Годы спустя этот чуть отстраненный взгляд частично помог ему пережить болезненные события изгнания, укрыться за стеной иронии: то была его личная манера оставаться нью-йоркцем.
Сегодня, когда он с блокнотом в руке валялся на скамейке, это Good enough казалось ему почти натужным, годным лишь на то, чтобы избавить от навязанного задания для их дебильной газеты. Учителя поздравят его с такой находкой. Он даже укажет в виде автора себя. Да и кто это сможет оспорить?
* * *Фред шел вдоль берега Авра, вверх по течению и при каждом шаге выдирал сапоги из грязи, в которую их засасывало по щиколотку. На другом берегу реки стоял рыбак, прямой, как столб, в зеленом прорезиненном плаще, и удил на муху; он махнул ему рукой. Фред не ответил и пошел дальше, колючие ветки хлестали по щекам, дыхание, после стольких месяцев сидячего образа жизни, сбивалось. Под предлогом того, что ему пора сменить обстановку и выйти с веранды. Фред добился от Ди Чикко разрешения погулять по лесу. Фэбээровец саркастически смотрел, как он отправляется в путь, надев ветровку и резиновые сапоги, готовый впервые встретиться лицом к лицу с нормандской природой. Фред отлично прожил бы и без нее, сама идея экскурсии в лес абсолютно не казалась ему привлекательной. В Ньюарке его редкие буколические эксперименты обычно заканчивались возле ямы в два метра длиной и три глубиной, чаще всего для захоронения в ней типа, плавающего в собственной крови и не способного уже копать яму самостоятельно. Джованни с кем-нибудь из подручных, вооружившись лопатой и киркой, терпеливо делали дело, болтали, чтобы не думать об усталости, мечтали выпить бурбон в клубе, где есть девки.
Непролазная канава заставила его отойти от речного рукава, и, беспрестанно бурча, он решил срезать кусок, пройти напрямик, через поле пшеницы. Его с детства научили срывать запретные плоды городских джунглей, но никто не обучил его терпеливому обращению с землей. Фред всегда умел собирать жатву, не нуждаясь в посеве, и доил, не задавая корма. Боясь заблудиться, он добрый километр шел по проселочной дороге, пока не наткнулся на табличку, которую искал: Сортекс Франс, Шолонский производственный комплекс, вход только для работников завода.
Завод был новый, не такой уж большой, но уже грязный, несмотря на цвет, специально подобранный, чтобы сливаться с грязью. Пришлось проложить две асфальтовые дорожки для въезда в зону парковки: одну для грузовых машин, другую для служащих — и обнести все здание решеткой пятиметровой высоты, чтобы перекрыть доступ посторонним, — Фред мысленно спросил себя, кому придет в голову нелепая мысль сюда забраться. На верху главного здания виднелся логотип фирмы по производству удобрений «Сортекс» — белый овал, повторявший форму буквы С.
Пытаясь объяснить нарушения в работе водопровода, Фред проявил терпение, любознательность и даже настоящую добрую волю, сам поражаясь тому, что все эти качества у него обнаружились. Печальной памяти визит водопроводчика Дидье Фуркада он воспринял как вызов: проникнуть в тайны гнилой воды. В свое время, когда Джованни Манцони задавал вопросы, он получал ответы, даже не прибегая к насилию, чаще всего излишнему. Теперь требовались другие средства, возможно, их стоило изобрести, имел значение только результат. Как смириться с тем, что сегодня от него что-то скрывают? Только не после того, как он был гангстером и хранил самые страшные секреты. Только не после того, как он узнал тайные пружины ФБР, не после того, как сам стал государственной тайной. Не после того, как в одиночку был причиной для беспокойства того небольшого мирка, что суетится вокруг Белого дома. Кто сегодня осмелился играть с ним в тайны, как эта темная жижа, которая периодически течет у него из крана? После расспроса соседей, единодушно считавших, что появление проблем совпало со строительством завода «Сортекс», Фред прежде всего решил определить, где тут домыслы и где истина. Магги обратилась в мэрию, которая направила ее к другим водопроводчикам, которые тоже были знакомы с проблемой и не могли ее решить. Она попросила у Квинтильяни навести справки насчет очистных сооружений и тут не получила результата: станция была новая и самая современная. Фред, вне себя от всеобщей инертности, окружавшей проблему воды, требовал если не виновного, то хотя бы рациональное объяснение. Ничто не казалось ему нестерпимей уклончивости и крючкотворства, с которыми он сталкивался каждый раз, когда требовал разъяснений, у него возникало чувство, что перед ним — призрачные структуры, пустые кабинеты, службы, которые гоняют его по кругу, и эта негласная административная манера посылать его куда подальше сводила его с ума.
Собратья по несчастью, жители того же прибрежного квартала частных домов, пересказали ему историю собственных демаршей. Гораздо серьезней, чем эта вода, иногда приобретавшая цвет и запах навозной жижи, было то, что люди стали замечать в семье различные недомогания (желудочные расстройства, головные боли) и быстро объединились в оборонительный комитет. Написав несколько петиций, одна из которых была направлена министру окружающей среды, с трудом и после долгих месяцев требований они добились разрешения направить воду на анализ в лабораторию департамента, которая обнаружила «высокий титр кишечной палочки». А также «сильное бактериальное загрязнение» и «несоответствие воды бактериологическим нормам». После обнародования таких результатов пришлось вмешаться мэру, но вместо того, чтобы дойти до истоков зла, он приказал соответствующим службам муниципалитета вылить в место забора воды хлорку. После чего следующий анализ показал, что вода «соответствует», и, по мнению мэра, дело на этом можно было закрыть. Единственная правдоподобная гипотеза далась жителям прибрежных домов ценой упорства. Они узнали, что завод «Сортекс», смешивая химические и природные удобрения, промывал чаны водой, забранной из Авра, а использованную воду сливал в танки, расположенные под землей. Эти самые танки, недостаточно герметичные из-за отсутствия слоя необходимой изоляции, пропускали загрязненную жидкость в водоносный слой, который снабжал Шолон питьевой водой.
Несмотря на жалобы и угрозы подать в суд, жители квартала Фавориток не смогли ничего добиться. Разбирательство тянулось уже почти два года, что никого не смущало, ни мэра, странным образом остававшегося в стороне, ни промышленные круги, ни даже санитарную службу, объявившую, что она бессильна. «Шолонский рожок», устав от битв, перешел к другим актуальным темам. Жители берегового района словно сами вязли в трясине, они отчаивались и тратили безумные деньги на покупку питьевой воды.
Фред, со своей нерастраченной еще энергией, нуждался вовсе не в козле отпущения, а в конкретной реальности, за которую можно было бы уцепиться, — а что там дальше, он сообразит. Он был даже готов прикинуться сознательным гражданином и сообщить о недочете, о недосмотре, о техническом сбое, мимо которого прошли специалисты. По большому счету, он плевать хотел и на «Сортекс», и на его деятельность, и на загрязнение, которое она причиняла, — какое, к черту, было Фреду дело до проблем экологии, до вымирающей планеты, до того, что сделала с ней погоня за прибылью. Цель оправдывает средства, и цель может быть только одна — деньги, прежде всего, превыше всего, раз и навсегда, слишком долго он жил по такой логике, чтобы теперь поставить ее под сомнение. Он не хотел совать свой нос ни в чьи дела, это время прошло, он просто хотел разобраться: связана как-нибудь компания «Сортекс» с той мерзостью, которая течет из кранов? По слухам, ответ был «да», но ему нужны были доказательства.
Для начала он решил обойти вокруг завода, который посреди рабочей недели казался пустым. Он шел вдоль решетки, ограждавшей паркинг доставки, где возвышалась стена из плит, высотой в несколько метров. Он вышел к штабелям металлических бочонков и канистр синего, красного и зеленого цвета с логотипами различных марок масел и бензина. На северном фасаде завода он увидел тележки с огромными кубами, замотанными в белый пластик, которые он счел товаром, готовым к погрузке. Немного дальше, на задворках главного здания, виднелись три огромные армированные емкости, по форме напоминавшие элеваторы для зерна, их содержимое высыпалось прямо внутрь завода. Фред завершил обход у закрытой решетки входа для персонала и совершенно пустого паркинга.
Видимо, на том и полагалось закончиться его крестовому походу.
Ни слова сказать, ни рукой махнуть, ни сразиться, ни обсудить, ни договориться, ни убедить, ни дать убедить себя. Не понять, на что нужны эти тонны оборудования, ни кому от них какая польза. Не встретить ни души, хоть какого-нибудь служащего, который отослал бы его к начальству, а то — к начальству повыше, к директору. Фред готов был дойти до самого верха.
Под грузом внезапно навалившегося отчаяния он сел прямо на гравий, привалившись спиной к стойке металлического забора. Он довольно долго ждал, скрестив руки на груди, задумавшись, не находя оппонента, не видя ориентиров в привычной логике агрессии. Жизнь гангстера научила его одному: за любой структурой, какой бы крупной она ни была, всегда обнаруживаются люди. Люди, которых встречаешь на улице, люди с известными именами, с открытыми лицами, люди неуязвимые и все-таки погрешимые, потому что они люди.
Завод «Сортекс» был одним из многочисленных филиалов огромной группы, базировавшейся в Париже, которая сама была одним из подразделений конгломерата, действовавшего во множестве различных секторов экономики и представлявшего собой каскад холдингов и хитросплетение долевых паев, — разветвленную империю с щупальцами, действовавшими при попустительстве правительств разных стран, а также административный совет, даже не подозревавший о существовании какого-то там завода «Сортекс», который мог быть перепродан в любой момент по воле арбитражного перераспределения активов, чистки портфеля деловых бумаг, программы отзыва инвестиций или же решения, исходящего из страны, где никто и слыхом не слыхивал про нормандские рощи и ручейки.
Фред удостоверился в том, что мир, к которому его теперь приговорили, мир закона и морали, на самом деле полон ловушек, расставленных безликими врагами, и всякая борьба против них смешна.
И пока эта гигантская бородавка из ребристого алюминия и токсических веществ, торчащая посреди леса, остается безлюдной, пока нет возможности дойти до самого большого босса, Фред будет сталкиваться с тем, чего он опасался больше всего на свете: с произволом.
Сидя на земле, он чувствовал себя до обидного простым человеком. Казалось бы, ничего страшного. Он ненавидел, когда ему об этом напоминали.
* * *В Шолоне-на-Авре никогда не было настоящего кинотеатра. В каждом поколении находился энтузиаст и вел старый добрый киноклуб, собиравшийся в актовом зале мэрии. Несмотря на пророчества кучки депутатов («Это проигранная битва!»), пять десятков активистов набиралось всегда, независимо от программы, два раза в месяц, что позволяло свести концы с концами и посрамить ворчунов. Ален Лемерсье, бывший учитель и завзятый киноман, выбирал фильмы, печатал афишки и организовывал обсуждение после просмотра. Любовь к кино он унаследовал от тех ненормальных, что бороздили провинцию, показывая фильмы Марселя Карне и Саша Гитри в сараях и приемных залах мэрий; от тех психов, что собирали зрителей по полям и кухням ферм и принимали их, не заботясь о выручке, потому что никто на самом деле не платил, цель была не в том. Энтузиасты волшебного фонаря получали свое вознаграждение в виде смеха при появлении Мишеля Симона в «Будю, спасенный из вод»[9] или слез в финальной сцене «Гроздьев гнева».[10] Помня об этом, Ален Лемерсье принял эстафету в Шолоне и стал выбирать для просмотров авторское кино и забытые классические ленты, дававшие повод для дебатов, которые и удерживали в зале большинство зрителей. Обычно ему удавалось пригласить гостя, способного как-то по-особому осветить тему, — все вспоминали вечер, когда была заполнена добрая половина зала по случаю показа «Огненных колесниц»,[11] истории двух молодых бегунов на средние дистанции, которые постоянно соревновались друг с другом. Ален пригласил тогда местную знаменитость, господина Мунье, чья карьера бегуна под старость вышла на новый виток по случаю Олимпийских игр для сениоров. На другой памятный вечер ему удалось привезти из Парижа специалиста по вундеркиндам для увлекательнейшего спора вокруг фильма про умственно отсталого ребенка, в котором внезапно открылись чрезвычайные дарования. Если не удавалось найти докладчика, Ален подбадривал задававших вопросы и старался, чтобы те, кто имел свое мнение, отвечали на них: он вел вечер.
Нью-йоркский писатель, поселившийся в Шолоне, оказался идеальным поводом пересмотреть американскую классику. Недолго думая, Ален схватил телефонную трубку и пригласил Фреда, расписав тому лучшие моменты своего небольшого кинозаведения.
— Для нас будет огромной честью, если вы согласитесь стать нашим следующим гостем.
Дебаты в киноклубе? И Фред? Человек, не мыслящий фильма без банки пива в руке, без кнопки «пауза», чтобы пойти пошарить в холодильнике? Человек, скучающий, если нет взрывов и перестрелки? Человек, засыпающий на романтических сценах? Человек, не научившийся читать субтитры и видеть картинку одновременно? Какие дебаты, какой киноклуб?
— А что за фильм?
— Я думал взять фильм «И подбежали они»,[12] Винсенте Минелли.
— А оригинальное название?
— «Some came running».
— Что-то припоминаю… Там кто играет — Синатра или Дин Мартин?
— Оба.
Ален Лемерсье, сам того не подозревая, попал в десятку. Для итальянца из Нью-Джерси, тем более связанного с Onorevole Societa, Фрэнки и Дино пребывали в статусе героев.
— Напомните мне, о чем там.
— Писатель, ветеран войны, возвращается в родные места с недописанным романом. Все считают его неудачником, кроме одной женщины, которая пытается его ободрить.
— Писателя играет Фрэнк?
— Да.
Расчувствовавшись, Фред обещал подумать, потом повесил трубку и остался у телефона, который, несомненно, должен был тут же зазвонить снова.
— Алло? Фред?
— Вы кто, Плуто или Динго?
— Ди Чикко. Это что еще за «я подумаю»? Вы что, спятили?
— Я с шестерками не общаюсь, дайте послушать пленку Квинтильяни, пусть перезвонит.
Он резко и оскорбительно бросил трубку. Учитывая высокие технологии, которыми располагали Капуто и Ди Чикко, их шеф Квинтильяни испытает, в свою очередь, изумление не позднее чем через минуту, в какой бы точке планеты он ни находился. Когда-то для слежки за ним и для получения показаний ФБР использовало параболические антенны, лазеры, спутники, а также микрофоны, умещавшиеся в родинке, камеры — в дужках очков, и кучу других игрушек, которых не выдумать и сценаристам Джеймса Бонда.
— Скажите, Фред, вы сошли с ума? — произнес Квинт.
— К чему обижать славного мужика и рисковать стать непопулярным.
— Непопулярным? Если бы эти люди знали Джованни Манцони, жулика и убийцу, я бы дорого не дал за вашу популярность. Вы не писатель, Фред, вы всего-навсего дерьмо, которому удалось спасти свою шкуру, не забывайте об этом.
Фред и Том уже давно перебрали все варианты в чисто формальных словесных стычках. Теперешняя их игра требовала высокой точности и постоянной тренировки.
— Одного я никак не могу понять, — продолжал Том, — что вы намерены делать во время дебатов, какими бы они ни были? Совершенно на вас не похоже.
Он был прав. Дебаты? Обмен мнениями? Действительно, это было совершенно не в его стиле — ни обмен, ни мнения. Джованни Манцони проповедовал искусство красноречия ударами лома, и радости диалектики обычно выражались в поисках аргументов от паяльника до дрели. Фред с удовольствием отправил бы Алена Лемерсье подальше, если бы тот не заговорил про «писателя, которого все принимают за неудачника». Он свою долю получил с лихвой. Кто лучше Фреда знает эту тему — на много километров вокруг? Словно мало просто писать, чтобы чувствовать себя писателем, — пришлось еще заполучить и писательские проблемы. И он познакомился со всеми тревогами человека, рассказывающего про себя, одинокого в своей каморке, непонятого, взыскующего правды, не всегда пригодной для изложения.
— Я сначала пересмотрю фильм на видео, Том, приготовлю кучу интересных вещей для рассказа. И вы пойдете на этот просмотр со мной, я скажу, что вы мой друг. За это я обещаю абсолютно честно написать ваш портрет в своих мемуарах.
Квинтильяни, не ожидавший такого двусмысленного довода, рассмеялся.
* * *Магги не станет присутствовать ни на просмотре, ни на дискуссии. После долгого дня, посвященного административной работе в Народной взаимопомощи (взыскание долгов, бухгалтерия, планирование работы на будущее), она вызвалась помогать в организации ужина на восемьдесят человек в столовой технического лицея Эвре. Стоя на раздаче, за рядом сдвинутых пластиковых столов, она наполняла тарелки голодных людей и спрашивала себя, сколько нужно разложить горохового пюре, чтобы стереть ее долг перед человечеством. В ее душе горело призвание сестры милосердия на поле боя, и она помогала одновременно и на кухне, и на раздаче, на разгрузке и погрузке машин, на сборе и на мытье посуды: она работала, как настоящий спортсмен, стремящийся побить рекорд. Она полагала, что в самоотверженности надо упражняться, как в виде спорта, — разминка, работа, ускорение, и если тренироваться регулярно, можно стать чемпионкой. Когда столовая опустела, ей пришлось признать очевидное: подвиг доставлял определенное удовольствие. Вооружившись губкой, она самозабвенно набросилась на пустую кухню. Давно пора было закатать рукава, испортить руки, поцарапать, задубить. История знавала блестящие прецеденты.