В сумерках гигантского актового зала зрители ждали, когда Ален Лемерсье начнет свое вступительное слово. Эти пятьдесят неизменных зрителей присутствовали, несмотря ни на что, и на самом деле образовывали настоящий клуб. Ни в коем случае они не пропустили бы этот ритуал, коллективную концентрацию, немыслимую ни в каком другом месте, волнение, которое вызывал только большой экран. А еще приятно было вернуться к реальности и сопоставить свои мнения сразу после окончания фильма. Само то, что они покидали уютные гостиные и телевизоры, чтобы посмотреть фильм в зале, уподоблялось для них акту неповиновения.
Томас Квинтильяни и Фредерик Блейк, сидя в зале бок о бок, с трудом скрывали один — нервозность, другой — радостное возбуждение. Сыщик опасался вопросов, которые могут обрушиться на его подопечного, даже самых безобидных. Одновременно он чувствовал, что включение Фреда в сообщество воспринимается начальством как гарантия благополучного завершения дела. Как-то так криво выходило, что эта ворованная репутация писателя-самозванца по-своему доказывает, что ему, Тому Квинту, удалось сделать из бывшего жулика уважаемого человека, а тем более в такой стране, как Франция, — просто чудо. Фред, со своей стороны, несколько раз пересмотрел фильм на видео, для того чтобы заранее представить себе дебаты, и чувствовал готовность привести некоторое количество аргументов домашней заготовки, а также выдать готовые ответы на вопросы, которые не преминут ему задать. Он даже придумал, что начнет свое выступление цитатой, которую Уоррен откопал в интернете: «Женам писателей не понять, что когда их мужья смотрят в окно, они работают». Для него фраза резюмировала всё непонимание его работы домашними, их скрытую манеру не признавать его в качестве автора. Сегодня вечером, выступая перед первой своей «официальной» публикой, он сможет наконец расквитаться с теми, кто сомневается в его праве на творчество. Том Квинтильяни, его самый главный враг в мире, будет единственным тому свидетелем.
Лемерсье скрылся в проекционной и что-то тянул с началом фильма, в рядах зрителей роптали.
— У нас бы давно убили механика, — прошептал Фред.
Том, несмотря на долгую привычку ждать, мысленно с ним согласился. Лемерсье появился, развел руками в знак полной беспомощности и поднялся на сцену сделать объявление.
— Друзья мои! В кинофонде произошла ошибка. Бобины, которые мне доставили, не соответствуют запланированному фильму. Такое с нами не в первый раз…
Два раза в год это случалось непременно. В ноябре прошлого года в коробках от «Фантастического путешествия» Ричарда Флейшера прибыл «Охотник на оленей» Майкла Чимино, а за несколько месяцев до того вместо просмотра американского документального фильма «Парк наказаний» клубу пришлось довольствоваться «Розовой пантерой»!
Но для того, чтобы выбить Алена из седла, нужны были средства посильнее: он умудрялся, жонглируя на грани фола, оправдывать изменения в программе, импровизировать новую презентацию, даже проводить параллели между двумя фильмами. Этот спортивный прыжок в сторону с приземлением на обе ноги стал настоящей специальностью ведущего киноклуба.
— Нам здесь больше делать нечего. Пошли домой.
Ален рассыпался в извинениях перед гостем, предложил договориться насчет следующего сеанса, и Фред, расстроенный, что не может подняться на сцену, без слова направился к выходу. Том предложил ему зайти куда-нибудь в центре пропустить по стаканчику.
— Останьтесь хотя бы на фильм, — сказал Ален, — у нас будет тоже американский фильм, с субтитрами, так все-таки получится, что вы не зря пришли.
Фред шагал следом за Квинтильяни. Сходят, успокоят нервы парой стаканов бурбона, он станет доставать Тома вечной песней про старые добрые времена, а потом они вернутся на улицу Фавориток как добрые соседи, какими они и являются.
— Оставайтесь, — повторил Лемерсье, — я уверен, фильм вам понравится, это «Хорошие парни» Мартина Скорсезе, про нью-йоркскую мафию. Увидите, фильм очень забавный и поучительный.
Фред внезапно застыл как вкопанный, сунув руку в карман куртки, замерев на середине жеста. Взгляд не соответствовал выражению лица.
Как всякий офицер ФБР, Квинтильяни умел не показывать удивления и встречать неожиданности хладнокровно и методично — он был из тех, кто умеет дышать животом, если вдруг дуло 45-го калибра уткнется ему в затылок. Но именно в эту секунду и несмотря на всю свою невозмутимость в непредвиденных обстоятельствах, он ощутил одновременно и жар во всем теле, и ледяной ветерок на пояснице: на лбу выступил пот.
Фред не смог скрыть недоброй усмешки:
— Мы не так уж торопимся, Том…
— По-моему, лучше пойти домой. Вы же этот фильм видели? Зачем смотреть еще раз?
Как все мафиози, Фред обожал фильмы про мафию, и первым в списке шел цикл о «Крестном отце». Это был их эпос, цикл подтверждал их существование на земле и делал привлекательными в глазах мира. В кругу своих собратьев они ничто не любили так, как примерять на себя диалоги из фильмов, разыгрывать сцены и, иногда в одиночку просиживая ночью перед экраном, оплакивать смерть Вито Карлеоне в исполнении Марлона Брандо. Все остальные фильмы казались им набитыми несуразностями, в большинстве — просто смехотворными, с их опереточными киллерами и крикливыми костюмами. Американский кинематограф штамповал эти глупости десятками в год — анахроничные, гротескные, оскорбительные для людей Семьи — настоящих, которые не любили, чтобы их образ высмеивал Голливуд. И тем не менее эти карикатурные поделки прославляли их так же, как и престижное кино, сделавшее их полубогами.
В том числе и «Хорошие парни» Мартина Скорсезе.
Фред знал фильм почти наизусть и ненавидел его по сотне причин. В нем гангстеры сводились к их подлинной сущности: подонки, чьей единственной мечтой в жизни было припарковаться там, где запрещено, подарить самую дорогую шубу жене и главное — не вкалывать, как миллионы кретинов, которые каждое утро встают, чтобы заработать свою жалкую получку, а не валяться по полдня в постели на золоченой кровати. Вот это и есть мафия, и фильм «Хорошие парни» наконец-то сказал это. В отсутствие ореола легенды миру являлись их глупость и жестокость. Джованни Манцони, Лукка Куоццо, Энтони де Биэйз, Энтони Пэриш и вся банда отныне знала, что их нимб плохих парней никогда не будет сверкать, как прежде.
Так почему здесь оказался именно этот фильм?
Случайность? Обычная замена? Забавный случай, который следует отнести на счет человеческой ошибки? Почему не другой фильм, любой из тысяч возможных? Не «Правила игры»? Не «Лоуренс Аравийский»? Не «Большая прогулка»? Не «Горячие девчонки»? Не «Плоть для Франкенштейна»? Почему именно «Хорошие парни», этот фильм-зеркало, возвращавший Фреду столь ненавистный и столь справедливый образ?
— С удовольствием посмотрю фильм еще раз, — сказал он Лемерсье и вернулся на место. — Я мало что знаю про эти гангстерские истории, но попробую ответить на вопросы во время обсуждения.
Ведущий, радуясь, что спас положение, вернулся в проекционную. На редкость униженный, Том вынужден был подавить вспышку ярости, способную отправить Фреда на пол в глубоком нокауте. А тот смаковал эту ненависть как драгоценный ликер: любой шанс увидеть Квинта в таком состоянии был временным выигрышем в их поединке. Тем самым Фред получал возможность по-своему расквитаться за фильм, лишивший его имиджа заслуженного бандита, чтобы выставить заурядным кретином.
— Чем злиться, скажите лучше, Том, вы-то фильм видели?
Квинтильяни не был человеком досуга, он не любил ни рыбалку, ни туризм, а спортом занимался исключительно для поддержания формы. Он проводил редкое свободное время за чтением эссе, неизменно так или иначе затрагивавших его профессиональную деятельность. Кино? Воспоминания о драйв-инах, где фильм был не так важен, как девица на заднем сиденье, или просмотр фильмов в комнатах отдыха во время учебы и особенно множество фильмов, по его мнению, совершенно неинтересных, которые показывали во время большинства его поездок на самолете. Однако «Хороших парней» он смотрел, как и множество других фильмов про мафию, — для информации. Ему необходимо было знать, что за кумиры у тех типов, которых он выслеживает, понимать их язык, улавливать словечки, до которых кинематограф был великий охотник.
— Вы действительно хотите в это играть? — прошептал он на ухо Фреду.
Тот знал лексикон Тома назубок и перевел вопрос так: «Поганый засранец Манцони, только попробуй что-нибудь выкинуть, и я тебе так подгажу жизнь, что ты пожалеешь, что не подох в тюрьме».
— Для вас это будет поводом задать мне ряд вопросов, которые вас подзуживают уже давно, и может быть, сегодня вы получите ответы, Том. Разве не стоило из-за этого выйти из дома?
— Вы действительно хотите в это играть? — прошептал он на ухо Фреду.
Тот знал лексикон Тома назубок и перевел вопрос так: «Поганый засранец Манцони, только попробуй что-нибудь выкинуть, и я тебе так подгажу жизнь, что ты пожалеешь, что не подох в тюрьме».
— Для вас это будет поводом задать мне ряд вопросов, которые вас подзуживают уже давно, и может быть, сегодня вы получите ответы, Том. Разве не стоило из-за этого выйти из дома?
Намек, который Том воспринял в настоящей форме: «Пошел ты в задницу, ищейка поганая».
Свет погас, наступила тишина, и белый луч высветил экран.
* * *Магги поставила машину перед домом и махнула рукой Винсенту, который стоял у окна и курил сигарету. Она вошла в гостиную, тут же рухнула на диван и закрыла глаза, по-прежнему ощущая, что она только что побывала в Зазеркалье. На обратном пути она невольно вспомнила зал в Ньюарке, который арендовало местное отделение Армии спасения, и где ежедневно собирались бродяги, нищие-бомжи. Деревянные столы, скамейки, и все эти люди, сидящие там часами, спасаясь от уличного холода, скуки, страха перед людьми и особенно голода. Через грязное стекло она заглядывала в этот аквариум нищеты и почти зажимала себе нос, воображая, какая вонь стоит внутри. Пару раз она хотела войти в эту дверь, испытать головокружение при виде самого худшего, и мешала ей сделать этот шаг не боязнь столкнуться с человеческим падением, а странное ощущение, что она в отречении от самое себя зашла дальше их. Эти мужчины и женщины с всклокоченными волосами сохраняли своеобразное достоинство. Она — нет. Принять жизнь и ценности Джованни Манцони значило утратить всякое уважение к себе. Если бы местные оборванцы догадались, какой жизненный крах пережила эта красивая дама в меховом манто, они бы сами подали ей милостыню.
* * *На выходных титрах Лемерсье вернулся на сцену и взял микрофон, чтобы сообщить несколько общих сведений о фильме и о режиссере. Прежде чем передать микрофон тому, кто захочет подхватить тему, он обернулся к Фреду и пригласил его к себе на сцену. Ему похлопали для бодрости, и, как обычно, первый вопрос задал сам Лемерсье.
— Когда человек живет в Нью-Йорке, ощущает ли он присутствие мафии так, как любит нам показывать американский кинематограф?
Рефлекторным жестом, выражавшим тревогу. Том поднес руку к кобуре.
— Присутствие мафии? — повторил Фред.
Он едва понимал вопрос, слишком абстрактный для него, — это было все равно, что спросить у него, ощущает ли он небо над головой или землю под ногами. Онемевший, с микрофоном в руке, он почувствовал, что выглядит смешно, и принял задумчивый вид.
Присутствие мафии…
Ален понял это как некую робость, связанную с языковым барьером, и пришел ему на помощь.
— Типов, вроде трех гангстеров из фильма, можно встретить на улице?
Можно ли их встретить на улице?
За этим вопросом Фред увидел пропасть, которая навечно отделила его от остального человечества, от тех, кто ходит по правильной стороне тротуара. Фигура гангстера завораживала честных людей, но исключительно в качестве ярмарочного монстра.
Квинтильяни чуть не поднял руку, прося слова. Не чтобы положить конец этому балагану, а чтобы прийти бедняге на помощь. Это тебе не то что в одиночку сидеть на веранде и корчить из себя умника, рассказывать свою правду по ночам, старой железяке, тоже герой нашелся… А ты ответь за свою гангстерскую жизнь, стоя на сцене перед пятьюдесятью зрителями, с микрофоном в руке, — это как снова встать перед большим судом присяжных. Фред был как мальчишка, который дома считает, что прочесть вслух стихотворение — плевое дело, а оказавшись у доски, забывает, как его зовут.
Публика перешептывалась, возникла неловкая пауза. Ален искал доброе слово ободрения. Можно ли их встретить на улице? Как ответить на такой, на первый взгляд, невинный вопрос, а на самом деле такой прямой? Под огнем взглядов Фред подумал было солгать, заявить, что бандиты невидимы, сливаются с обстановкой, как хамелеоны, так что люди не знают, действительно ли они существуют или вообще они выдумка сценаристов, как ходячие мертвецы и вампиры. На этих словах он распрощался бы со сценой и уполз к себе на веранду, дав слово никогда оттуда не вылезать.
— В начале фильма, в первой сцене в баре, есть тип, который появляется в кадре со стаканом в руке, его не называют по фамилии, он в желтой рубашке с закатанными рукавами и серой жилетке. Этот тип действительно существовал, его звали Винни Капрезе, его можно было встретить в районе Хестера, в кофейне под названием «Кафе Тромбетта». Каждое утро он выпивал чашку крепчайшего эспрессо, и так с восьми лет. Мать варила ему такой кофе перед школой, ей в голову не приходило сделать ему бутерброд, и пацан уходил вот так, проглотив свой эспрессо, и иногда, когда было совсем холодно, она вливала туда каплю марсалы, чтобы сердце в животе не замерзло. Я всегда думал, что так человек и становится убийцей. Из-за таких вот пустяков.
* * *Несмотря на усталость, Магги не удалось заснуть. Она сняла трубку и предложила сыщикам ночной визит, который они встретили как неожиданное развлечение. Ди Чикко достал три бокала и разлил принесенную Магги бутылку граппы. Она подошла к укрепленной на штативе подзорной трубе и направила ее на еще освещенные квартиры. Без издевательского подглядывания, без малейшей недоброжелательности, Магги, под заинтригованными взглядами федералов, по несколько раз в неделю вела слежку за жителями побережья. Образчик человечества из квартала Фавориток стал ее лабораторией, а шпионство — новым способом добрососедских отношений. Если Фред считал посторонних серой и чуждой массой, то Магги отказывалась верить в кажущуюся заурядность своих соседей.
— Что вас так забавляет, Магги?
— Меня ничто не забавляет, но все интересует. В молодости я все время пыталась свести людей к какой-нибудь категории, функции, чтоб их можно было описать одним словом. Сегодня идея, что общего у нас только исключительность каждого, помогает мне понимать, как устроен мир.
Она направила подзорную трубу на маленький четырехэтажный дом под номером 15, в котором жили четыре семьи и двое холостяков.
— Прадели смотрят телевизор, — сказала она.
— У нее бессонница. Иногда телевизор работает до четырех-пяти часов утра, — сказал Капуто, отхлебывая из бокала.
— Я вот думаю, а нет ли у него любовницы? — добавила она.
— Как вы догадались, Магги?
— Почувствовала.
— Ее зовут Кристин Лафорг, медсестра, тридцать один год.
— Жена знает?
— Ни о чем не догадывается. Кристин Лафорг с мужем даже приходили к ним вчера вечером в гости.
— Подлец!
Крик души, который так часто срывался с ее губ еще дома, в те времена, когда Джованни и его приспешники сумели, так сказать, «узаконить» своих любовниц. Они осмеливались разгуливать с ними по городу, так, что официальным женам часто приходилось самим искать встречи с ними, чаще всего с целью выцарапать им глаза. С тех пор супружеская измена занимала довольно высокую ступеньку в разработанной ею шкале грехов.
Взгляд Магги перебрался на квартиру выше, где ни в одном окне не было света.
— Патрик Ру ушел в гости?
— Нет, он начал вчера свой тур по Франции, — ответил Ди Чикко.
Магги, как энтомолог, наблюдала за своими подопытными, за их взаимодействием. Изредка ей случалось самой вмешиваться в их жизнь, чтобы ускорить события.
Патрик Ру, мужчина пятидесяти одного года, разведенный, работающий завхозом в частной школе, только что взял неоплачиваемый годичный отпуск, чтобы осуществить мечту всей своей жизни: объехать всю страну на великолепном мотоцикле с объемом двигателя в 900 кв. см. Зная, что мотоциклисты ценятся очень высоко, Магги предложила ему добавить к документам членскую карточку Французской организации по пересадке органов. Предпринимая такую инициативу, Ру словно бы заговаривал судьбу. А если худшему суждено случиться, мысль о том, что его сердце будет стучать в чужой груди, была ему не противна.
— Я узнал одну штуку, которая вас заинтересует, Магги, — произнес Капуто, — насчет старушки из дома одиннадцать, той, которой и без исповеди вроде прямой путь в Царствие небесное, — она живет с дочерью и зятем. Представляете, в тысяча девятьсот семьдесят первом году она отравила пса своего старика-соседа, который не пережил горя и вскоре умер сам. В принципе — идеальное преступление.
— И никто никогда ничего не узнал?
— Она вчера рассказала об этом по телефону одной своей подружке из Аржантана. Видимо, хотела признаться, прежде чем предстанет перед Богом.
Бог… Да где он, этот Бог? Когда Магги наблюдала за соседями с такого близкого расстояния, ей казалось, что она делает ту работу, которую полагалось выполнять со своими творениями Ему: следить, заботиться и изредка наставлять на путь истинный.