— В спальне у месье Вильемена все еще горит свет, — сказала она удивленно. — А ведь ему вставать через три часа, не больше…
Речь шла о булочнике с Вокзальной улицы, который растерял обычных покупателей после появления в городе молодого конкурента. Как и все, Магги сходила к новому булочнику за французским батоном и нашла в себе мужество лично объявить господину Вильемену приговор: «У него хлеб вкуснее». Как такое может быть? Его хлеб за двадцать с лишним лет работы не вызвал ни единого нарекания. Он не более и не менее порист, чем раньше, мякоть не белее, чем у других, срок хранения в пределах нормы, что же тогда? Чтобы все было по-честному, он сам его попробовал. Глядя в квашню, охваченный внезапной тоской, он спрашивал себя, что же он растерял на жизненном пути. Потом он решил снова взяться за работу и показать этому молокососу, где раки зимуют.
Магги не хотела упустить ничего из человеческой комедии, ежедневно разыгрываемой у порога ее дома.
* * *— Билл Кланен, чтобы стать гангстером, выучил итальянский. Представьте, как этот парень, ирландец по отцу и матери, штудирует учебники макаронного арго, жрет каждый день спагетти, учится материться, — при том, что он католик и ему наверняка было поперек горла по-итальянски богохульствовать, обзывать мадонну шлюхой, это тяжелее всего… Но что вы хотите, он мечтал войти в отряд Жирного Вилли, а не в ирландскую банду. Если приедете в Бруклин и пройдетесь часиков в семь вечера по бульвару Меллоу, сможете его встретить: у него длинные, зачесанные назад волосы и на носу рэйбан с диоптрией, он обычно играет в скопу с приятелями, которые всегда называют его Пэдди.
Униженный, Том искал способ заставить его замолчать. Проще всего было влепить ему пулю промеж глаз и покончить наконец с мучением, которому его подвергал Манцони с тех пор, как встретился ему на пути.
— Кто был этот Жирный Вилли, которого вы только что упомянули? — спросил женский голос.
— Жирный Вилли? Что сказать про Жирного Вилли?
— Нет! Только не про Жирного Вилли! — мысленно закричал Том. Но Фред не воспринимал ничего, кроме собственного возбуждения.
— Жирный Вилли был саро, вожак, вроде персонажа Паули в фильме, который вы только что посмотрели. Не важно, какое место он занимал в иерархии, Жирный Вилли был тип, которого возмущала несправедливость. Он мог смахнуть слезу, когда вы ему рассказывали о своих несчастьях, но считал, что имеет законное право придавить вас, если вы скрыли хоть цент с того, что с вас причиталось. С ним можно было говорить о чем угодно, кроме его веса, которого точно не знал никто, просто говорилось, что Жирный Вилли — pezzo di novanta, то есть тип весом за девяносто килограммов — это было общее название крупных шишек, зубров. Мужик этот настолько поражал своим видом, что, когда он двигался по улице, можно было поклясться, что это он защищает своих телохранителей, а не наоборот. Никому и в голову не приходило намекнуть на его полноту, ни его сыновьям, ни его подручным, никому. Стоило человеку хлопнуть его по пузу и сказать: «Ну и здоров ты, Вилли!» — и он был больше не жилец.
Вне себя, Том чуть не вскочил, чтобы вмешаться. Фред опустил тот факт, что Жирный Вилли был одним из первых раскаявшихся преступников, взятых под опеку программы охраны свидетелей. Чтобы сделать его неузнаваемым, ФБР посадило его на драконовскую диету, в результате которой он сбросил десятки килограммов. В первый же свой выход в город Жирный Вилли, которого в действительности звали Джульельмо Кватрини, рванул прямиком в пышечную и сожрал там точный эквивалент того, что сбросил.
— У него были редкие широко расставленные зубы, — продолжал Фред, — и Вилли улыбался жизни. Всегда любезный, всегда добродушный, всегда скажет что-нибудь милое дамам, поцелует в щечку малышей, всегда всем доволен. Только один раз видели, как он перестал улыбаться, — это было в день, когда у него похитили одного из его сыновей. Запросили огромный выкуп, но Вилли не уступил, он держался до конца, даже когда получил в коробочке для зубной нитки кусок пальца мальчика. Он не только вернул сына живым, но и смог наложить руку на обоих его похитителей. Он заперся с ними в подвале, без оружия. Хотите — верьте, хотите — нет. С голыми руками! Ну, что было дальше, не знает никто, но его ближайший сосед съехал из дому на все выходные, чтобы не слышать криков, которые доносились из подвала Вилли.
Пятьдесят недвижных тел. Пятьдесят зрителей, не сводивших глаз с человека на сцене. Дрожь изумления пронеслась по рядам, и никто не осмеливался ни двинуться, ни что-то прокомментировать. Забыто и обсуждение, и обмен мнениями. Голос звучал, и надо было слушать.
Один из зрителей тихонько встал и вышел позвонить жене, которая находилась в ста метрах от мэрии, на ежемесячном собрании в поддержку кандидатов от зеленых на следующих муниципальных выборах. Он дословно сказал ей, что в киноклубе происходит «такое!» и что это нельзя пропустить ни в коем случае. Она взглянула на часы и предложила присутствующим прогуляться до актового зала мэрии.
* * *Магги, устав смотреть в подзорную трубу, теперь, надев наушники, стояла перед пультом прослушивания и увлеченно слушала беседы соседей. Она только что узнала, что господин Дюмон, механик по мотоциклам, уже десять лет берет уроки китайского языка, без всякой на то причины, и что его жена — на самом деле ему не жена, а двоюродная сестра; что мать-одиночка из дома восемнадцать раз в месяц ездит в Руан возлагать цветы на могилу Флобера, что преподаватель французского языка ведет жизнь совсем не по средствам, выигрывая огромные суммы в таро, в задней комнате единственного в регионе ночного клуба, что Мадам Волкович в официальных бумагах сбавляет себе десять лет, а Мириам из дома четырнадцать посвящает все свободное время поискам настоящего отца, чтобы, как она говорит, «заставить его признаться».
С каждым сеансом она узнавала чуть больше о человеческой натуре, о мотивациях, движущих силах, о страхах, — ни одна книга, ни один репортаж не дали бы ей такого материала.
— Это молодой программист, который дает объявление в «Шолонском рожке», — произнесла она, сняв наушники.
«Отдам компьютер PC ХТ с экраном 14 дюймов и струйным принтером в хор. сост.». Устаревшее оборудование, от которого нечего было получить у продавца подержанной техники, но оно могло осчастливить отдельного малоимущего человека. Вот что больше всего изумляло Магги: бескорыстные поступки, маленькие акты внимания к ближнему. Она ощущала приверженность к крупным гуманистическим идеям, но сколько ей еще предстояло узнать об этих незаметных и точных жестах, которые относились скорее к здравому смыслу, чем к солидарности. Они принимали самые неожиданные формы. Так, ее сосед Морис, владелец «Ла Потерн», второго большого кафе в Шолоне, отдыхая в Неаполе, услышал о старинном обычае, который еще чтили некоторые тамошние владельцы бистро. Учитывая цену эспрессо у стойки (гроши или чуть меньше), клиенты нередко выгребали мелочь из карманов и покупали два кофе, выпивая при этом только один, а бармен записывал себе на доску один бесплатный кофе для случайно зашедшего бедняка. Морис, человек не особенно щедрый или внимательный к тем беднякам, которых встречал, нашел идею интересной и вздумал применить ее на практике. Он сам удивился, когда обнаружилось, что многим клиентам забавно играть в эту игру. За желание установить обычай, идущий совершенно вразрез со временем и в глазах скептиков обреченный на провал, Магги в душе провозгласила Мориса героем реальной жизни.
* * *Квинт обдумывал месть. Человек, который у него на глазах изъяснялся с уверенностью опытного лектора, дорого заплатит за свой фортель. Том иногда забывал про удивительную глупость гангстеров и любовь к фанфаронству, которая часто их губила.
— Можно ли их встретить на улице? Это вы у меня спрашиваете? Вы слыхали когда-нибудь про Браунсвиль? Это как бы Вест-Пойнт для мафиози: кто прошел там свои университеты, может претендовать на самый высокий пост. В великую эпоху в этом маленьком квартале, занимающем примерно десять квадратных километров к востоку от Нью-Йорка, вы могли встретить на улице какого-нибудь Капоне, Костелло, Багси Зигеля — типа, который основал Лас-Вегас, — Луиса Лепке Бухгалтера, или Вито Дженовезе, который послужил образцом для персонажа Вито Корлеоне в фильме «Крестный отец». Это я просто называю вам легендарные личности, но мог бы сказать и о рядовых членах, которым Коза Ностра тоже обязана славными часами. В Бруклине вы могли встретить кучу таких парней, у которых не было никакого легального статуса! Никакой официальный документ не позволял установить их личность, кроме разве что уголовного досье, которое на них заводили лет в пятнадцать. Вы могли с ними встретиться не только на улице. Был, например, такой парень — Доминик Рокко по прозвищу Рок, он мог ликвидировать клиента в кинозале, как вот этот сегодня, ударом ледоруба в голову, и никто бы ничего не заметил.
В третьем ряду супруги Ферье, постоянные посетители киноклуба, переглянулись, не веря себе.
— Тебе не кажется, что он перебарщивает?
— Милый, это писатель. Чем невероятней история, тем больше ему хочется в нее верить.
Фред говорил уже почти час, и количество зрителей утроилось. Информация распространялась стремительно, и любопытные прибывали из окрестных ресторанов и кафе. Несколько раз у него был соблазн пойти и записать какой-нибудь забавный случай, который займет место в его мемуарах, но он предпочел продолжать и увлекать все дальше совершенно покоренную аудиторию. Том уже подумывал о том, чтобы позвонить на базу в Квантико и доложить начальству, но как объявить, что Фред, мало того что обращает свое мафиозное прошлое в литературу, теперь пустился в моноспектакли, способные заполнить Цезарь-Палас?
* * *Ди Чикко ушел прилечь в соседнюю комнату, а Капуто, сидя перед телевизором с выключенным звуком, забыл о присутствии Магги. Пока она слушала и наблюдала за окрестными семьями, у нее в голове проносились самые безумные мысли. Окрыленная утопией, простительной только в свете нескольких бокалов граппы, она воображала свой квартал свободной зоной, на которой не действовали всеобщие законы равнодушия. С горящими щеками и горячим сердцем, она мечтала о совсем крошечном уголке земли, где царила бы высокая идея единства и гуманных отношений. Всего две-три затерянные улицы, каждый житель которых усомнился бы в своей единственно верной логике и задумался бы над логикой соседа. В этом маленьком раю все способы годились, чтобы пойти навстречу другому. Можно было бы признаться в слабости или признать ошибку, не впадая в тупое упрямство. Верить, что все поправимо. Познакомиться и перестать бояться. Поддержать падшую душу, а не бежать прочь. Осмелиться сказать, что не так. Вознаградить того, кому никогда не воздают по заслугам. Вмешаться в конфликт и стать посредником. Вернуть долг тому, кто перестал его требовать. Поощрять артистические таланты близкого человека. Распространять добрые вести. Избавиться от привычки, неприятной для окружающих. Передавать знания и умения, пока они не утрачены. Утешить старика. Принести такую маленькую жертву, что не заметить самому. Спасти жизнь далекого человека, лишив себя сто первой ненужной безделицы… и сколько еще всего можно придумать!
В порыве лирики Магги уже видела, как славно заживет этот маленький мирок, достаточно сделать собственную щедрость заразительной, сконцентрировать усилия на одном отдельно взятом квартале, в надежде увидеть, как эпидемия охватывает окружающие кварталы, потом целый город, потом остальной мир. Со слезой на глазу Магги предложила Ди Чикко выпить по третьей — ей так не хотелось возвращаться на землю.
* * *— Тони был знаменит силовыми допросами, которые он применял к тем, кого подозревали в стукачестве, — отсюда его кличка Дантист. Под конец он стал подручным Кармине Калабрийца. Для мафиози это как поступить на госслужбу. Его карьере не грозили головокружительные взлеты, но от многих забот он был избавлен. Другие умные ребята такой выбор одобряли. И все же по натуре он был настоящий саро, и один бог знает, что бы он мог изобрести для укрепления Империи.
Том обязан был вмешаться, чтобы прекратился этот невыносимый словесный понос, этот неиссякающий фонтан бахвальства и низости, готовый смести все и вся. Вмешаться? Но как, черт побери? Каким образом заткнуть пасть этому подонку?
Один зритель сумел осуществить этот маневр путем поднятия руки.
— Есть один феномен, который постоянно показывает нам кино, говоря о гангстерах и мафиози, — это тема раскаяния. Будто бы в последние тридцать примерно лет они любыми способами хотят перековаться и искупить свою вину.
— Раскаяние? Я не вполне уверен, что большинство из этих парней понимают, что значит это слово. Честно, неужели вы верите всем этим бредням? Зачем человеку, который из-за ставки на скачках разнесет голову лучшему другу, принимать себя за Христа? Чувство вины — это все выдумки интеллектуалов. Замолвите об этом словечко Джиджи Марелли, четырнадцатилетнему убийце, бэби-киллеру, как их называют. У него была кличка Лумпо, молния. В среднем шесть-семь заказов в год, при пареньке состояло два мордоворота, которые постоянно его охраняли. Как-то он получил особый заказ: на собственного отца, — ему поручали его ликвидировать. Старик наделал глупостей, и тогдашний саро хотел во что бы то ни стало, чтобы работу сделал его собственный сын. Сделав дело, Джиджи пошел и сам объявил новость матери. В день похорон они стояли у гроба рядом и держались за руки. Чувство вины? Да там каждый день настоящие греческие трагедии разыгрываются — в Бруклине и в Нью-Джерси, сколько пьес можно понаписать, сколько слепить новых теорий для психиатров.
Квинт схватил телефон, набрал КП и попал на Ди Чикко.
— Разбудите Магги.
— Она тут.
— Немедленно передай ей трубку.
В публике поднялось два десятка нетерпеливых рук. Сенсация разнеслась по городу, и актовый зал заполнялся на глазах. Сцена окрыляла Фреда. Его спектакль одновременно отдавал театральщиной и сказительством, смесью едва прикрытой исповеди и инсценировки. Свет прожекторов смывал с него злобу и уныние последних лет.
— Так вот, отвечая на ваш первый вопрос, — да, мафиози можно встретить на улице. Вы хотите имена? Джеймс Аллегри по прозвищу Джимми Монах, Винсент Ало по прозвищу Джимми Голубые Глазки, Джозеф Амато по прозвищу Черный Джек, Дональд Анджелини по прозвищу Волшебник Страны Оз, Альфонс Аттарди по прозвищу Миротворец…
Том боялся логического продолжения спектакля, того неизбежного момента, когда увлекшись исповедью и ликуя, Фред выдаст себя.
— Джон Барбато по прозвищу Джонни Колбаска, Джозеф Барбоза, он же Джо Зверюга, Гаэтано Каччиаполли, он же Томми Заика, Джеральд Каллахан, он же Сырник, Вильям Каммиссаро, он же Вилли Крыса…
Самой последней дверь актового зала толкнула Магги. Она медленно пошла по проходу, не сводя взгляда со стоящего на сцене человека, который напоминал ей другого, того Джованни, в которого она влюбилась много лет назад. Почему в него, в головореза Манцони, который шлялся с хулиганами вроде себя? Никто не знал ответа, кроме нее самой. Сначала она слышала о нем, а увидела в первый раз на балу в честь праздника Св. Януария, на Ист-Хьюстон-стрит. Она смотрела, как он пьет с приятелями и бегает за юбками, а потом, поздно ночью, когда горстка девиц только и ждала, кого из них красавчик Джованни проводит до дому, он пригласил на танец Марию Чочару, молодую женщину с некрасивым лицом, которая весь вечер подпирала стенку. Видя, как он кружит в танце эту девушку, которая не могла поверить своему счастью, Ливия почувствовала, как у нее забилось сердце.
— Франк Карузо, он же Франки Жук, Юджен Кьязулло, он же Скотина, Джозеф Кортезе, он же Малыш Бозо, Франк Куччария, он же Фрэнки Черпак, Джеймс Де Мора, он же Автомат, и сотни других. У большинства из них не было полосатых костюмов и ярких рубашек, которые помогли бы их опознать, надо было самому быть мафиози, чтобы отличить другого, иначе вы бы приняли их за честных отцов семейств, которые приходят вечером с работы, — да, кстати, они такими и были. И среди всех я хотел бы особо рассказать о главе ньюаркского клана, необычном парне. Он был женат на самой доброй из женщин, которая родила ему двух прекрасных детей — девочку и мальчика. Я хочу рассказать вам про этого человека, про то, как он принимал близко к сердцу все, что происходило на его территории…
Вдруг Фред натолкнулся на взгляд Магги, которая стояла внизу у сцены. В этом взгляде он не прочел никакого упрека, но напротив, полное отпущение грехов. Он замолчал, улыбнулся ей и медленно очнулся.
— Пойдем домой, Фред.
Этим «пойдем домой» она как будто взяла его за руку.
Как старый артист перед уходом со сцены, он поклонился публике, которая ответила ему дружными аплодисментами. Ален Лемарсье понял: только что киноклуб пережил один из величайших своих часов. Его борьба была не напрасной.
* * *Том, Магги и Фред вернулись домой пешком, в темноте и молчании. Расставаясь с ними у порога, Квинт предупредил Фреда:
— Если сегодняшняя выходка приведет к неприятностям, я вас бросаю, и вас, и вашу семью, пусть даже пострадает репутация ФБР. Я буду жить, помня, что ускорил вашу смерть, вместо того чтобы по максимуму отдалить ее, как я вовсю старался делать в последние шесть лет.
Этой радости Квинтильяни не получит. Ненужный риск, на который пошел Фред, никогда не приведет ни к каким последствиям. И только жители Шолона еще долго будут вспоминать необычное представление, которое они сочли фантазиями писателя с не на шутку разгулявшимся воображением.
Фред и Магги не обменялись ни словом до самой спальни.