Митьке явно повезло. Первое чудо в его жизни было необычным даже для сказочного мира, и Митька воспринял его как благословение Божие.
Если другие мальчишки и девчонки шли по дорогам сказки проторенными путями, то Митька сразу стал искать особого Пути. Может быть, тут был виною Мяо Цзы. Конечно, ничего не стоит научиться делать какого-нибудь бормотунчика, потому что любой (ну, почти любой) может его сделать. Если ты не белая ворона, то отчего тебе сомневаться, что твой бормотунчик тоже оживет и начнет болтать, мимоходом выдавая пророчества и загадочные притчи? Проще пареной репы послать к другу (или к недругу) невидимого гонца, шепнуть на ухо пару слов, напрмер, во время контрольной. Такие стандартные ходы были Митьке малоинтересны.
Ему хотелось нового. Творчества. Митька понимал, что просто невозможно вот так, с ходу поверить, что к тебе ни с того ни с сего сегодня вечером просочится скозь стену твой спальни и заведет разговор какой-нибудь неслыханный Улюбек, которого ты сам же вчера выдумал. Тут нужно действовать тонко и не спешить. В первый раз пусть он пройдет мимо, ты только услышишь шелест травы, притворяясь спящим. Надо много дней привыкать к мысли, что он бродит где-то поблизости, проявляя себя то в одном, то в другом, все более и более явно и решительно. Переломный момент наступает, когда ты со страхом замечаешь, что тот, кто тобою выдуман, начинает становиться для тебя непредсказуемым. Тут важно не впадать в панику! Митька замечал, что многие начинают гнать от себя чудо как раз тогда, когда оно уже становится реальным. Своя собственная фантазия никого никогда всерьез не встревожит — в конце концов, она же полностью зависит от тебя самого. Автор всегда неуязвим. Когда выдумка начинает воплощаться в жизнь, она всегда оказывается не такой, как ты думал — это как-то глубоко пугает людей. Как будто в дело вступает кто-то третий. Ты перестаешь быть автором собственной фантазии и становишься всего лишь ее героем, наряду с тем, кого ты вызвал к жизни. Митьку это тоже пугало, но и вызвало азарт. А еще гордость, что можешь порождать на свет невиданные штуки.
Моя квартира была рядом с Митькиной, на одном этаже. Митькина комната была у меня за стенкой. И он частенько использовал мою жилплощадь для материализации разных гавриков. Так что когда я вдруг слышал поздно вечером шарканье ног и скрип табуретки у себя на кухне, я старался вести себя потише: ясно было, что Митька сейчас напряженно прислушиватся, прижав ухо к моей стене. Будь на моем месте нормальный взрослый, он давно бы уже устроил скандал Митькиным родителям — кому понравится, когда твой дом используют как полигон для воплощения фантазий! Но я-то был ненормальный взрослый, а Митька был мне как родной, хотя ничего обо мне не знал. Так — здрасте, здрасте!..
Дело в том, что я — сказочник. Не по философии, а на самом деле. Я придумал и Митьку, и его родителей, и кота-даоса, и все прочее тут, в этом мире. Я решил, для удобства, и сам поучаствовать в своем собственном сюжете. Да и не только для удобства; без меня тут дело не обойдется, вот увидите. Придется мне пару раз явиться своим героям, чтобы направить и вразумить. Направлять и вразумлять — тут автора никто не заменит. В некоторых случаях.
Потому для удобства я поселился в своей собственной сказке по соседству с Митькой. Я решил, что у меня будет своя квартира в митькином городе, прописка и все дела. Имею право, мой же мир. Как хочу, так и выдумываю.
Согласитесь, было бы нелепостью с моей стороны выставлять тут кому-то какие-то претензии: ведь все Митькины «творения» были на самом деле моими собственными. Сам же я придумал, что Митька — мой сосед, и что он хочет стать волшебником. Как говорится, врачу, исцелися сам.
Но что я о себе, да о себе… Сказка моя — о Митьке.
Идея стать волшебником подогревалась у Митьки не только тем, что он легче прочих детей обращался в сфере детского волшебства.
Суть в том, что у Митьки уже несколько раз получались недетские вещи.
Есть такая обычная волшебная игра, в которую умеют играть даже младенцы. Всякий нормальный сказачный ребенок без особого труда может ненадолго перейти в параллельный мир. Все, что для этого нужно — найти тут, в своем собственном мире, подходящее место, как бы кусочек иного мира. Потом вообразить, что ты уже не здесь, а там. Потом не вообразить, а поверить в это. И все. Митька, кроме того, знал и особый прием: чтобы действительно поверить, что ты уже там, надо сначала вообразить, что ты — человек оттуда, и поглядеть на свой обычный мир глазами пришельца. Митька научился этому у одного знаменитого артиста, Станиславского. Сначала Станиславский воображал на сцене, что он — Фамусов. А потом доходило у него до того, уже не на сцене, а на улице и дома, будто это уже Фамусов притворяется, что он — Станиславский. Это Митька где-то вычитал. И вот, когда он хотел совершить переход, он начинал смотреть на свой мир глазами пришельца. Стараясь, чтобы изо всех сил ощутить чуждость и необычность того, что прочим человекам представляется родным и привычным. Это ощущение было напряженным и скорее неприятным, зато оно скоро притягивало к себе тот, иной мир, из которого было заимствовано.
Обычные дети использовали несколько стандартных переходов — к Синему Морю, в Дремучий Лес, в Солнечный город. Поверить в возможность стандартного перехода нетрудно: это почти каждый умеет. А кто ну уж совершенно лишен способности к волшебству даже в детстве, может воспользоваться чужой верой — љ на это есть простой прием — правило левой руки.
Но стандартный переход — он и есть стандартный. А Митьке нравилось открывать новые места. В этом он, повторюсь, был не одинок. Многие одаренные сказочные мальчики и девочки в моей сказке проводили половину своего детства, гуляя по параллельным мирам. Каждый подыскивал мир на свой вкус, а потом снова и снова переходил туда, если выдавалось свободное время. Тут важно иметь запас времени, потому что обратной переход — штука не совсем управляемая. Бывает, и застрянешь на пару часов. Дело в том, что когда ты уже там, тогда тот, другой мир, для тебя даже более реален, чем этот! И выбраться из него по своему произволению не так просто. Тоже надо вообразить, потом поверить… Правда тут-то проще, потому что там, в чужом мире, ты и так пришелец, и смотришь глазами пришельца — прямо как Станиславский. Так что хочешь — не хочешь, а обратно в свой мир непременно вывалишься.
Многие поселились бы навеки у Синего Моря, если бы могли. Но не тут-то было. Там не было местных. Вообще никого. Безлюдные, понимаешь, пространства. Но берега никогда не пустовали. Многие умели туда переходить, и часто этим пользовались.
Так вот, однажды Митька, пытаясь найти ход в какой-нибудь новый мир, забрел в старый заросший парк недалеко от своего дома. И оттуда перешел в очень приятную местность с маленькой речкой, молодой читательницей-мамой с карапузом, копавшимся в песке, и компанией ребят на другом берегу. Ребята оказались неагрессивными, и Митька присоединился к их игре, сохраняя инкогнито. Было хорошо, но чем больше проходило времени, тем страшнее становилось Митьке.
Как правило, в чужом мире надолго не застрянешь, даже при желании. Искупнешься в море, чуть обсохнешь, наскоро познакомишся с кем-то и — хлоп! — выпадаешь в обычную реальность. То ли сон, то ли явь, только волосы еще мокрые. И еще — не наешься! Митька однажды попал на большой праздник в незнакомой стране, где темнокожие люди, расставив столы прямо вдоль проспекта большого города, что-то культурно праздновали. Они приветливо угостили Митьку и расспрашивали его на незнакомом, но почему-то понятном языке. Митька ел и отвечал. А потом очнулся в обычной школьной столовой, откуда совершил переход прямо во время обеда, представляя себя пришельцем. Что характерно — обед уже кончился, и вообще уроки давно кончились. Митька вышел прогульщиком, к тому же так и остался голодным. Еда, которой его угощали на празднике, впрок не пошла.
А тут, возле маленькой речки, в хорошей компании, время шло, а обратного перехода не происходило. И это очень пугало. Мир был добрым, прямо родным, ребята были хорошие; так бы и остался тут навсегда, но что делать-то? Приближался вечер, ребята уже начали было расходиться. Куда идти Митьке? Где ночевать, чем питаться? Пришлось признаваться, что я, мол, пришелец. Застрял, не знаю, что делать.
Посочувствовали. Один предложил пока пойти к нему домой. К родителям. Вообще-то это было не очень прилично — вмешивать взрослых в детское волшебство! — но что оставалось делать-то?! если детская сказка повела себя вдруг так по-взрослому. Еще вопрос, можно ли будет накормить Митьку здешней пищей. А то ну как помрешь с голоду?
Пришли домой к Юрке.
Родители юркины всполошились. Все были маленькими, все в детстве баловались с волшебством, но тут случай-то редкостный. Решили заявить в милицию. Пусть обратятся к какому-нибудь доброму магу, чтобы расколдовал загулявшего Митьку обратно в свой мир. Пока суд да дело, стали расспрашивать Митьку о его вселенной.
И тут вышел страшный конфуз. Оказалось, что Митька находится в родном городе, только в совершенно другом районе, на Заречном, в восьми километрах от своей Туневки. Митька в Заречном бывал раньше, с Папой. Только с другого конца.
С одной стороны, ясно, что если Митька врун и фантазер, то для чего бы ему было не наплести небылицы о родной планете? Затем было использовать общеизвестные географические названия? Получилось, что и фантазия-то у него бедная, и соврать-то красиво не умеет! Тут еще приехала милиция. Мрачный сержант посоветовал Митьке воспользоваться общественным транспортом и ехать куда подальше. И укатил.
Одно утешение — что Юрка Митьке поверил. На следующий день они с Митькой специально встретились на Туневке, откуда Митька начал путешествие.
— Да. Похожее место, — сказал Юрка, оглядевшись. — Похоже на нашу Перекатную.
Они сели на то же место, где Митька был вчера. И Митька, сосредоточившись, повторил переход. И Юрка прошел! Но только держась за левую руку. В одиночку, без Митьки, Юрка перейти не мог — чего-то не хватало. Не получались у него самостоятельные переходы. Так у Митьки появился друг. Юрка. Не раз Митька жалел, что Юрка появился в его жизни так поздно, уже на пороге взрослости. Что делать?…
До Юрки Митька чувствовал себя немного чужим в своем собственном мире, будто и правда был пришельцем. Может быть, поэтому у него так легко получались переходы. Митьке легко было вообразить себя пришельцем, потому что он и правда чувствовал себя немного чужаком. А вот Юрка крепко стоял на ногах в своем собственном мире, может, потому переходы у него не получались, даже стандартные. Потому он ухватился за Митькину руку, можно сказать, обоими руками! И вдвоем они где только ни побывали. Юрка тоже ощущал, что Митька немного чужой тут. Ну, белая ворона, что ли… Зато держась за его руку (притом зажмурившись), можно было поверить, что ты на другой планете. Митька правда был ненормальным.
— Ты, Митек, точно не от мира сего, — сказал как-то Юрка в ответ на Митькину философию.
Нормальные дети хотят быть крутыми. А Митька почему-то не хотел. Он это осознал давно, в раннем детстве. Он как-то очень рано понял, что крутизна — понятие относительное. То, что круто по понятиям одного мира, может считаться весьма пошлым в другом. Тот, кто хочет стать крутым, просто идет на поводу у общества. Он трудится над собой ради того, чтобы другие признали его. Это было Митьке скучно. Его как-то ломало трудиться только ради того, чтобы удовлетворить публику. Крутой — это раб своего общества. Вернее, клоун, которому платят популярностью за то, что он мастерски ломается. Потом Митька заметил четкую закономерность: крутые рано теряют способность к волшебству. И понял, что это не случайно: чтобы стать крутым, надо конкретно врасти в свой мир, пустить тут корень.
И все-таки Митьке было трудно в роли белой вороны. Он чувствовал потребность найти себя, найти свое место. Кто я? И для чего? Это не давало ему покоя. Отсюда и родилась тяга к волшебству. Волшебник — это гадкий утенок своей сказки, который умудрился стать в ней лебедем. Потому тот случай, с которого началась дружба с Юркой, был для Митьки началом новой эпохи: взрослое волшебство — это был свет в конце тоннеля! Получилось, что проскочив восемь километров от Туневки до Заречного, Митька как бы и правда перешел в другой мир, более родной, чем раньше. И остался тут навсегда. Раньше у него не было Юрки, теперь — стал быть. Раньше митькины мечты о волшебстве не имели реальной почвы, теперь — обрели. И вообще с появлением Юрки что-то неуловимо изменилось в митькиной сказке.
После этого у Митьки время от времени стали получаться переходы с места на место в своем собственном мире. И это было здорово! Потому что это уже не детское волшебство, которое всегда остается на грани глубокой фантазии. Это был настоящий переход из одного места в другое. Такое умели делать только взрослые, настоящие волшебники.
Взрослая магия как раз и отличается от детской тем, что она действует здесь, в этом мире, она имеет материальные последствия.
Потому-то Митька и обиделся, когда папа сказал: "А кушать ты что будешь?" Как и все взрослые, Папа относился к волшебству свысока, считая его бесполезной детской забавой. Все в детстве этим занимаются. Но плода это не приносит.
Но Митька хотел не этого. Он искал настоящего взрослого волшебника. И трепетно ловил каждое доказательство того, что — получается!
Вот такая была обстановка. В общих чертах.
И вот, однажды Митьке повезло. Дело было так. Митька шел домой. Он осторожно заглянул за угол проходного двора, в котором часто промышляли разбойники. Увы, шайка была в сборе.
Митька начал размышлять, стоит ли ему идти к своей берлоге в обход, перелезая через два забора, или попытаться идти напролом. Или пойти, еще раз попробовать найти подходящее место, чтобы совершить переход сразу в свой двор — или лучше сразу с свой подъезд. Хорошо бы найти похожий подъезд, думал Митька, только где гарантия, что попадешь к себе домой, а не куда-нибудь еще… в другой похожий подъезд. Гарантий не было. Сказка было стихией, и управлять этой стихией Митька пока не умел.
И тут он увидел Волшебника. То есть, Митька, конечно, не знал, что этот крепкий дед с седой раздвоенной бородой — волшебник, но что-то волшебное Митька определенно почувствовал. Лицо Волшебника показалось Митьке удивительно знакомым. Где-то Митька его раньше видел. Лицо у Волшебника было светлым, чем-то похожим на лицо Монаха. Только Волшебник смотрел на все прямо, как бы правде в глаза. А монах глядел как-то вскользь, все больше куда-то в сторону или вниз.
И вот теперь, в минуту опасности, Митька поступил так, как умел поступать только Митька. Он подошел к деду и, просительно заглянув в лицо, сказал:
— Дедушка, если Вы — волшебник, то помогите мне.
Волшебник ничуть не удивился.
— А почему ты решил, что я — ДОБРЫЙ волшебник?
А Митька ничего и не решил. Он мечтал стать волшебником — естественно, добрым волшебником, и про злых волшебников в этом смысле даже и не задумывался, хотя и знал про них, конечно. Митька молчал. А Волшебник спокойно ждал ответа.
— А зачем мне злой волшебник? — ответил Митька вопросом на вопрос.
Ответил вроде бы невпопад, но Волшебнику Митькины слова отчего-то понравились.
— Ты хочешь сказать, с какой стати тебе должен был встретиться именно злой волшбник? — переспросил дедушка.
Митька был не уверен, что он именно это хотел сказать, но версия Волшебника ему понравилась. Митька кивнул.
— Ну, что же, по вере твоей да будет тебе, — сказал Волшебник. Он дал Митьке небольшую шапочку, точнее, чепчик из тех, которые надевают на младенцев — только размером побольше.
— Это шапка-невидимка, — сказал Волшебник. Надень и завяжи подвязочки.
Митька сразу поверил. Он благоговейно взял волшебный предмет. И удивился:
— А откуда Вы знаете, что мне нужна именно шапка-невидимка?
Волшебник шутливо погрозил пальцем.
— Я знаю даже то, что ты предпочел бы меч-кладенец.
Митьке почему-то стало стыдно.
— Но меч-кладенец нельзя давать тому, кто не любит своих врагов, — сказал Волшебник совсем серьезно.
Они помолчали минуту, а потом Волшебник как ни в чем не бывало пошел дальше, кивнув Митьке на прощанье.
И вот что странно — Митька не побежал за ним, не стал проситься в ученики, а тоже как ни в чем не бывало кивнул Волшебнику — точнее, даже слегка поклонился. И долго провожал его взглядом. А потом надел шапку-невидимку. И ничего не случилось.
— Надень и завяжи подвязочки, — вспомнил он слова Волшебника.
Митька завязал. И что-то случилось. Ничего не случилось, просто Митька поверил, что он может спокойно идти домой, и его никто не увидит. И он пошел, а солнце светило ему в спину, а Митька смотрел на свою тень, и абсолютно не боялся разбойников.
Он только удивлялся, соображая: как же так, если есть тень, значит, он не стал ПРОЗРАЧНЫМ для лучей света. Почему же он — невидимка?
И только дома, бережно разглаживая в руках драгоценный чепчик, Митька окончательно пришел в себя и ужаснулся: что же я натворил?! Надо было бежать следом, нельзя было упускать ТАКОЙ случай. Волшебник пришел сам, и был, можно сказать, у Митьки в руках! И Митька упустил его. И сам не может понять, почему упустил.
И начал Митька мучиться раскаянием об упущенной возможности. Хотел стать волшебником, а удовольствовался волшебной шапочкой, вот лопух-то!
Но отчего же лицо Волшебника показалось Митьке таким знакомым?
Наконец,љ Митька вспомнил. Еще когда он был маленьким, он однажды побывал в Детском Волшебном театре. Волшебник был тот самый — высокий и толстый, с длинными, совсем белыми волосами, со странным, необыкновенно внимательным выражением глаз, как будто он видел вокруг себя совсем не то, что ты. Не простую обыденную жизнь, а что-то очень важное и не совсем понятное. Казалось, он не различает привычное от непривычного… будто для него все непривычно. Как для младенца. И вот это-то и показалось маленькому Митьке чем-то родным и до боли нужным. Волшебник был нездешним человеком. И Митька тоже был нездешним. Но тогда Митька был маленьким и не смог сделать практического вывода. И забыл с годами. А теперь он был большой и — мог сделать практический вывод.