И на меня. Я и сама не знаю, кто я или что я. Знаю только, что я ощущаю. А это изматывает и нервирует. Все болезненно и открыто. Как будто я видела то, что видела, и сделала то, что сделала, и всего этого было слишком много. Но в данный момент я слишком устала, чтобы беспокоиться. Мне хочется забиться в какой-нибудь темный угол и провалиться в сон.
И Епископ как будто это понимает, по крайней мере, теперь, когда мы все уладили между собой. Нужно еще многое обсудить, говорит он. И в этом мы с ним вполне согласны. Но сначала, говорит Епископ, спать. Никто из нас не возражает, но тем не менее не двигается с места. Лукас бросает взгляд в мою сторону, и я понимаю: нужно убедиться в том, что нам ничего не грозит.
Я медлю мгновение-другое, сосредоточиваясь на Епископе. Вижу печаль, гнев, но потом вижу также, что это не относится к нам.
По отношению к нам четверым чувствую только сострадание – нечто такое, чего не ощущала после смерти падре.
Я смахиваю слезы и незаметно киваю Лукасу. Тима и Ро с облегчением замечают это.
Епископ не представляет угрозы.
Не для нас, не теперь.
А если он и опасен, если я ошибаюсь, то умеет скрывать свои мысли лучше, чем кто-либо из тех, с кем мне приходилось сталкиваться на этой планете.
Он просто мальчик, играющий в поле, думаю я. И эта мысль каким-то образом успокаивает.
Ро выглядит вполне довольным.
– Ну, тогда ладно. Пошли.
Лукаса и Ро ведут прямиком в бараки – большие строения в примыкающей к ангару пещере. Туда, где спят солдаты-белтеры. Лукас на ходу оборачивается, чтобы посмотреть на меня, и я вижу на его лице усталую улыбку.
Пусть все будет хорошо, думает он, но ты поосторожнее там.
Я осторожна и буду осторожна, но мне ужасно хочется, чтобы Лукас устроился спать рядом со мной. Чтобы мы могли оберегать друг друга, если с неба свалится еще что-нибудь.
В каком-нибудь теплом местечке вроде того, где я спала прежде: перед печью Биггера. Того, которое я делила с Ро.
Я скучаю по этому. Я скучаю по нему. По близости.
Я и теперь помню запах нашей кухни.
Я желаю себе забыть все это, когда мы уходим все дальше вглубь Идиллии.
Через несколько мгновений нас с Тимой уже ведут по теплому коридору, высеченному в скале, к чистым, мягко освещенным комнатам для штатских, со свежезастеленными простыми деревянными кроватями, которые пахнут хозяйственным мылом и молодой зеленью. Если не считать того, что сразу бросается в глаза отсутствие окон, все остальное – побеленные стены и кривоватые потолки (в этих бункерах вообще нет прямых линий) – могло бы заставить вас думать, что вы попали в какой-нибудь фермерский домик.
Конечно, ничто не могло бы быть так далеко от правды, но кровать есть кровать, и пока что это для нас уже рай. Это ведь первая настоящая кровать, которую я видела за долгое-долгое время. Мы с Тимой ложимся на одну из них – вместе. Она не Лукас, но я ничего не имею против. Брут сворачивается в ногах у Тимы и мгновенно начинает храпеть. Мне кажется, я могла бы проспать несколько дней подряд.
И я засыпаю.
И вижу сон. На этот раз не о нефритовой девочке. Мне снятся птицы.
Одна птица. Птенец.
Это слово свивает гнездо в моем сознании, словно оно и есть маленькое пернатое существо. Редкое существо. Я понятия не имею, что это за птица, потому что никогда таких не видела, во всяком случае рядом с Хоулом. Они не подлетают близко к Иконам; что-то в магнитном излучении отталкивает пташек, даже убивает. Но эта птица прекрасна. Она хрупкая, крошечная, покрыта мягким белым пухом. Именно такая, как я себе представляла, глядя в детстве в синее небо над миссией – небо, где птиц не было.
Мы в джунглях, но птица сидит прямо в центре того, что я наконец узнаю, – старой шахматной доски падре. А потом я вижу, что все изменилось: мы уже не в лесу, нет. Мы в моем доме, в моем старом доме.
У моего старого кухонного стола.
Я смотрю вверх, когда вентилятор на потолке начинает дребезжать. Птицу пугает этот звук. С того места, где я стою, я ощущаю, как колотится сердечко в ее груди, чувствую ее неровное, ускоренное дыхание.
Нет.
Птица смотрит на меня, когда стены начинают дрожать и куски штукатурки несутся в воздухе, как новогодние ракеты, как конфетти.
Только не это.
Птица поднимает голову и чирикает – только один раз, когда окна разлетаются, а вентилятор срывается с потолка и с грохотом падает на ковер, и раздаются крики.
Это действительно происходит.
Крылья птицы трепещут, когда мой отец катится вниз по лестнице, словно смешная тряпичная кукла, которая не умеет стоять на ногах. Когда моя мать падает рядом со старой колыбелью.
Только не снова.
Птица вылетает в разбитое окно как раз в тот момент, когда другие птицы начинают падать с неба, когда все наши сердца – везде – перестают биться.
Проснувшись, я буквально умираю от голода и съедаю столько ломтей теплого коричневого хлеба, сколько, наверное, вешу сама. Это первая человеческая пища, которую я вижу, кажется, за целую вечность, и не хочу, чтобы она зря пропадала. Я намазываю на хлеб крыжовенный джем, сваренный кем-то и разложенный в банки, как и мы это делали в миссии. И запиваю пятью высокими стаканами холодной горной воды.
Я просто не могу остановиться. Я поглощаю одну за другой миски грубо смолотой овсянки, слегка посыпанной корицей. И фрукты – фрукты, каких никогда прежде я не видывала. Они высушены длинными полосками. Здесь нет ничего, выращенного на поверхности земли, и точно не зимой, это все, что я понимаю. Но еда хорошая, и ее, к счастью, много. Я вижу, как Ро приканчивает две здоровенные буханки хлеба. Но все же тут не так, как на ферме в миссии, напоминаю я себе. Здесь, в этом поселении, фрукты и овощи приходится либо консервировать, либо сушить. Грассы могли бы иметь какие-то посадки наверху, но такая активность наверняка привлекла бы нежелательное внимание. Поэтому их жизнь полностью скрыта в горе.
Это похоже на еще один из моих снов, только до странности приятных снов. Я моюсь – дважды. Надеваю свежую одежду, которая чудесным образом появляется в моей комнате. Расчесываю спутанные волосы. Я просто сижу на краю кровати, пока они сохнут, и прислушиваюсь к тишине, к приглушенным звукам реального мира, настоящего огромного мира под горой. А не к тому миру, что в моей голове.
Я ничего не делаю, ничего не ощущаю. Ничего не вспоминаю. Прямо сейчас, вот в эту самую минуту, это и есть то, что мне необходимо.
Вперед, а не назад. Вперед, а не назад. Как на горном серпантине.
Я желаю, чтобы мой разум оставался закрытым, пока он не успокоится полностью. Голоса, что где-то звучат, почти не слышны. Я представляю себя в полной безопасности в самом сердце этой горы. Я верю тому, что сказал Епископ: ничто не может проникнуть в эти глубины. Ни Лорды, ни Посольство, никакое страдание.
Это истинное блаженство.
А потом я снова засыпаю, как я надеюсь, на тысячу лет.
Сон возвращается в то же самое мгновение, как я закрываю глаза. Конечно, он возвращается. Я снова в густых зарослях. Я вижу деревья без вершин, далекое пространство воды, сплошную зелень вокруг.
Но там, где до этого сидела та девочка, только маленькая белая птица – на шахматной доске передо мной. Это птица из моего сна.
Птица не издает ни звука, но взлетает на мое плечо, и я застываю, когда ее крохотные коготки впиваются в мою кожу.
Ты все еще здесь.
Это не голос той девочки. Это кто-то заглядывает в мой сон, как я и сама умею это делать. Голос странный – ни мужской ни женский, ни молодой ни старый. Он звучит как множество голосов сразу. Как хор, только говорит, а не поет. Слова звучат везде и нигде. Они заливают луг, и небо, и шахматную доску, они повсюду вокруг меня.
Вот только теперь небо темное, а шахматная доска пуста. Вдали над склоном холма вздымается остроконечная золотая крыша храма, а может быть, башня.
Странно. Раньше я ее не замечала.
Когти птицы впиваются глубже.
Они приходят за тобой снова и снова. Но ты все равно жива, говорит голос.
– Да, это так, я жива, – соглашаюсь я.
Это почти все, что я знаю.
И ничего больше не говорю.
Голос умолкает на время.
Это очень интересно.
– Почему?
Потому что необъяснимо.
– Не понимаю.
Ты предмет стремительной, и бесконечной, и постоянно меняющейся красоты. Человеческой.
– Я – что? – Я оглядываюсь по сторонам. – Почему ты так говоришь?
Снова пауза, на этот раз более долгая.
Я не знаю, что ты или почему ты. Я не в силах постичь тебя. Ты отвергаешь все условия и правила. Ты аномалия. Исключение. Исключительная.
– Я – что? – Я оглядываюсь по сторонам. – Почему ты так говоришь?
Снова пауза, на этот раз более долгая.
Я не знаю, что ты или почему ты. Я не в силах постичь тебя. Ты отвергаешь все условия и правила. Ты аномалия. Исключение. Исключительная.
– Я тебя знаю? – Это все, до чего я додумалась.
Я тебя знаю, повторяет голос.
Я делаю новую попытку:
– Кто ты?
Кто ты, повторяет голос.
Я трясу головой, мотаю из стороны в сторону. Поднимаю руки, щиплю себя.
– Я должна проснуться. Я сплю. Ты просто нечто из моего сна.
Я – это. Твой сон – место, где я есть. Тоже интересно. И необъяснимо. Еще одно неожиданное исключение из правил.
– Что?!
На этот раз слова звучат медленно, как будто голос подолгу их подбирает.
Я надеюсь, ты продолжишь жить. Я не верю, что так будет, это не то, что я предвижу. Но я надеюсь, что ты будешь.
Я щиплю себя крепче. Еще крепче.
– Да кто ты? Как тебя зовут?
– Я никто. Я Нулл.
Я вонзаю ногти в собственную кожу при звуке имени, которое совсем не желаю знать.
Нулл.
Терзаю себя, пока наконец не просыпаюсь, и таращусь в темноту, словно вижу некоего призрака. Прислушиваюсь к отзвукам трепетания крошечных крыльев, когда они уносятся в небо.
Я хватаю свою нагрудную сумку и вынимаю обломок Иконы. Он стал моим постоянным ночным спутником. Не знаю почему, но меня постоянно словно притягивает к нему. Даже если он только то и делает, что пробуждает в моей голове беспокойные мысли.
Я стараюсь не забыть ничего.
ДОНЕСЕНИЕ В ГЛАВНОЕ ПОСОЛЬСТВООТДЕЛЕНИЕ В ВОСТОЧНОЙ АЗИИПОМЕТКА: СРОЧНО
ГРИФ: ДЛЯ ЛИЧНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ
Подкомитет внутренних расследований 115211В
Относительно инцидента в Колониях ЮВА
Примечание. Свяжитесь с Джасмин3к, виртуальным гибридом человека 39261.ЮВА, лабораторным ассистентом доктора И. Янг, для дальнейших комментариев, если понадобится.
ФОРТИС ==› ХЭЛ2040
24/2/2043
ПЕРСЕЙ Поиск/Данные о грузе
//соединение продолжено;
ФОРТИС: Порядок, я вернулся. Президент просит ежедневных отчетов. Думаю, она ко мне неравнодушна, правда.;
ХЭЛ: Трудно сказать, анализ диалога показывает высокий уровень намеков, в основном с твоей стороны…;
ФОРТИС: Довольно, ХЭЛ! Как продвигается анализ груза?;
ХЭЛ: Да. Как я и говорил, я сосредоточился на том, что счел снаряжением или грузом, который есть или может быть опасным.;
ФОРТИС: Опасным, ты говоришь. Ты, конечно, имеешь в виду что-то еще, не считая многих тонн камня, которые несутся
к Земле и масса которых достаточна для того, чтобы привести
к уничтожению?;
ХЭЛ: Да. И в дополнение к этому. Высший приоритет:
схематическое расположение и данные о грузе указывают на то, что наилучшим образом может быть описано как оружие. Или многочисленное оружие. Анализ составляющих материалов требует дополнительной проверки, но оружие/орудия могут быть в высшей степени передовыми и эффективными средствами… подавления. Также могут быть использованы, как ты сказал, для уничтожения. Обладание вооружением указывает на возможность захвата власти над любой «целью» или истребления ее.;
ФОРТИС:…Понял. Ты отлично расставил приоритеты, друг мой. Немедленно отправь на мой терминал все доступные данные
и полный анализ. Мне необходимо знать, насколько на самом деле эффективны эти «средства подавления». И можем ли мы сделать что-нибудь, чтобы подготовиться.;
ХЭЛ: Отправлено.;
//соединение завершено;
Глава 10 Особенные люди
Заставив себя наконец проснуться, я отправляюсь в столовую, где Тима, Ро и Лукас уже сидят за столом.
– Жаль, что с нами нет Фортиса, – говорю я.
Мне бы хотелось расспросить его о многом, а еще больше рассказать ему.
Начиная с моих снов.
Должно быть, мой голос звучит странно, потому что Лукас сразу же внимательно смотрит на меня.
– Что-то плохое приснилось? – Он наклоняется вперед над тарелкой, и я замечаю, что та пока пуста.
Я киваю, садясь на скамью рядом с ним, и чувствую его руку, сжавшую мои пальцы. Лукас смотрит на меня с грустной задумчивостью. С улыбкой, не слишком похожей на улыбку.
Да и та гаснет, когда я улыбаюсь в ответ.
– Что-то, что имеет отношение к нам? – Тима старательно наматывает на вилку нечто вроде коричневатой лапши, потом аккуратно обмакивает ее в лужицу еще более темного коричневого соуса.
Ро, сидящий рядом с ней, уплетает за обе щеки. Конечно. Может, выращенная на гидропонике еда и не выглядит так уж красиво, но она свое дело делает, судя по выражению его лица. В особенности если учесть, что все наши запасы пропали при крушении вертушки.
– Твои сны, – напоминает Ро с набитым ртом.
– Там была маленькая девочка, – начинаю я, стараясь не обращать внимания, что от одного вида того, как они едят, у меня слюнки текут.
Ро на мгновение отвлекается от обмакивания в соус сразу полбуханки:
– Да?
Он пытается говорить, но его рот полон хлеба, а щеки перемазаны домашним маслом. Здесь еды больше, чем я видела много недель подряд. Собственно, я и не помню, с каких пор. Тима брезгливо косится на Ро.
Я смотрю на обоих:
– И еще птица со странным голосом.
Тима откладывает вилку в сторону:
– И?..
– И у той девочки на запястье было пять зеленых точек, – говорю я, отводя глаза.
– У нее – что? – Ро роняет хлеб на тарелку. – Тебе снимся мы?
– Пять? – Тима внимательно смотрит на меня; она уже понимает.
Я киваю:
– Может, это и не значит ничего. Может, это просто сон.
– Ты действительно так думаешь? – уточняет Тима.
Я трясу головой.
Не думаю.
– Это что-то значит, – тихо говорит Лукас.
И я рассказываю ему все. Ему, и Тиме, и Ро. Я не умолкаю до тех пор, пока между нами не остается ничего недосказанного. Пока этот сон не становится не только моим, но и их сном.
Тима думает. Выражение ее лица напоминает мне падре в те минуты, когда он сочинял проповеди.
– Итак… Ты уверена, что эта девочка существует на самом деле. Что ее не создало твое подсознание? Ты ведь в курсе, что именно из него обычно происходят сны.
– Я ощущала ее как реальную. Все это было больше похоже на некое послание или, может быть, даже… ну, на видение, а не на сон. – Я пытаюсь говорить уверенно, хотя и знаю, что могу ошибаться.
Тима медленно кивает:
– То есть ты говоришь, что она может быть такой же, как мы? Пятое Дитя Икон? Ты действительно так думаешь? Возможно ли это? – В голосе девушки звучит сомнение.
– Но мы ведь до недавних пор и того не знали, что нас четверо. А почему не пятеро?
Нельзя назвать мои слова такими уж логичными, но наша ситуация вообще с логикой никак не связана, если уж на то пошло.
– Хорошо. И ты думаешь, что она ждет тебя? – Тима бросает кусочек хлеба Бруту, который виляет хвостом у ее ног.
– Меня. – Я пожимаю плечами. – Нас. Кто знает?
Ро наклоняется вперед на своем стуле:
– И если верить твоему сну-посланию, ей нужно, чтобы ты поспешила ее найти? Но мы ведь не знаем, где она, так?
– Я же сказала. Это было похоже на Восточную Азию или Уош. Там был храм, мне так кажется. Высокий, с золотой крышей. На вершине холма.
Ро скептически смотрит на Тиму, потом на Лукаса. Как будто они молча голосуют, без моего участия.
Лукас пожимает плечами:
– Если есть хоть какой-то шанс найти ее…
– Какой-то шанс? – Ро на это не ведется. – Ребята, мы же говорим о приснившейся девочке! Я целиком и полностью за поиск снов! – Он бросает на меня косой взгляд. – Только теперь не время. Ты говоришь о каком-то шансе? А я тебе скажу, что на сто процентов уверен в том, что самую настоящую Икону необходимо раздолбать прямо сейчас. И я на сто процентов уверен, что Лорды схватили Фортиса. И на сто процентов, что снаружи, над горой, кружат вертолеты. Как насчет всего этого?
– Довольно, Ро! – Я сердито смотрю на него. – Если она действительно существует и если есть хотя бы возможность того, что она одна из нас, разве тебе не хотелось бы узнать все поточнее?
– Может, мы и должны попытаться. Может, мы и в долгу перед ней, – говорит Тима. – Если она… Ну, вы понимаете.
– Просто результат слишком живого воображения Дол? – фыркает Ро.
– Или фокус, – добавляет Лукас. – Или ловушка.
– Да. Вот именно. Пуговица прав. Хотя мне и неприятно говорить такое, – внезапно соглашается Ро.
– Как бы мне хотелось, чтобы Фортис был здесь, – вздыхает Тима. – Он бы знал, что делать.
Все молчат. Фортиса здесь нет. И возможно, нет больше нигде.
– Мы должны перестать рассчитывать на него, – говорю я наконец. – Он бы и сам такого не хотел.