— Не сомневаюсь, — улыбнулся он.
— У нее двигаются руки-ноги, видите? — сказала Люси, демонстрируя возможности куклы. — Знаете, у нее не должно быть только одно платье. То, что на ней, очень красивое, но она ведь как принцесса, а у принцессы должен быть богатый гардероб. Мама и тети помогут мне выкроить и сшить для нее платья. У нее будут утренние платья, платья для прогулок, бальные платья и синий редингот — в тон глазам. Когда вы в следующий раз придете, увидите.
— Почему бы тебе не отнести Сюзанну наверх, чтобы познакомить с тетушками? — предложила Марселина. — Мне необходимо кое-что обсудить с его светлостью.
Люси вышла, неся куклу, как грудного ребенка. Кливдон встал и проводил ее взглядом. Он улыбался, и такой улыбки Марселине еще не приходилось видеть на его красивом лице. Она была не чарующей и не соблазнительной, не насмешливой и не победной.
Это была грустная, задумчивая и очень добрая улыбка, против которой Марселина не смогла устоять. Она завоевала ее сердце и ослабила волю.
От этого женщина разозлилась еще сильнее.
— Кливдон! — начала она.
Он повернулся к ней, и добрая улыбка погасла.
— Можете говорить, что хотите, — хмуро сказал он и отвел глаза. — Но она покорила меня, так же, как и ее мать.
— Ей всего шесть лет!
— Вы обе преуспели, — со вздохом констатировал он. — В конце концов, ей всего шесть лет. Почему она не должна иметь куклу?
— У нее есть куклы! Неужели она вам кажется брошенной? Обделенной? И не ваше дело покупать ей куклы. Что подумает леди Клара? Что, по-вашему, скажут ваши друзья в высшем обществе, узнав, что вы дарите подарки моей дочери? А ведь они непременно услышат об этом. Люси покажет куклу швеям, а те расскажут об этом всем своим знакомым. Новость распространится со скоростью лесного пожара. Вы считаете, мой бизнес от этого выиграет?
— Вы больше ни о чем не думаете. Только о вашем бизнесе.
— Это моя жизнь, неужели не понятно? Так, — она повела рукой, указав на магазин, — я зарабатываю себе на хлеб. Неужели вы не можете понять такой простой вещи? Чтобы жить, кормить семью и растить ребенка, я должна работать!
— Я прекрасно это понимаю.
— Только работая, я могу кормить и одевать свою дочь, и дать ей образование, — продолжала бушевать Марселина. — И заботиться о младших сестрах! Что я должна сделать, чтобы вы это поняли? Как вы можете быть настолько слепым, таким толстокожим?
— Вы сводите меня с ума, — буркнул герцог. — Куда я ни пойду, везде вы.
— Но ведь это чудовищная несправедливость! — воскликнула Марселина. — Все наоборот! Куда я ни пойду, везде натыкаюсь на вас!
— Вы рушите все, — сказал он. — Вот уже две недели я пытаюсь сделать предложение Кларе. И всякий раз, когда я набираюсь решимости…
— Набираетесь решимости?
— Да, каждый раз, когда я наконец решаюсь… — Он тоскливо вздохнул и махнул рукой. — Рядом оказываетесь вы. Вчера я приехал в Уорфорд-Хаус с твердым намерением поставить точку в этой затянувшейся истории. Но вы довели Клару до такого состояния, что мы так и не смогли спокойно поговорить, и вся речь — а я полчаса составлял ее — вылетела у меня из головы.
Открылась дверь, ведущая в служебные помещения магазина, и в зал вошла Леони.
— О, ваша светлость, — улыбнулась она, искусно разыгрывая удивление, хотя не могла не слышать его голоса, сидя наверху. Марселина только надеялась, что швеи послушались и ушли вовремя, иначе ее беседа с герцогом не стала тайной и для них.
— Он как раз собирался уходить, — сказала Марселина.
— Нет, я никуда не собирался.
— Нам пора закрываться, — вздохнула она, — а вы все равно ничего не купите.
— Может быть, куплю.
— Леони, пожалуйста, закрой магазин вместо меня, — попросила Марселина и обернулась к герцогу. — Я не стану держать магазин открытым всю ночь ради ваших прихотей.
— Вы собираетесь выбросить меня на улицу? — поинтересовался он.
— Вы слишком большой, — поморщилась она. — Черт бы вас побрал. Нам необходимо поговорить и решить кое-какие проблемы раз и навсегда.
Глава 10
Марселина пробежала по коридору, ведущему в заднюю часть здания, распахнула дверь и ворвалась в мастерскую швей.
Здесь царил хаос.
Стол был усыпан лоскутками, обрывками лент, булавками, подушечками, выкройками. Пол ненамного отличался от стола. Стулья были сдвинуты с мест. Создавалось впечатление, что швеи поспешно бежали или за ними кто-то гнался.
У Марселины не было времени удивляться или задумываться. Состояние комнаты стало еще одним испытанием долгого утомительного дня, в течение которого ей приходилось прикусывать язык и вежливо улыбаться, сталкиваясь с грубостью, глупостью и высокомерием. Весь день она отодвигала на задний план свои мысли и чувства, отдавая всю свою энергию бизнесу.
Но с последним раздражающим фактором она разберется позже.
Сначала Кливдон.
Марселина всегда гордилась безукоризненным порядком в своем магазине, являвшим разительный контраст с жизнью в доме ее родителей, ну, или в том, что считалось домом. Но она сказала себе, что ей не важна его реакция на беспорядок. Он все равно не знает, какой должна быть мастерская, где работают швеи.
— Вы не должны больше сюда приходить, — заявила она. — Никогда.
— Это меня устраивает, — сказал герцог. — Ваш магазин — последнее место, где мне хотелось бы находиться.
— Вы больше не должны покупать моей дочери подарки, — тем же тоном проговорила она. — Никогда.
— Почему вы считаете, что я не должен этого делать?
— Потому что она коварная маленькая кокетка, которая знает, как обвести мужчину вокруг пальца.
— Вся в мать, — усмехнулся герцог.
— Да, я строила коварные планы, но теперь с меня хватит. Разве когда-нибудь я требовала от вас чего-то, кроме возможности служить вашей невесте?
Лгунья.
— Она мне не невеста, благодаря вам, между прочим. А ведь я люблю ее, — заявил герцог, впрочем, в его голосе не слышалось уверенности. — Я любил ее еще с тех пор, как мы были детьми. Но вы…
— Во всем виновата я, не правда ли? — Теперь усмешка Марселины стала злой. — Я — демон, уничтожающий ваше счастье. Вас сводит с ума то, что вы не можете чего-то получить.
Лицо Кливдона потемнело, кулаки сжались.
— Если вы считаете, что это «что-то» — вы, подумайте еще раз, — сказал он. — Я вовсе не хочу вас. Но вы хотите меня, а мне вас жаль.
Марселине показалось, что она налетела на каменную стену. Сердце забилось чаще, все ее существо пронзила боль.
Она хочет его. Она хочет быть ослепительно красивой девушкой, которую он любит. Она хочет быть другим человеком — женщиной, которая много значит для него и для всех, кто имеет вес в обществе, а не ничтожной лавочницей, которую можно использовать и выбросить за ненадобностью. Она хочет все то, что отобрала у нее семья: все состояния разбазарены, возможности упущены… в общем, весь вред ее будущему был нанесен задолго до ее рождения.
Но внешне Марселина осталась невозмутимой. Она и глазом не моргнула.
— Тогда направьте ко мне больше покупателей, — сказала она. — Деньги для меня большое утешение в любой беде.
Она услышала, как Кливдон громко втянул в себя воздух.
— Черт возьми, — прохрипел он. — Вы дьяволица.
— А вы ангел? — Марселина расхохоталась.
Герцог быстро пошел к ней, и в ту же секунду она поняла, что сейчас произойдет. Пусть она — дьяволица, но он тоже далеко не ангел, поэтому она осталась на месте, вцепившись пальцами в край стола, бросая вызов ему. Бросая вызов себе, приближая собственный крах.
Кливдон остановился перед ней, глядя в ее темные бездонные глаза. Они насмехались и дразнили, и ее голос делал то же самое. Герцог понимал, что лжет сам себе и окружающим.
Да, он не ангел. Три года назад он уехал на континент, бросив свои обязанности, и нашел себя. Он обосновался в Париже, потому что чувствовал себя там свободным. Во Франции его страсть к развлечениям и удовольствиям не могла повредить тем, кого он любил.
Она ничего не обещала, но разрушила все.
Она была неподходящей для него женщиной во всех отношениях, тем более в такой момент. Почему он не встретил ее три года назад? Или хотя бы год назад?
Но когда Кливдон заглянул в ее глаза, все, что правильно и неправильно, утратило для него смысл. Он и эта женщина очень похожи. И как говорили еще древние, рыбак рыбака видит издалека. И она, так легко читавшая все, что у него на душе, говорила правду. Одну только правду. И не важно, что ему не хотелось эту правду слышать.
Да, он будет желать эту женщину, пока не получит ее.
А потом все будет кончено, и он наконец освободится от наваждения.
Кливдон наклонился к ней и поцеловал. Марселина отвернулась, прервав поцелуй. Тогда он скользнул губами по щеке, уху, шее. Он вдохнул ее запах и понял, что пропал. Теперь воздухом, которым он дышал, была она. И весь его мир стал ею.
— Глупец, — прошептала Марселина. — Какой глупец!
— Да, — согласился герцог, понимая, что она снова права. Он обнял ее и крепко прижал к себе.
Так было хорошо. Так было правильно, независимо от того, насколько катастрофически неправильно. Он попался на крючок. И ничего уже нельзя сделать. Его тело было охвачено жаром, в котором сгорали самые разумные доводы.
Вот что ему необходимо. Обнимать ее. Удержать рядом с собой.
Моя. И точка!
И нечего думать. Он обойдется без всяких раздумий, как пещерный человек.
Одной рукой он смел со стола все, что там было разбросано. Шпульки, катушки, наперстки и прочие мелочи весело запрыгали по полу. Лоскутки, обрезки лент и кружев, легкие перья спланировали бесшумно.
Герцог легко поднял Марселину и посадил ее на стол.
Она уперлась рукой ему в грудь, желая оттолкнуть, а он накрыл ее руку ладонью и прижал к своему отчаянно бьющемуся сердцу. Он приподнял ее голову, и их взгляды встретились. Ее глаза были широко открытыми и темными, словно ночь. Вот где он хотел быть: затеряться в непроглядной тьме, непознаваемой глубине, имя которой Нуаро.
Нуаро. Больше ему ничего не было о ней известно. Он не знал, действительно ли это ее фамилия, не знал ее имени. Он не знал, был ли у нее когда-нибудь муж. Впрочем, это не имело значения.
Она подняла руки, обхватила его голову и притянула к себе. Она обхватила ногами его бедра и стала целовать — яростно, страстно, отдавая все и требуя того же от него.
И Кливдон ответил таким же безумным голодным поцелуем, а его руки жадно шарили по ее телу — требовательные, жаждущие. Он так давно этого ждал. И пусть прошло лишь несколько недель с тех пор, как он увидел эту дьяволицу в женском обличье впервые, он хотел ее всегда. Целую вечность он жил в мечтах и фантазиях, день и ночь преследуемый воспоминаниями. И только теперь мечты начали обретать плоть. Он не спит и не грезит. Он живет и действует, а не бродит, словно лунатик, неизвестно где, куда и зачем.
Под его руками шуршали ткани — муслин, шелк, кружева. Звук показался Кливдону очень интимным, требующим продолжения. Но повсюду были препятствия: между его ладонями и ее кожей находилось множество слоев! Он провел ладонью по лифу платья — ну почему нет декольте, — вспоминая бархатистое чудо ее кожи, ее тепло… Воспоминание сводило с ума, потому что он никак не мог касаться ее так, как ему хотелось. Даже пребывая во власти безумного, сжигающего заживо желания, герцог понимал: у них нет времени. Речь идет лишь о мгновении. Они встретились не в то время и не предназначены друг для друга. Он может рассчитывать только на краткий миг.
Нет времени.
Кливдон поднял юбки и нижние юбки и нащупал тонкие муслиновые панталоны. Ощущение было сильным, как удар молнии: ее плоть под тончайшей тканью, ее тепло… плавный изгиб бедер…
Но нет времени.
Он нашел прорезь в панталонах и услышал ее судорожный вздох, когда его пальцы проникли внутрь. А когда он раздвинул нежные складки, женщина негромко вскрикнула, и он поспешно накрыл ее рот своим, чтобы приглушить звук.
Герцог знал, что делает. Какая-то часть его осознавала, где они находятся, и каким безумием является то, чем они занимаются. Он еще помнил, что закрыл дверь, но не запер ее на ключ. И это значит, что в комнату в любой момент могут войти. Но это была очень маленькая… крошечная часть здравомыслия. Правда, ей удалось навязать ему одну-единственную мысль, которая теперь билась в его мозгу тревожным набатом: поспеши. Времени нет.
Он — идиот, и должен чувствовать себя соответственно. Достигнув солидного возраста и высочайшего ранга, он вдруг превратился в прыщавого школьника, которого внезапно охватило сильное желание и он улучил момент для тайного поспешного совокупления.
Но остановиться не мог.
Нуаро тоже решила действовать. Она в два счета справилась с застежкой его панталон, и Кливдон забыл, что надо дышать, потому что она взяла в руки его восставший фаллос и принялась ласкать. Разум помутился. Остались только желание и жар.
Он оттолкнул ее руку и ворвался в нее. Она снова негромко вскрикнула. А потом он стал врываться в нее снова и снова — жадно, почти грубо, слыша только звук ее судорожного дыхания.
Моя.
Когда она задрожала, оказавшись во власти наслаждения, Кливдон почувствовал, как в его плечи впились ее ногти. И это все. Она не закричала, только неровно и хрипло дышала.
Он хотел большего, неизмеримо большего. Но он слишком долго ждал, слишком долго хотел. И когда ее мышцы стиснули его фаллос, от контроля ничего не осталось. Наслаждение охватило его, словно живое существо, потащило к краю бездны и сбросило вниз. И он полетел, чувствуя лишь триумф, такой сильный, что ему и в голову не пришло прервать акт. Все равно уже было поздно, слишком поздно. Кливдон ощутил ее спазмы — она снова достигла вершины, и услышал ее хриплый крик, который вознес его на небеса и низвергнул в ад. Торжествуя, он излил в нее свое семя, чувствуя облегчение и огромную, ни с чем не сравнимую радость.
Марселина не хотела прижиматься к герцогу, но ей пришлось, иначе она соскользнула бы со стола на пол. Сердце перестало трепетать и теперь стучало в груди сильно, но не очень часто.
Какая же она дура! Идиотка! И ведь могла прожить всю жизнь, так и не узнав эту неприглядную истину. Она могла и дальше считать всех мужчин одинаковыми, а секс — приятным актом, способствующим избавлению от сильных чувств.
Теперь она знала, что этот незамысловатый акт может быть подобен извержению вулкана, а мир способен родиться и погибнуть за несколько минут, оставив все перевернутым: вселенную — уничтоженной и возрожденной, мысли и чувства — не такими, как раньше.
Какой день! Один удар за другим! Так что, одной катастрофой больше, одной меньше — какая разница?
Марселина понимала, что совершила роковую ошибку, причем не впервые. Она пережила предыдущие, переживет и эту.
Кливдон держал ее крепко и, похоже, не собирался отпускать. Надо оттолкнуть его. Это следовало сделать давно, по крайней мере в критический момент. Ей было хорошо известно, что в этом деле нельзя полагаться на мужчину. Только выходило, что и на себя она полагаться не может. Ей хотелось, чтобы он оказался внутри. Она желала, чтобы он принадлежал ей, только ей, даже если это всего лишь на мгновение. И теперь она не хотела его отпускать.
Марселина позволила себе еще несколько секунд оставаться в уверенных и очень теплых мужских объятиях. Она позволила себе вдохнуть его запах — чисто мужской, неповторимый, принадлежавший только ему. Она позволила себе прижаться щекой к его щеке — почему-то это показалось ей более интимным, чем все, что они делали раньше. А ведь он и сейчас стоял, раздвинув ее ноги; она чувствовала, как из нее постепенно выходит его фаллос, ощущала влагу пролитого семени. И это семя он излил в нее, потому что у нее не хватило ума или воли предотвратить это. Да и вообще их яростное отчаянное совокупление на столе в мастерской — она никак не могла назвать происшедшее занятием любовью — оказалось более интимным, чем если бы они лежали обнаженными в постели.
Она оказалась дурой и сама ускорила конец.
— Ты должен уйти, — хрипло проговорила она.
Кливдон прижал ее к себе крепче. Его руки стали похожими на железные ленты.
— Подожди, — попросил он.
— У нас нет времени. — Голос Марселины был тихим и усталым. — Без меня не станут ужинать. Кто-нибудь отправится на поиски. В любом случае ты не можешь остаться. Не можешь, — повторила она. — И не должен возвращаться. Никогда.
Она почувствовала, как мужчина напрягся.
— Мы не можем все так оставить, — сказал он после паузы.
— Мы не должны были ничего начинать.
— Слишком поздно говорить об этом.
— Все кончено, — вздохнула Марселина. — Я покончила с тобой, а ты — со мной. — Она оттолкнула мужчину, и на этот раз он отпустил ее. Она нашла носовой платок, быстро вытерла со своего тела следы страсти и опустила юбки.
Кливдон привел в порядок свою одежду.
Марселина повернулась, чтобы встать со стола. Но Кливдон, вероятно, был мазохистом, или же, что более вероятно, действительно решил, что все кончено, и прикосновение к ней больше ничего для него не значило. Потому что он взял ее за талию, легко поднял, словно она ничего не весила, и поставил на пол.
Она помнила, как легко он поднял с колен Люси и передал девочку ей в руки. Она помнила его добрую улыбку, устремленную на малышку. К глазам подступили слезы. Марселине пришлось сделать усилие, чтобы не разрыдаться.