Я не верю.
P.S. Я держал в голове эту историю, и она сжимала мое сердце, и не находил я себе места.
Теперь тоже не нахожу, но хотя бы выговорился.
Начало отложенного романаНадо ли вспоминать о пасмурном, крикливом, отзывающем цитрусами, чачей и аджикой перроне, где юноша, охваченный позорным страхом, обнимал маму и говорил: «Я вернусь, я вернусь, я вернусь».
Надо ли вспоминать, о чем говорили отец с мамой, и папа, не знавший, что сын за углом, повторял: «Ничего, армия только на пользу». «Ты мне обещал», – медленно сказала мама. Надо ли вспоминать о сентябре, сверзившемся с высот дождями – и сразу под ноги?
ЧистилищеЯ был очевидцем ссоры, благодаря небесам и мне, очевидцу, не переросшей в махаловку патентованного лузера, которого я знаю со времен восстания Спартака, и патетичного нытика, которого знал с момента начала знатного выпивона и который тоже внушал отвращение.
Обижали они друг друга на тему «Что делать с афронтами, с неудачами, с невезением? Какое тут может быть противоядие?»
Наглая ухмылка в ответ; вот какое противоядие. Взять и с радостью махнуть неудачу в помойку, потоптаться на ней, радостно визжа....А потом р-раз – и ты на дне!
Я про себя.
И про свои семь лет не то что забытья – небытия.
Когда ночью комната заполонялась призраками, а бытовые неурядицы сомкнули ряды, делая меня похожим на скукожившегося от страха лузера.
Семь лет сильнейшей ненависти к своему отражению. Семь лет беспрестанных мыслей о…банных деньгах. Семь лет записывания всех, у кого брал в долг, в списки инфернальных ублюдков. Семь лет медленного обдумывания, когда все крахнуло, и стремительного превращения в парию. Семь лет бесспорного, химически чистого гузурства.
Оазис сменился чистилищем.
И я чуть не сдох.
С Мамой я ничего не боюсь
В ясные дни Она мне не снится. Она снится мне, когда ветер гнет деревья в саду. Когда бесконечное взаимодействие тысяч переплетающихся причин опустошало меня. Когда над домом нависала огромная грозовая туча аспидного цвета. Когда подступает решающий ком к горлу, и дышать становится невозможно. Когда кажется, что я не тот, не туда иду, не то и не тех избрал. Когда чувства слова, меры, композиции отказывают. Когда никакого воспитания, никакой силы воли не хватает, чтобы терпеть эту темень. Когда голова трещит от двухкопеечных мыслей о конце. Когда кажется, что весь факинг-мир предал тебя.
Вот тут-то…
Тут, либо в морозном окне, либо в летний дождь, либо под песенку ветра, появляется Мама моя, и на шкале труднопроницаемости ее визиты до недавнего времени для меня, тупицы, находились между роковым невезением и Кафкой – вот в таком диапазоне.
Страх видеть ее и восторг видеть ее; испуг, смешанный с недолюбленностью, испытываю я всякий раз, когда Она навещает меня.
…Она приходит ко мне в дни, воплощающие безнадегу, затем, чтобы отвести эту безнадегу, отвадить ее, заступиться за меня.
Можно быть старым для многих вещей, но только не для страха, и Она приходит ко мне, трусишке, чтобы развеять страхи своего маленького беззащитного сына, моя мама.
Это Я, когда мне было пятнадцатьЕсли не читали «Корабль дураков», еще есть время почитать: книга дает иную оптику во взгляде на сегодняшнее. Труднопроницаемая проза – но только для дураков, для токсикозных высерков; чтобы проникнуться ею, необязательно знать, кто такая есть дочка фараона ЭХНАТОНА АНХЕСЕНПААТОН.
Нет места душевному холоду, когда думаешь об эпохе Возрождения. Кто станет отрицать, что выбираться из зарослей догм мучительно, но надобно, ибо иначе только академическим отрицанием не избежать участи пасть жертвой мрака и бесов, изуверского мракобесия. Во мраке трудно, невозможно двигаться к Абсолюту, можно только нести про этот Абсолют высокопарный вздор. Ага, еще поводыри нужны: художники, пииты, менторы, ученые мужи с богатой фантазией. Нужен новый язык, который способен сам перекодироваться. Человек и человечность – одного корня, душа есть даже у воды, горизонт относителен, а формула всего проста: свобода плюс любовь, причем первее – любовь....Дайте отдохнуть своей карьере и найдите три, всего три строки Себастьяна Бранта. Они кажутся банальными, но пропишутся в вашем сознании, примут участие в выработке элементарных моральных представлений – и для колоссов, и для смердов (меня – колоссального смерда). Говорят, что вы ищете смысл жизни и ведете себя, как свиньи. В обратном порядке.
...Набор простых слов. Почему же обмираешь перед открывающейся перед тобой ответственностью?
Озвучьте эту агитку всякий раз, когда лень быть папашкой или матюхой.
Три примитивных строки, долженствующие образовать бронебойное кредо жизни, складное, потому что простое.
В них простой, до элементарности, ответ. Разгадка секретов белокурых ангелов с тяжелым взглядом капрала, в жизни которых всё, что происходит, происходит не просто так, а для того, чтобы после этой минуты ничего не осталось по-прежнему, голые воспоминания разве.
Вы заранее победите, предотвратив ситуацию, когда с губ слетает: «Ох!»; тогда и вы, и ваше чадо будете парить над миром, а не ковылять, отягощенные мыслями: «Что не так?» Тогда не придется держать дистанцию на одной обесцененной лексике.
...Эй, это Я, когда мне было пятнадцать: я вернулся, что-то забыв, взмыленный, домой и увидел, как мама с папой танцуют, при нас они стеснялись.
Я снова и снова закрываю глаза, вызывая из неостывшей памяти их лица, папину улыбку и мамин смех.
Не спрашивайте меня, как я умудрился в телецентре не стать законченной свиньей.
P.S. Всякий раз, когда я думаю о родителях, я не могу побороть желание заплакать.
Но это светлые слезы.
Мне же нужно язык отрезать!– Ты работаешь в Киеве, потому что на российское ТВ больше не пускают?
– В России у меня пауза. Был период невостребованности после того, как я на Первом канале выругался матом (это случилось в 2004 году во время трансляции «Евровидения». – Прим. Star). Месяцами не звонил телефон… Ощущение своей ненужности просто убивало. Со мной не хотят связываться: я часто провоцирую людей, мне же нужно язык отрезать!
– Значит, время тебя не лечит?
– Все по-прежнему считают меня редким подонком. Но это не мешает мне быть везде как дома. Моя колхозная манера поведения, сдобренная доброжелательством, никогда не встречает сопротивления ни в одном месте. Дурака я валяю, мой друг.
– Не обижаешься, когда тебя называют клоуном?
– Обижаюсь?! Я горжусь! Моя мама – пусть земля ей будет пухом – была настоящим коверным: считала необходимым всем поднимать настроение. В 57 лет, случайно попав в знаменитый московский клуб «Метелица», она обвела глазами публику и резюмировала: «Злые все!» Потребовала микрофон и тут же объединила людей, столы, и началось веселье. Управляющий клуба подошел ко мне: «Можно ваша мама будет у нас работать?» Она не согласилась, у нее же семья, нас девять детей!...– А хочется?
– Еще как хочется! Я стараюсь. Но мама всегда говорила: «Ты не можешь о себе заявить! В Кутаиси ты был веселый, а в Москве как замороженная рыба». На все мои робкие возражения, что меня считают скандальным и эпатажным enfant terrible, она только смеялась. Меня это подстегивало. В шоу-бизнесе выживает тот, кто понимает, что он клоун. И при этом не переступает грань, за которой дуракаваляние переходит в юродство.
Готов унижаться ради детей!
– Тебе идет пятый десяток. Чего в жизни уже никогда не будет?
– У меня уже не будет больших денег. Никогда не будет яхты. И в журнале «Форбс» я не появлюсь. Ну и ладно, свобода дороже! Тем более у богатых нет ни семьи, ни друзей – ничего, что по-настоящему ценно.
– А у тебя это все есть?
– У меня всего четыре друга, которые идут со мной еще из старой жизни. В шоу-бизнесе дружить ни с кем нельзя. Вот и Киркоров мне говорит: «Я все понимаю, но как горько, когда предают друзья». Правда, встречаются люди, которым я благодарен. Когда в 1995 году родилась моя старшая дочь Даша, у меня не было денег на такси, чтобы забрать ее из роддома. И тогда мега-популярный Александр Барыкин, царствие ему небесное, сел за руль своей черной «Волги» и поехал со мной. А еще он сунул мне денег в карман – незаметно, чтобы я, грузин, не оскорбился…
– Ты вот уже шестой раз женат…
– Нет, официальный брак у меня был всего один – с Машей Якимовой. Остальное – гражданские браки, в которых рождались дети. Их у меня семеро. Сейчас я живу с Олей Фроловой. Она хочет, чтобы мы расписались. Это самый болезненный момент наших отношений. Понимаю, что обижаю хорошую девушку, но я дико боюсь снова идти в загс.
– Так не понравилось быть женатым человеком?
– О бывших женщинах я говорю или хорошо, или никак. Если ты предъявляешь претензии к той, которая девять месяцев под сердцем носила твое дитя, ты чмо и ублюдок!
В моем единственном браке все начиналось красиво. Помню день, когда мы расписывались с Машей: шел дождь, и мы танцевали под ним во дворе. Ради нее мотался по разным городам, за 500 долларов вел какие-то презентации. Я маниакально много работал и построил для семьи пятиэтажный дом в подмосковном поселке Булатово. Мы прожили вместе около 10 лет…
– А потом она из ангела превратилась в ведьму?
– Нет, просто у Маши появилась на стороне какая-то голливудская история, я стал ее раздражать, мы ругались. Однажды вечером наш сын Федор, ему года два с половиной было, полез в холодильник за сосиской. Кушать хотел, а Маша его ударила по лицу. Был конфликт, и она сказала мне: «Да пошел ты! Ты здесь лишний». Когда мы разводились, в зале суда услышал, что я – ничтожество. Было невыносимо больно, я плакал на глазах у всех. Для грузина разрушенный брак – это конец жизни! Но самое страшное, что дядю Федора, ему седьмой год идет, я уже несколько лет не вижу. Я готов унижаться, лишь бы общаться с ним, но Маша не дает.
Я переборщил, обеспечивая свою родню.
– А как складываются отношения с остальными детьми?
– Мои 13-летние близнецы Георгий и Николоз живут в Киеве, могли бы видеться, но их мать тоже не хочет, чтобы я с ними общался. С остальными встречаемся: собираю их где-нибудь на семейный обед в ресторане и под соусом «хи-хи-ха-ха» веду нравоучительные беседы.
– Дети все в папу?
– В каждом есть что-то от меня, видимо, отношение к жизни через гены передается.
...Он чувствует свою миссию, и я невероятно этим доволен. Младший Даниил вообще чистый слепок с меня, такой же искренний. Приходит к нему сестра Даша в гости, он к ней подбегает: «Машинку принесла?» И если нет, сын сразу спрашивает: «Пап, когда она уйдет?»
– Алименты всем детям платишь?
– Для меня важно, что они едят на завтрак, во что одеты. Поэтому и детей всех содержу, и их мамам помогаю, когда могу. Вот сейчас одна из бывших звонила: она в Ростове разбила машину. Я очень ее обижал, поэтому буду всегда решать ее проблемы и давать деньги.
– Говорят, ты еще и кучу родственников в Москве содержишь?
– Болезненная тема. Многие годы я полностью обеспечивал 24 человека – кормил, поил, снимал всем жилье. Пятеро наконец-то нашли работу, остальные пока висят у меня на шее. Я переборщил, но не умею говорить «нет» семье.
– Самому на жизнь что-то остается?
– Я живу в съемной квартире в Медведково. Думаю, что пройдет немало времени, прежде чем куплю что-то свое. Я не умею копить – лучше устрою для своих друзей праздник, пусть всем будет хорошо. А еще Дашка мечтает, чтобы у нее была свадьба, как у Кейт Миддлтон. Вылезу из кожи, но постараюсь!
Текст: Ольга Киц-Ковязина
Клуб бывших
У Отара семеро детей от шести женщин. Вопрос о возрасте отпрысков заставил его задуматься. С помощью старшей дочки Даши вспомнил и сказал: «Спасибо, кстати, что напомнили… Надо им всем алименты послать!»
Наталья Мельник родила Отару дочку, в этом году 16‑ЛЕТНЯЯ ДАША заканчивает школу в Москве.
Ольга Курочкина в Киеве воспитывает 15-летних близнецов Георгия и Николоза.
У Елены Ростовцевой от Отара 13-летняя Арина.
Юрист Мария Якимова была единственной официальной женой журналиста. Она – мама 6-летнего Федора.
Юрист Ирина Киселева растит 3-летнюю дочку Эллину.
Нынешняя гражданская жена Отара – Ольга Фролова, их сыну Даниилу два года.
Прости
Я помню ее дерзкую улыбку в первый день, и ее слезы в последний. Ее смех в первый и – после слез – выражение ледяное, как будто, листая каналы, переключился со жгучей мелодрамы на скучное интервью надменного политика, участвующего в вашей жизни только секундным «зырком» лживых глаз.
Она меня любила, я ее тоже, но я и других хотел любить: сил было много, глупости – вагон, бессердечия не меньше, и все силы тратились на жестокие художества, известную дребедень самоутверждения.
И лгал беспрестанно, преувеличивая свои добродетели (якобы все время, пока манкировал ею, я спасал человечество), делал ее своими россказнями все более и более печальной.
Я был умничающим придурком, что тут скажешь, требовательным и распущенным; с эго, абсолютно несоразмерным дарованию; стрелявшим не метко, но из пушки; не тонким, эдаким принципиальным говнюком, не умеющим справиться со своими фрустрациями.
Я всегда буду виноват перед ней.
Женщина тоньше чувствует, как назвать ребенка
У меня столь странные имена детей звезд вызывали иронию до той поры, пока я не съездил на свою малую родину в Очамчири, что в Абхазии. Там имя Луиза считается самым обычным. В тех краях, далеких от Голливуда, Болливуда и Мосфильма, имена выбирают так, чтобы они были красивым для уха.
Что касается детей Тома Круза с именами в четыре слова – наверное, он думал, что, вписав такое имя в метрику, паспорт, увековечив ребенка так, он сделает его обеспеченным и счастливым.
По мне лучшие односложные имена – Мария, Елена или Георгий.
...К счастью, наши звезды дают детям нормальные имена. Почти у всех они Иваны, Лены и т. д. Правда, мне казалось, что очень диковинно должны были бы назвать своих детей Лада Дэнс и Алика Смехова, сами по себе будучи претенциозными дамами. У них самих путаница имен и псевдонимов. И вдруг я узнаю, что их детей зовут самым банальным образом – Илья, Лиза, Артем и Макар.
...При всем том, что я много выпендриваюсь и много о себе воображаю, я никогда не думал назвать ребенка как-нибудь претенциозно: например, сначала грузинское имя Николоз, а потом через дефис Гарольд. Мне кажется, в стыке с моей фамилией он был бы обречен.
Лес
Мои дети, ни один, никогда не ходили в лес за грибами.
А тут пошли.
Двое с сестрой. Там компания какая-то была, они вбежали, заголосили, можно ли.
Я, например, от лесных променадов никогда никакого наслаждения не получал. Ну какая там – о которой любят говорить! – полнота жизни?
Объясните мне, урбанисту, в чем смысл?
А эти сопливые задаваки взяли и пошли. (Так зарождается Фронда.)
И я, вечно балансирующий между отцовскими страхами и необходимостью не мешать им расти, вынужден был согласиться, ибо, раздираемый неприязнью к бурелому, я понимал, что поход в лес тоже основание для получения патента на звание взрослого.
Они ведь уверены, что смоделированы для великих дел, затеяны мною же, папой, не для мелкой суеты, а тут даже в лес не пускают; это вершина сатрапства и самодурства, по их разумению!
Подтверждаю: они пошли в лес с ликами самых счастливых бес-смертных!
А я до конца подленько верю в то, что им там станет страшно, они получат царапину – и разлюбят лес, еще его толком не познав.
Во имя неба: лес – это ведь страшно?!
Но их моим страхом было не пронять.
… Пробил час.
Меня с собой не брали.
Ну что моим харизматичным – в меня! – детям лес?!
Пошли.
Вернулись счастливые.
Шоколадка укрепляет дух
Я морщусь, когда детей зовут «мелкими». Так выразился даже полуизвестный ведущий канала про трупы, ставший полуизвестным с помощью известных трупов. А я сижу в питерской гостинице, и блики от мелких волн канала колышутся на потолке, на стенах и фотографиях моих детей, которые я вожу с собой и глядя на которые мне хочется плакать, потому что я их давно не видел.
...