Колечка высказался в том духе, что, если она станет попрекать его своими деньгами, он уйдет и больше никогда не вернется, и вот уже два дня с ней почти не разговаривал.
Она извинялась, маялась, просила понять ее, говорила, что устала, что у нее на работе проблемы, но ничего не помогало. Колечка – кремень, скала! – на уговоры не поддавался.
Тем временем скандал в ее кабинете набирал обороты, и операторы уже припомнили гостевым редакторам, как те в прошлый раз насажали в первый ряд теток в белых кофтах, и все эти кофты «фонили» в камерах так, что индикаторы зашкаливало, и контровой свет стоял ужасно, и они об этом говорили еще тогда, но никто их не слушал! Их никогда никто не слушает! Редакторы ругались, что разные бригады сманивают друг у друга гостей, а новеньким не дают телефонную базу. Макс, к примеру, на прошлой неделе звонил Майе Плисецкой, а к телефону подошел Щедрин, и Макс радостно пригласил его в программу. На резонный вопрос композитора и пианиста Щедрина, что именно он будет делать на разговорной программе, Макс объявил ему, что он вполне может поиграть на скрипке. Щедрин спросил удивленно, почему на скрипке, и Макс охотно объяснил – потому что он скрипач!..
– Тихо, – приказала Таня. – Заткнитесь все немедленно.
– Да я не сказал, что скрипач, я просто его пригласил поиграть!
– Конечно! Родион Щедрин, мировая знаменитость, а ты его зовешь в программу, чтобы он здесь играл?!
– Заткнитесь все немедленно!
– И он, между прочим, на меня совсем не обиделся! Он сказал, что когда будет тема современной музыки, он с удовольствием придет и поиграет!..
– А телефонными номерами все равно надо делиться! На прошлой неделе хотели Дарью Донцову пригласить, а ее мобильный только у первой бригады, но они его не дают!
– Наташ, почему вы не даете телефоны?!
– Потому что это наши номера, наши базы и наши связи!
– Так не годится! Мы все работаем в одном коллективе!
– Я уж и в издательство звонила, но они тоже мобильный номер не дают! Еле нашли! А не нашли бы, и не пришла б Донцова!
– Ти-хо!!! – гаркнула Таня во все горло. – Всем молчать!!!
Очень удивленные сотрудники обернулись к ней и посмотрели непонимающими взорами. Они уже позабыли, зачем, собственно говоря, Таня их собрала. Подобного рода сборища всегда заканчивались перепалками, скандалами и слезами отдельных, тонко чувствующих натур. До слез еще не дошло, а начальница уже орет!.. В чем дело?!
– Значит, так, – начала Таня. – Щедрина, Плисецкую и Донцову вы оставляете в покое. Сейчас все занимаемся только писателем Грицуком и его кончиной. Ира, соберите все сведения об этой триста одиннадцатой больнице и о враче, который его лечил. Как его?..
– Профессор Долгов, – заглянув в ежедневник, отрапортовала Ирина Михайловна.
– Василий Павлович, ты раскопай какую-нибудь подноготную. Ну, в смысле, писателя этого!
– Какую… подноготную, Танюш?
– Ну, кто он, что он, кем был в прошлой жизни! Поговори с Глебовым, который, кажется, собирался защищать его в суде!
– Глебов – это тот самый знаменитый адвокат?.. Ну, в «Новостях» его все время показывают, он мэра одного областного города защищает, которого посадили!..
– Он самый.
Василий Павлович фыркнул и покрутил головой.
– Неплохо, должно быть, писака жил! Глебов, по моим сведениям, стоит сто тысяч в час!
– Долларов?! – ахнул кто-то из девчонок.
– Да ладно! Рублей, конечно!
– Все равно неплохо! Это сколько в долларах-то выходит?!
И пошла писать губерния! Бригада принялась увлеченно считать глебовские гонорары.
Таня смотрела в окно.
Первой очухалась Ирина Михайловна, за ней Василий Павлович, а потом и остальные замолчали, как будто волна сошла.
– Значит, если мы будем продолжать в том же духе, нам никакие гонорары вообще не светят, – ровным голосом сказала Таня. – Мы все можем смело искать себе другую работу. На кабельных каналах, говорят, есть места. Если есть желающие работать в «Бибирево-ТВ», подавайте заявления. Прямо сейчас.
– Зачем ты так, Тань?..
– Затем, – отрезала Краснова. – Все бригады работают в дежурном режиме. Делаем программы про отпуска, единый государственный экзамен и Олимпиаду в Сочи. Все подаем исключительно с положительной точки зрения. Ирина Михайловна, найди телефон этого гребаного профессора, я с ним поговорю сама. И запиши мне на бумажке, как его зовут, может, я быстрее номер найду. Все, совещание окончено.
Дождь все лил, никак не прекращался, и Таня, пережидая, пока выйдут сотрудники, встала и подошла к окну.
– Ты… не расстраивайся так, Танюш, – сказала Ирина Михайловна уже от двери. – Как-нибудь обойдется. В первый раз нас, что ли, закрывают?
Таня кивнула. Проклятый дождь.
Во что превратилась моя жизнь?.. Вернее, нет, не так. Во что я превратила свою жизнь?..
Права шеф-редакторша, абсолютно права!.. И закрывают не первый раз, и генеральный в истерике тоже не первый раз и не последний, бог даст! И ничего в этом нет такого ужасного, все привыкли, что телевидение – особое место, где все время что-то происходит: то бури, то революции, то скандалы. То денег не платят, то начальников меняют, то рейтинги падают, то сотрудники увольняются!
Но я не хочу ехать домой – вот это со мной, пожалуй, первый раз в жизни.
Я просто мечтаю, чтобы Макс уже уехал на лето в свой спортивный теннисный лагерь, а ведь я никогда раньше об этом не мечтала. Наоборот, мы всегда ждали лета, каникул, чтобы побыть вдвоем, поваляться на пляже хоть недельку, хоть дней пять, какая разница! И мы всегда так весело ругались из-за его дурацкого компьютера, где он стреляет в дурацких космических солдат и ржет по-дурацки, когда попадает! Он теперь почти не ржет. Он теперь почти всегда закрывается в своей комнате на замок, и мне нужно стучать, и он спрашивает: «Кто там?» – прежде чем открывает!
Я не могу попасть в собственную квартиру, потому что там, видите ли, идет ремонт, который мне совершенно не нужен, просто до ломоты в затылке не нужен – и у меня действительно начинает ломить в затылке, когда я думаю, что там на полу сидят «иностранные рабочие», и я понятия не имею, кто и как упаковывал и убирал бабушкин фарфоровый сервиз, дедушкины книжки по аэродинамике и семейные фотографии, расставленные на буфете из карельской березы, который привезли из эвакуации в сорок четвертом году!..
Я не хочу домой, потому что там… Колечка, мужчина моей мечты, и я его уже видеть не могу, а должна! Почему я все всем всегда должна и как получилось, что я должна и ему тоже?!
Зазвонил телефон, которым она играла, – открывала и закрывала крышку. Она даже не посмотрела на номер.
– Да.
– Татьяна?..
Ох, этот голос!.. Фантастика, а не голос. Французский кинематограф пятидесятых – много сигарет, абсента и кофе.
– Здравствуйте, Эдуард Владимирович.
А вот имя подкачало!
Она любила статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд, вспомнилось ей моментально, и она засмеялась.
– Я еще не поразил ваше воображение ни одним анекдотом, – сказал Абельман в трубке, – а вы уже смеетесь!.. Это хороший знак.
– Никаких знаков, Эдуард Владимирович, – ответила Таня весело. – Мы с вами просто дружески болтаем по телефону, и точка.
Абельман помолчал. Он не хотел никаких точек, и дружески болтать тоже не хотел.
Он собирался пригласить ее на свидание и не знал, как это сделать. Он собирался уже давно, с ее дня рождения, на который попал просто потому, что она поссорилась с мужем – или с кем-то, исполняющим роль мужа. Это было совершенно очевидно, и Абельман нисколько не обиделся, ибо был взрослым и умным, и только удивлялся – неужели она так и не поняла, что он сразу обо всем догадался: и о ссоре, и о муже, и о том, что он тогда просто подвернулся ей под руку?!
– Я все мечтаю заполучить вас на прием, – сообщил Абельман, решив, что играть по ее правилам он точно не станет. – Вам не нужно срочно со мной проконсультироваться по какому-нибудь важному поводу?
– Нет, – сказала Таня Краснова, отвечая сразу на два вопроса – и на тот, который он задал, и на тот, которого не задавал. – Мне ничего не нужно, Эдуард Владимирович.
– Если вас так раздражает мое имя, можете называть меня Петей. Или Николаем.
– Николаем? – переспросила Таня.
– Вы должны мне вечер, – заявил Абельман, и ей почудилось, что он улыбается. – Вам так не кажется?
– Как, я и вам должна?! Вы не поверите, но в ту минуту, когда вы позвонили, я думала, почему так вышло, что я всегда, все и всем должна! Вы не знаете, почему?
– Ну, про все, всем и всегда я не знаю, а мне должны уж точно.
Таня пришла в раздражение.
– Эдуард Владимирович…
– Вы позвали меня на день рождения, чтобы позлить вашего супруга, правильно? Я приехал, вы не сказали мне ни слова, вы меня даже не познакомили ни с кем! Вы не помните?
– Помню, – пробормотала Таня мрачно.
– А я вас потом на дачу отвез. Вот этого вы помнить не можете, потому что, когда я грузил вас в машину, вы спали, как младенец. Проснулись уже на участке и спросили меня: «Боже, зачем я так напилась?»
– Ну, про все, всем и всегда я не знаю, а мне должны уж точно.
Таня пришла в раздражение.
– Эдуард Владимирович…
– Вы позвали меня на день рождения, чтобы позлить вашего супруга, правильно? Я приехал, вы не сказали мне ни слова, вы меня даже не познакомили ни с кем! Вы не помните?
– Помню, – пробормотала Таня мрачно.
– А я вас потом на дачу отвез. Вот этого вы помнить не можете, потому что, когда я грузил вас в машину, вы спали, как младенец. Проснулись уже на участке и спросили меня: «Боже, зачем я так напилась?»
Таня покраснела до ушей. Хорошо, что этот чужой настырный человек ее не видит! Хотя что это изменит?! Она напилась и спала в его машине, а это гораздо хуже!..
– Вы хотите компенсации?
– Какую компенсацию? – не понял Абельман.
– Ну, за то, что возились со мной, домой везли, да еще за город! Если хотите, я могу вам за труды заплатить, и дело с концом!
Она сказала это специально, чтобы его задеть, и у нее получилось. Голос его замерз, стал похожим на мартовскую сосульку – острым и шершавым. И еще более сексуальным.
– Я не водитель, Таня! И тружусь совершенно в другой области. Я просто хочу с вами увидеться, а вы почему-то ломаетесь.
– Потому что мне это совсем не ко времени, Эдуард, – искренне сказала она. – Понимаете?
– Понимаю, – согласился он. – Но в жизни никогда и ничего не бывает ко времени. Все наваливается сразу, и почему-то именно тогда, когда мы абсолютно к этому не готовы. Понимаете?
Таня промолчала. Бумажка с именем профессора, который уморил писателя, попалась ей на глаза, и она спросила:
– А вы не знаете такого хирурга, Долгова Дмитрия Евгеньевича?
– Конечно, знаю. Это мой друг.
В Тане моментально проснулись журналистка и телеведущая – обе сразу. И не просто журналистка и телеведущая, а обе на грани провала!
Она была на грани провала – это что-то из кино про разведчика, который забыл пересчитать количество горшков с геранью на окне!..
– Эдик, а вы дадите мне его телефон?
– Зачем? У вас проблемы в той области, которой он занимается?
– А чем он занимается?
– Здрасти! – весело сказал Абельман. – Вы же про него передачу сделали, и не знаете?! Он хирург, и не какой-нибудь, а совершенно замечательный хирург! Он онколог, доктор наук, профессор, и мы с ним учились в одном институте. Да зачем он вам?!
– Как раз из-за передачи. Мне нужно срочно разобраться, что там не так с вашим профессором и писателем. Или меня уволят с работы.
– Ну вот, – удивился Абельман. – Уволят!.. Про писателя я ничего не знаю, а с профессором точно все в порядке! Ну хотите, я вас с ним познакомлю?
– Хочу.
– Ну, тогда вы будете должны мне два вечера. За ресторан, в котором я сидел, как дурак, и за Долгова.
Таня вдруг засмеялась. Настроение стремительно улучшалось, и дождь ни с того ни с сего перестал.
Тяжелые капли, падавшие с клена, бухались о жестяной подоконник с сочным, летним звуком. Машины сияли вымытыми крышами под вечерним солнцем. Башня на той стороне улицы Академика Королева проявилась вдруг в полный рост, и никакой крокодил не откусывал ей голову!..
– Татьяна?.. Вы сейчас прикидываете, послать меня сразу или после того, как я дам вам телефон Долгова?..
Таня Краснова оттолкнулась ногами и сделала в кресле полный оборот. Сначала перед глазами у нее был пустой кабинет, где на полу лежали стопки видеокассет, которые никуда не помещались, потом белая стена, а потом опять кабинет.
– У меня есть сын, ему пятнадцать лет, – сказала она и схватилась рукой за стол, чтобы больше не крутиться. Кресло остановилось. – Еще есть мужчина. У меня с ним любовь до гроба, Эдик.
– Любовь – чувство, достойное уважения, – выдал Абельман, помолчав.
– При нем нельзя ругаться матом, потому что он считает, что женщина не должна материться и курить. У нас в доме не курят, Эдик! Еще он считает, что лучше всего я выгляжу в юбках и что мне нужно отрастить волосы. Да, и еще я должна спать в пижаме или ночной рубашке, потому что голой спать неприлично.
Вот тут она его по-настоящему смутила, этого самоуверенного хирурга с голосом из французского кино пятидесятых.
– Почему?
– Что – почему? Почему неприлично спать голой?
– Нет, – произнес он с некоторым усилием, которое доставило ей первобытную женскую радость. – Почему вы должны отрастить волосы?.. Вы, по-моему, и так отлично выглядите. В смысле, без волос.
У Тани на самом деле была очень короткая стрижка, почти ежик. Короткий темный ежик на голове и договор с Первым каналом, что она не может на свое усмотрение менять длину и цвет волос, а также стиль одежды. А что поделаешь – звезда!..
– Мужчина моей жизни считает, что у женщины должны быть длинные прекрасные волосы. Лучше всего белые.
– Эк вас угораздило, – сказал Абельман с сочувствием.
– Вот угораздило.
– А, собственно, зачем вы мне все это излагаете? Мне нет никакого дела до мужчины вашей жизни! Все равно мне придется вас у него отбить.
Таня взялась рукой за лоб.
– Я хочу вас напугать, – сказала она искренне. – Я – человек с проблемами.
– Не бывает людей без проблем, – возразил Абельман. – Особенно если они чего-то стоят! И потом, я ничего не боюсь.
– Совсем ничего? – жалобно спросила Таня Краснова, знаменитая телеведущая.
– И не надейтесь даже, – ответил Эдуард Абельман, знаменитый пластический хирург.
И положил трубку.
Таня закрыла сотовый и постучала им себя по лбу.
Глебов дочитал до конца, аккуратно сложил всю пачку документов, с которыми работал, немного подумал и широким жестом закинул их себе за спину.
Бумаги с тихим шелестом разлетелись по кабинету.
– Все это не имеет никого смысла, – громко сказал Михаил Алексеевич. – Вообще никакого!.. Зачем я этим занимаюсь?!
Он знал зачем, и от осознания этого ему было страшно.
Он не хотел проблем, особенно таких, на ровном месте, а получалось, что у него проблемы, да еще какие! Проблемы там, где он их вовсе не ждал, и появились они совершенно внезапно!
Он уж и забыл про писателя Грицука и про то, что тот написал некое разоблачительное эссе – или что это было, роман, что ли? – и мнил себя Юлием Цезарем!
А может, Григорием Распутиным, сокрушителем трехсотлетних монархий!
Глебов встал и походил по кабинету, наступая на бумаги.
– Все это чепуха, – повторил он бодро и не поверил себе сам. – Какая-то ерунда просто!..
Дня три назад на его электронную почту пришло послание, адресованное лично ему. Как правило, такого рода послания всегда читал его помощник, отвечал или сразу удалял, на свое усмотрение, в зависимости от их важности. Таких посланий Глебов получал в день штук по сорок и почти никогда их не читал. У него была некоторая склонность к благотворительности и спасению мира, поэтому время от времени, когда совершалось явное беззаконие и несправедливость, он вступал в игру, наказывал виноватых и вызволял из переделок невиновных, и помощник, осведомленный об этой склонности Михаила Алексеевича, иногда предлагал ему на выбор несколько дел как раз из серии спасения мира.
Послание не имело к такого рода делам никакого отношения. Помощник, так и не решив, что с ним сделать, показал его Глебову.
Глебов прочитал и вот уже три дня занимается невесть чем.
Его подзащитного, мэра одного областного города, вот-вот должны отпустить за недоказанностью, а он, Глебов, сидит в кабинете и читает какие-то столетней давности бумаги!..
Из документов, которые Глебову удалось раздобыть, следовало, что все написанное в письме, пришедшем по электронной почте, – правда, а он не мог и не хотел в это верить.
Нужна была проверка, а как ее сделать так, чтобы ни в ком не возбудить подозрений, Глебов пока не знал.
Пожалуй, первый раз за всю свою практику он оказался в таком странном, беспомощном положении.
Находиться в беспомощных положениях он не привык.
Глебов еще походил по кабинету, и это собственное хождение его раздражало. Было в этом что-то от писателя Грицука – нарочитое, как в кино или книге! Человек размышляет и ходит по кабинету, ковер глотает его шаги, стены не пропускают звуков, а далеко внизу шумит весь мир, вернее, его уменьшенная копия, ибо отсюда, с последнего этажа, мир кажется незначительным и мелким!..
На столе пискнул телефон, Глебов посмотрел на него, помедлил, подошел и нажал кнопку.
– Михаил Алексеевич, – сказал селектор голосом секретарши, – Таранов просил напомнить, что вы обещали в среду быть на коллегии.
– Я буду, – пообещал Глебов. – Только распечатайте мне повестку дня, чтобы я был в курсе.
– Хорошо, Михаил Алексеевич. Чермак звонил, когда вы разговаривали по межгороду. Он обещал перезвонить, но не перезванивал. Может, соединить вас с ним сейчас?
– Не нужно, я сам позвоню.
Адвокат Глебов заработал себе имя и репутацию тем, что всегда был осмотрителен и не бежал впереди паровоза. Кроме того, он старался не связываться с людьми, которые выдавали себя не за тех, кем были на самом деле. Глебов предпочитал все знать с самого начала – где может быть подвох, где опасная глубина, а где и скелет в шкафу!.. И вдруг получилось так, что он нарушил все свои заповеди – и не по собственной воле, словно со всего размаху угодил в Гримпенскую трясину, которая на первый взгляд была похожа на безопасную зеленую лужайку.