом. Я хотел бежать, но ноги не слушались меня. По сей день не могу понять, как я не умер со страху! Но представьте себе мое изумление, когда эти мертвецы с носилками подошли совсем близко и я узнал их!
— Добрый вечер! Это вы, члены погребального братства?
— Добрый вечер! Да, это мы, мы.
— Откуда? Куда?
— С кладбища к реб Сендеру. Залмен! Где инструмент? У Лейви-Мордухея? Поставьте носилки и давайте-ка сюда бутылку, глотнем по капельке.
— Реб Рефоел, что вы говорите, умер реб Сендер?
— Умер не умер — это не наше дело: за нами послали, и мы идем. Не ради удовольствия, конечно. Когда обращаются к старшему погребальщику Рефоелу? Когда нужно на тот свет… Михоел, есть у тебя понюшка табаку?
— Так!.. Значит, реб Сендер тоже ушел в лучший мир? Жаль, право, реб Рефоел.
— Жаль? Почему? У него был жирный живот? Пусть черви радуются… Уйти от смерти трудновато, а на кладбище места хватит, боже мой!.. Ребята, пошли! Хватит вам хлебать, оставьте немного на после. Жена Сендера славная женщина. Ведро спирту она, наверно, выставит. А? Хорошо бы разделаться с ним до рассвета… Как вы думаете, который теперь час?
— Около двенадцати, реб Рефоел.
— Как? Двенадцать? Ребята, а ну, ребята, торопитесь! Айда!
Неожиданное известие о смерти Сендера так сильно поразило меня, что я пошел за людьми из погребального братства, не задумываясь, куда и зачем иду. Пока Сендер был жив, я мало им интересовался, но когда я услыхал, что он умер, у меня сердце защемило и оборвалось. Чему вы удивляетесь? Человек живет, ест, ходит и вдруг — на тебе! Как может это не трогать? Тем более такой Сендер, который… который…
Но давайте лучше послушаем, что говорят в городе, что говорит народ, — все эти кучки евреев, которые стоят вокруг дома реб Сендера, во дворе реб Сендера, в доме реб Сендера.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ— Какая масса народу, не сглазить бы!
— Недаром мы, евреи, народ жалостливый.
— Что же вы думаете, он действительно заслужил, чтоб ему были оказаны почести?
— Что? Чем он их заслужил?
— Как, а благодеяния, которыми он осчастливил город? Разве это не было большой милостью?
— Благодеяния? Какие благодеяния?
— Может быть, вы скажете, он щедро помогал бедным?
— Что это значит, по-вашему, реб Меер, помогать бедным?
— Или давал крупные пожертвования?
— Не знаю, чего вы хотите?
— И к тому же, быть может, вы скажете, что он был человек образованный?
— Да, мировой гений! А как же, господи!
— Но зато он был богобоязненным человеком?
— Страшное дело!
— Тайный праведник, ха-ха-ха!
— Все вы большие праведники!
— Праведники, вы говорите? Наши дети тоже ходят с непокрытыми головами, как и дети реб Сендера, а? Что вы говорите, реб Хаим? Мой зять тоже курит в субботу*, да?
— И наши дочери тоже, вероятно, не носят париков*, да?
— Спасибо вам!
— Зачем нам все эти глупости, скажите, будьте добры? а что говорит староста?
— Староста погребального братства?
— Да, да, реб Калмен Верзила.
— А я знаю? Я в общественные дела не вмешиваюсь… пускай сами бьются головой об стену!
— Что вы на это скажете? Он не вмешивается в общественные дела!.. Дожили! А?
— Я думаю, к чему нам эти пустые споры? Скажите лучше, дадут немного денег?
— Что вы называете деньгами?
— Сколько денег? Деньги деньгам рознь!
— Я думаю, мешков десять…
— Почему не двадцать, скажите, пожалуйста?
— Двадцать тысяч рублей? Боже мой! Что мы будем делать с такой суммой?
— Пропади ты пропадом, дурень несчастный! Как вам нравится эта напасть?
— Скажу вам по правде, двадцать тысяч — не так уж страшно! Не такая уж беда! А почему бы и нет? Немножко меньше достанется наследничкам! Тоже горе!
— Ничего, он достаточно накопил!
— Да, деньги он нажил честно!
— Чужими руками!
— Еврейская кровь на этих деньгах!
— Тише, что там за крики?
— Где? В доме? Вероятно, уже выносят? Нет! Мне кажется, что это голос Гецла.
— Какого Гецла?
— Портного Гецла.
— Чего он хочет, этот скандалист! Всюду суется!
— Портняшка! Нахал! Кто его не знает?
— Вот как? Вы не можете ему этого простить? Стоит только нашему брату слово сказать, как вас черт за душу хватает! Едва заговорил портной, у вас уже и голова болит! Я тоже портной и совсем не стыжусь своей профессии! Лишь бы не бездельник, не кровопийца, не ханжа! Черт вас подери, почему не поживиться здесь. Много ли у нас таких реб Сендеров? Почему не урвать хоть что-нибудь для портновской синагоги? Обжоры! Пьяницы! Негодяи!
— Нечего сказать, нарвались на комплименты!
— Что там за крик?
— Это кричит носильщик. Он требует тридцать тысяч! Тридцать тысяч, и только!
— Тридцать! Сорок! Тридцать!
— Сорок! Сорок!
— Чего сорок?
— Сорок тысяч рублей!
— Сорок! Сорок! Сорок!
— Кричите, ребята, сорок!
— Сорок! Сорок! Сорок!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ— Ну, я вас спрашиваю, реб Калмен, вы же честный человек: как же может быть, чтоб вы сказали такое?..
— А что я говорю? Разве я что-нибудь говорю? В чем вы меня подозреваете, реб Хаим? Ваш отец, да продлит господь его жизнь, бог — великий кудесник, но если, не приведи господь, пусть минет нас такая минута, ваш отец закроет глаза, дом разнесут! Вы видите? Посмотрите, пожалуйста, в окно, какая толпа собралась!
— Чего же вы хотите, реб Калмен?
— Чего я хочу? А чего я могу хотеть? Я ничего не хочу! По мне пусть будет так, как вы хотите! Я вам, поверьте, лучший друг. А с вашим отцом я, знаете, в самых лучших отношениях! Любая услуга, любая нужда… В этом случае я думаю о вашей пользе. Вы должны соблюсти приличия и удовлетворить народ. Все-таки, как говорится, капитал!.. Первый богач в городе!.. И зачем мы станем обманывать самих себя? Ваш отец, конечно, был порядочный человек, честный человек… Если он жив еще, пусть бог продлит его жизнь… А если нет, да простит он меня… но все-таки он не выполнил своего долга перед городом! Подобало бы поэтому, чтоб вы, его наследник, старший сын… как это сказать…
— Что вы имеете против нас, реб Калмен, господь с вами? Отец действительно плох, но ведь он не умер, он еще жив! Разве это не злодейство? Я вас спрашиваю, реб Калмен? Бога вы не боитесь!..
— Э, реб Хаим, вы должны со мной иначе разговаривать! Кто виноват? Сами виноваты!.. Вы подняли крик: «Евреи, спасайте!» Вот народ понемножечку и собрался… Люди слышат такой плач… видят, все бегут, все кричат: «Умер! Умер!» Спросили у врача, он говорит: «Плохо! Плохо!» Ваш слуга сказал: «Конец! Кончено!» А тут родные плачут. Ну что ж, ведь это евреи, вот они и сбежались. Ваш отец все-таки, как говорится… И попробуйте только сказать народу, что он еще не умер. Разве вам поверят? Слишком поздно!.. Вон идут погребальщики. Ну-ка, подите-ка поговорите с ними! Нахалы, кто посылал за вами? Вон, пьянчужки, батьке вашему так-перетак!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ— Ой, гром меня разрази! Зелда, вы слышите плач? Вы слышите, как хозяйка воет? Горе мне! Златка, не иначе, он кончился! Боже мой! Нет уже моего хозяина! Малка! Златка! Бегите наверх, узнайте у Фройки, горе мое великое!
— Вон бежит Фройка!
— Где? Что он несет? Какой-то узел?
— Фройка-сердце, что слышно? Уже или еще нет? Фройка! Что ты молчишь? Говори! Уже или еще нет?
— Уже… Еще нет… Как это вам нравится? Хайло раскрыла! Провалитесь вы все! Пропадите пропадом! Хорошенькая благодарность! Служил, служил, и хоть бы мне в руку плюнули… Хоть бы верхнюю рубаху, хоть бы старый жилет! Пропадите вы все с вашей хозяйкой вместе! Увидела у меня ключи, и тут же забрала… Прослужил семь лет — нитки не тронул, что же я теперь, заберусь в шкаф, что ли? Чтоб вам ноги переломало! Работай весь день и ночь как проклятый, ни минуты покоя! И что же? Чтоб вы сгорели! Велика беда, если б Фройка получил еще одну куртку или пару штиблет?.. А часы? Кто теперь без часов? Каждая дрянь носит часы, — на, смотри, полюбуйся на меня! А Фройке не нужно! Фройке ничего не нужно! Фройка должен служить каждому, как собака, и все… Сапоги чисть, на стол накрывай, на побегушках бегай, письма носи, туда иди, там стой — тьфу на вас всех! Зелда, ложки! Давайте сюда ложки!