Это звучало круто. Митька не нашелся, что ответить. Но злые чары Серого с командой ведь не рассеялись сами по себе, когда Волшебник приблизился.
— А шапочка? — сказал Митька
— Шапочка, ковер, сапоги… о том и речь,љ — сказал Волшебник. — Настоящему белому магу это просто не надо. Но тебе пока полезно. Как костыль.
И опять-таки. В сущности, Митька так ничего и не понял. Главного он так и не понял.
— Я так и не понял, что же такое настоящая белая магия. Получается это — черная, и это — черная. А где ж белая? Вы-то ведь — белый?
— Надеюсь, — засмеялся Волшебник. Но тут же стал серьезным:
— А если серьезно, Белая магия — это идеал. Как линия горизонта. Я что есть сил стараюсь. Но мне, боюсь, пока далеко до настоящей Белой магии.
Он это сказал так смиренно, что Митьке тоже захотелось что есть сил стараться.
— Давай мы будем с тобой беседовать небольшими порциями, — предложил Волшебник. — Обдумай пока то, что уже услышал, а в другой раз спросишь. Мне кажется, на сегодня ты уже перебрал. Идет?
Вернувшись домой, Митька стал думать. И выходила у него ерунда. Получалось, что врачи и пожарники — тоже черные маги. Если не будет пожаров и болезней, им тоже придется цветочки нюхать. И милиция — то же, что и шпана. А это уже была философия Серого.
Серый тоже был философом.
Однажды Митька повстречался с Серым далеко от родного города. Они вместе плыли на прогулочном катере по широкой реке. Отделившись от родителей, эемляки сели на корме со стратегическим запасом мороженого, и стали философствовать. Серый, конечно, поучал более молодого Митьку. Но в словесном-то поединке Митька ему ничуть не уступал, и спорил с удовольствием. У Митьки мелькнула надежда, что после спокойного и серьезного разговора их отношения изменятся к лучшему.
Тут-то Серый и высказал убеждение, что между милицией и шпаной нет принципиальной разницы.
— Там и там власть. Как Царь берет налоги, так и мафии надо отстегивать. Милиция для тебя при серьезном залете — крыша. Но ведь и мафия при серьезном залете может прикрыть, причем мафия гораздо удобнее и доступнее.
— Милиция — добрая. А мафия — злая, — указал Митька.
— Милиция для своих добрая, — разъяснил Серый. — Для тех, кто ее законы уважает. А для тех, кто живет по понятиям, мафия добрая. Всякая власть для своих добрая. Вот ты — станешь меня слушаться, будешь своим — буду и я для тебя добрый.
Слушаться Серого Митька все равно не хотел.
— Нет, Серый! Все равно есть разница. Мафий много, они все между собой воюют. А Царь — один. Это для человека гораздо удобнее. Если я тебя стану слушаться, на меня тот же Чака все равно может наехать.
— Если ты меня станешь слушаться, я Чаку за тебя ушибу, — протянул Серый, сплюнув в пенную струю за кормой.
— Ты все равно не самый крутой в стране, — сказал Митька. — Царь все рано тебя круче.
— Я и не претендую, — спокойно ответил Серый. — Я тебе как раз это и объясняю. Царь — просто самый крутой атаман в этом лесу.
Митька покачал головой.
— Ты — дисседент, Серый. Не говори твои мысли кому попало.
Они помолчали, задумавшись каждый о своем.
— Есть разница, Серый, — повторил Митька. — Царь — он Помазанник. Его Бог благословил править. Он один такой. А остальные атаманы — самозванцы, ты уж прости меня, атаман.
Серый великодушно кивнул.
— Тут я не спорю. Помазанник — это круто. Ну, а меня зато народ избрал — это тоже неплохо.
— Кто тебя избрал, Серый? — нахмурился Митька. — Какой народ?
— Мои люди — все за меня, — сказал Серый. — А за Царя вряд ли все. Так ведь.
— Его люди все за него, — возразил Митька, — и их гораздо больше, чем твоих, Серый.
— Вот и нету разницы. Просто ты решил прогибаться перед тем, кто сильнее всех. А я тебе базарю — о свободе.
— О какой свободе, Серый? Ты же хочешь, чтобы я тебя слушался. Какая же это свобода?
— А тебе всяко придется кого-то слушаться, Митек. Меня или другого атамана. Ты ведь сам-то — не атаман по натуре.
Это была правда. Митька не был атаманом по натуре. Атаманы — народ крутой. А Митька не хотел быть крутым. Хотя свободу — любил. Как быть свободным — и не быть атаманом — это был вопрос. Как совместить несовместимое? Не для того ли Митька искал Волшебника?
— Ну, так о какой свободе ты базаришь, Серый? — напомнил Митька. — Какая мне свобода, если я — не атаман. По натуре.
— О реальной. Тебе есть резон прогибаться перед тем, кто ближе к тебе. Со мной ты всегда запросто сможешь побазарить, убедить меня, что тебе надо. А до Царя тебе ни в жисть не достать, в натуре. Твоя свобода — это быть ближе к атаману.
И тут выходила правда у Серого! А Серый продолжал.
— Вот и выбирай, перед кем прогибаться — перед тем, кто ближе, или перед тем, кто сильнее! Вот и вся разница.
— Есть еще разница. Царь — Помазанник, — напомнил Митька.
Так они спорили долго и откровенно, и Митьке даже показалось, что они — подружились. Но, вопреки ожиданиям, задушевный разговор никак не повлиял на политику Серого в отношении Митьки по возвращении в родной город. Это было обидно и непонятно. Получалось, что у Серого тоже вроде того, что дружба — дружбой, а служба — службой. А это Митьке всегда претило.
Ближе к ночи Митька вдруг вспомнил, что Волшебник так ни слова и не сказал ему о таинственном ночном посетителе. Почему-то эта мысль была пугающей. Ночь приближалась, и Митьку стал охватывать страх. Он лег в постель и попросил Маму не выключать свет.
— Что еще за глупости?
— Боюсь. Очень страшный сон.
— Ну, расскажи, что тебе приснилось.
— Злой волшебник.
— Вот не увлекайся волшебниками. Это все глупости. Помолись, и спи.
И Мама все-таки выключила свет. Тогда Митька, скорчившись под одеялом, стал мысленно звать Волшебника.
— Защити меня, приди ко мне…
Он не заметил, как уснул. Во сне ему явился Волшебник и сказал:
— Ты звал меня.
— Да. Я боюсь этого, черного.
— Прости, я совсем забыл про него сказать. Это, можно сказать, мелкий хулиган. Не думай про него, он больше не придет.
— Это хорошо.
— Вообще, если будут проблемы, ты можешь звать меня, как сегодня. Если ты — мой ученик, я обязан тебя защищать. А ты, похоже, решил стать моим учеником.
— Конечно, хочу!
— Но я все же советовал бы в случае опасности призывать Бога, как ты это сделал в прошлую ночь. Это надежнее и, кстати, привычнее. Ты же православный. Сам я в опасности именно Бога призываю.
— Бога?
— Именно Бога. Вот тебе мой совет: никогда не увлекайся волшебными предметами и словами. Особенно остерегайся имен. Используя чье-либо имя, ты оказываешься в долгу. И это в любом случае нехорошо.љ
— А если Бога призываю?
— А у Бога мы так и так в долгу. Потому лучше призывай Бога. Но меня призывать я, конечно, тебе не запрещаю.
— А как же ограниченность? — сказал Митька, окончательно успокоившись.
— Что — ограниченность?
— Помните, Вы сказали, что во всемогуществе есть своя ограниченность.
— Помню.
— Я не понял, что там за ограниченность. Если Он все может — даже может создать камень, который нельзя поднять. Все может — какая ж тут ограниченность?
— Для Него — никакой. Все может. Тут для нас ограничение.
— Какое?
— В этом разобраться не так-то просто. Это трудная штука для человеческого ума. Хочешь, я сейчас покажу тебе феерию? Может, это поможет…
— Феерию? Хочу. Конечно, хочу. Прямо сейчас, во сне?
— Почему же нет? Феерия сродни сну, одно другому не мешает… Я покажу тебе феерию про Конституцию.
— Про Конституцию? — удивился Митька.
Волшебник кивнул.
— Конституция — это камень, который Король может сделать, но потом он уже не может его поднять.
И Митька увидел странный сон про одного совсем древнего Короля, который действительно владел тайной Истинного языка. Его подданные благоденствовали. Когда являлась какая-то нужда, народ шел на поклон к своему Королю — и дело скоро улаживалось. Король был для них действительно отцом и благодетелем.
Но люди любят свободу, дети постепенно взрослеют — и постепенно в народе зародилось недовольство.
В соседнем государстве была демократия — там были и трудности, и трагедии, но зато и люди там были горды и смелы. Они высоко держали свои головы и презирали тех, кто не умел жить своим умом, своими трудами и чуть что — љ бежал жаловаться своему Королю. Конечно, никто и не думал устраивать революций и свергать Короля-Волшебника. Все понимали, что благополучие Королевства зависит от Короля. Просто однажды народ собрался на огромной площади перед дворцом. Самый мудрый и самый старший из подданных приблизился к Его Величеству и просил своего Повелителя даровать им Конституцию, даровать Закон, Право, Разделение властей, Выборы и самоуправление. Верховная власть все равно осталась бы в руках Короля — Король имел право отменить Конституцию и вновь стать неограниченным монархом.
— Если это сделает вас счастливыми, то для чего отменять то, что сделано? А если это сделает вас несчастными, то для чего вам Конституция? — спросил мудрый Король.
— Мы хотим лучше понять самих себя, — ответил мудрый Старейшина.
— Поверьте мне, что это сделает вас несчастными, — сказал Король. — И вы сами же станете винить меня за то, что я послушался вас.
— Тогда мы исправим ошибку и будем жить по-старому!
— Я не хочу делать ошибок, — сказал Король.
— Но быть может, для народа это полезно, Ваше Величество? — заметил Старейшина.
— Может быть, — сказал Король. — Но я не хочу принимать в этом никакого участия. Вот мое решение: если вы захотите получить от меня право на ошибку, я отрекусь от престола.
— Не делайте этого, Ваше Величество, — попросил мудрый Старейшина. — Потому что народ будет Вас винить в своих несчастиях, Вас же и обвинит в этом отречении. Вы будете в их глазах причиной всех несчастий.
— Ну, так что ж? — заметил Король. — Зато я буду прав перед Всевышним.
Мудрый старейшина вернулся к народу и передал волю Короля. Народ, испугавшись возможности отречения, просил Короля не оставлять престола и не слагать с себя корону. Благополучная жизнь оказалась несовместима со свободой, потому что она требовала могущественного Короля. И все разошлись восвояси.
Узнав о происшедшем, вольнолюбивые соседи подняли насмех подданных Короля:
— Жалкие рабы, дети рабов и родители рабов! Вы — не люди, а муравьи, в вас нет человеческого достоинства.
Прошло несколько лет, и народ вновь явился ко Дворцу. На сей раз пришли без униженных прошений и прямо потребовали у Короля — свободы!
И Король, как обещал, отрекся от своего королевства. Он прошел сквозь собравшуюся на площади толпу и удалился. Что удивительно — вслед ему раздались насмешки и укоризны!..
И действительно, жить стало труднее. Все чувствовали себя как дети, вышедшие из-под отчего крова. Приходилось совмещать несовместимое. Но это была — свобода!.. А свобода и взрослая жизнь по-своему привлекательны, хотя и не столь сладки, как это кажется в детстве. Свобода оказалась сопряжена со страданиями. Но игра, наверное, стоила свеч! Первое время.
Но прошли годы, и гордые свободолюбивые соседи завоевали бывшее Королевство!
— Вы рабы, дети рабов и родители рабов, — сказали они. — Служить и угождать, молить и ждать решения — это ваш удел. Будете служить нам и ждать нашей милости.
И тогда-то, вместо желанной свободы обретя новое рабство, куда более тяжкое и обидное, народ опомнился и захотел вернуть прежние порядки. Удивительно, но многие винили Короля в своем несчастии.
— Для чего он послушался нас? Он — Король, и имел право поступить по-своему. Значит, его гордость для него выше народного блага…
Мудрого Старейшину, совсем уже дряхлого столетнего старца, послали разыскать ушедшего Короля.
— Ваше величество, — сказал Старейшина, — можем ли мы исправить ошибку?
— Можем, — сказал Король.
Старейшина вздохнул с облегчением.
— Я так боялся, что Вы скажете "нет".
— Можем, — повторил Король, — потому что это — ваша ошибка. А вот если бы я дал вам Конституцию — это была бы моя ошибка. И этого нельзя было бы исправить.
На этом Митька сон оборвался. В полусне, еще не опомнившись, Митька лежал и гадал над притчей: что бы это все значило?
На следующий день Митька, конечно, опять помчался к Волшебнику.
— Скажите, Вы правда приходили ко мне во сне или это просто сон?
— Правда. Я назвал тебя своим учеником. Но чтобы ты действительно стал моим учеником, необходимо согласие родителей. Необходимо.
— А надо им вообще говорить? — нахмурился Митька.
— Конечно. Это же не детское волшебство. Это — серьезное дело. Ты же не детскому волшебству хочешь обучаться, так ведь?
Митька усмехнулся. Но с сомнением покачал головой.
— А если они не согласятся?
— Тогда придется ждать, пока ты не станешь взрослым. Но, конечно, встречаться во сне никто нам не может запретить. Родители властны над твоим телом, потому что родили его. А сон есть сон, там свои законы. Правда, то, что усвоено во сне, очень трудно применить наяву. Во сне легко совершать чудеса. Слишком легко. Сон не годится для тренировки.
Митьке ужасно не хотелось ставить Папу в известность о своем новом знакомстве. Едва ли ему это понравится. Даже точно — совсем-совсем не понравится.
— А почему конституцию дать нельзя, а уйти с престола — можно? — спросил Митька.
— Это понятно, — заметил Волшебник. — Король вправе уйти и прийти. Если он не вправе уйти — то какой же он король? Он тогда — раб народа. Крепостной.
— А конституцию не может дать?
— Может, — сказал Волшебник. — Но не хочет. Народ будет несчастлив.
— А почему? — сказал Митька. — Разве нельзя сделать, чтобы народ был счастлив и так, с Конституцией? Может он так сделать?
— Почему нельзя? Можно. Но он этого не хочет.
— Почему?
— Потому, что это — необратимо. Это камень, который нельзя поднять.
— А чего же нельзя-то? Взять — и отменить.
— А кому это надо? — сказал Волшебник. — Если все счастливы.
— Я все равно не понял. А почему он не имеет права ошибаться?
— По идее феерии, этот Король всемогущ.
— Ну, и что?
— А всемогущий не может ошибиться. Ошибка ведь — от немощи. Чего-то не учел, что-то не вышло… Если ошибся — значит, не всемогущий.
— Не может ошибиться? Какой же он всемогущий, если — не может?
— Может — но не хочет. Никогда не ошибается, потому что не хочет ошибаться. И в этом смысле — не может ошибиться. Хотя, в принципе, может, но это — камень, который нельзя поднять.
— Давайте еще полетаем, — предложил Митька. Насчет Короля все равно оставалась неясность, но сейчас было не до тонкостей. Если эта встреча — последняя, то хоть налетаться всласть, смутно подумал он.
На сей раз он в присутствии Волшебника вел ковер уверенно и не сбивая дыхания. Учителю оставалось только одобрительно кивать головой.
— Но это только при Вас, — сказал Митька самокритично, посадив ковер на место.
— Увы, пока так. Пока что я пришелец в твоем мире. Это первая ступень ученичества. Ты живешь пока в своей старой реальности.
— А Вы где? — не понял Митька.
— А я в своей. Смысл обучения в том, чтобы ты переехал жить к мне. В мой мир.
— А мы что ли в разных?
— Ну, конечно! В моем мире все происходит так, как мне надо. В моем мире чудеса — это норма. А как там у тебя? — Волшебник приставил ладонь к уху, будто говорил по телефону.
— Нет, у меня не так, — признался Митька, — у меня — только когда Вы рядом.
— Сказка мне служит и сама делает все как надо, — продолжал Волшебник. — А как там у вас?…
— У нас хуже. Хочу жить у Вас!
— Переезжай ко мне! Хочешь?
— Хочу. Но Мама не отпустит.
Волшебник опустил руку и покачал головой.
— Нет, ты не понял. Я не говорю тебе переехать с места на место в твоем мире. Какая разница, где ты будешь жить — у родителей или у меня. Ты должен перебраться жить в мой мир. Не меняя места жительства.
— Тогда — Папа не отпустит, — сказал Митька.
Папе новое увлечение сына крайне не понравилось. Папа с ходу запретил Митьке даже и мечтать о том, чтобы стать учеником Волшебника. И ездить в Театр тоже запретил. С ходу. Папа был человеком православным, церковным. И к волшебству относился отрицательно.
— Ты все же посоветуйся о отцом Федором, — сказала Мама осторожно.
Но от совета Папы с отцом Федором Митьке не приходилось ждать ничего хорошего.
К Волшебнику Митька в тот день, конечно, не пошел. Папин запрет — это вам не шутка. Митька всплакнул.
љНочью Волшебник явился ему во сне и велел послушаться Папу.
— Не торопись отчаиваться, — сказал он.
— Я уже отчаялся, — пожаловался Митька.
— Ну и зря. Волшебник я или нет?
Митька повеселел.
— Подожди, может, Папа и передумает, — пообещал Волшебник. — А мы пока не будем терять время. Чудотворение пока оставим. Творить чудеса не так трудно, как это обычно думают. Гораздо труднее избежать связанных с чудесами опасностей. Ты должен понять, что жизнь волшебника — это невидимая война.
— Война?
— Именно война. Жизнь черного мага — это война с себе подобными. Там воюют все против всех. Но и жизнь белого мага — тоже война.
Митька кивнул. Он так и думал.
— Значит, Вы все-таки воюете с черными.
— Нет-нет. Совсем не так. Я изо всех сил сохраняю мир. Если бы я стал воевать с ними, я сам бы стал одним из них, вот и все. А пока я — в мире, в своем мире, они просто не имеют доступа ко мне. Не понимаешь?
— Не понимаю.
— Я как паук, сижу в своей паутине. Тут я сильнее всех, даже шершня. Но если бы я отправился на войну, меня сожрали бы и муравьи.