Тревис и я долго разговарили сегодня утром в «ДжампСтарте». По тому, как он обращался с айпадом, было ясно, что он хорошо знаком с компьютерами и Интернетом. Мы разговорились об Интернете, и я сама не заметила, как рассказала ему, что Майкл был дизайнером видеоигр. Тревиса это очень заинтересовало.
— Я никогда не думал, что кто-то занимается этим профессионально, — сказал он. — Круто.
— Это не обычные игры, — объяснила я. — Они объединяют в одно время тысячи людей и предназначены для решения реальных проблем. Вроде энергетического кризиса или предотвращения лесных пожаров. Он получил премию за одну игру, где целью было лечение некой разновидности рака. — Пока я говорила ему об этом, во мне возродилась прежняя гордость Майклом.
— Круто, — снова повторил Тревис. Трудно понять, как человек без работы, с ребенком на руках и, вероятно, бездомный, мог увидеть и оценить пользу таких игр.
— Он думает, что игры — это универсальное средство, которое может излечивать все, — сказала я, переходя, по своему обычаю, в критичный тон, который я усвоила по отношению к Майклу. — Он видит во всем только хорошее.
— Держу пари, он славный парень.
— Да, — кивнула я, потому что с этим не поспоришь. Внезапно я ощутила тоску по Майклу. По нашей прежней жизни. — Он славный парень.
Наш дом в стиле тридцатых годов был маленький и симпатичный. Он находился в Файф-Пойнтс, одном из моих самых любимых районов в Роли. Я любила наш дом, хотя он и был достаточно небольшим. Мы знали, что нам предстоит переезд в дом побольше, как только у нас появится второй ребенок, и специально на это копили. Теперь все потеряло смысл. Все наши сбережения съела плата за мою квартиру.
Я развернулась и подъехала к черному ходу. Сколько раз ходила я по этой дорожке? Сколько раз искала в связке ключей ключ от двери? Сколько раз поднималась по этим ступенькам на крыльцо, которое, как я заметила, Майкл покрасил? Он переделал ступеньки еще до моего отъезда. Это было одной из первых его работ по дому, предпринятых, чтобы отвлечься от того, от чего невозможно было отвлечься. Все, что я годами просила его сделать, было сделано.
Только я хотела вставить ключ в замок, как он открыл дверь. Он широко улыбался, и я надеялась, что он не истолкует мой приезд как нечто значимое.
— Привет, — сказал он. — Приятно тебя видеть.
— И тебя, — вежливо отозвалась я. Хотя и не хотела застать его дома, я была действительно рада его видеть, и это меня удивило. Мы неловко обнялись. Бездумно поцеловав его в щеку, я совершенно не ожидала предательского ощущения, вызванного в моем теле запахом его крема после бритья. Я высвободилась из его рук и отступила на шаг.
— Прости, что я так врываюсь, но мне нужно кое-что взять, — сказала я, войдя в комнату и положив сумку на стол.
— Ну конечно. — Он махнул рукой в сторону пачки вермишели на столе. — Я собирался поужинать. Может быть, ты возьмешь, что тебе нужно, и присоединишься ко мне?
— Не могу, — поспешила отказаться я. Неужели он каждый вечер ест макароны? И в этом я виновата. В семье обычно готовила я, а он мыл посуду и убирался. — Знаешь, я завтра выхожу на работу, и мне нужны кое-какие вещи. — Это была ложь. Уезжая, я упаковала много своих вещей. Какой нужен гардероб, когда целыми днями ты носишь белый халат? Я приехала для того, чтобы взять из комнаты Кэролайн книги для Беллы. Может быть, еще и пару игрушек. Маленьких, чтобы она могла носить их в своей сумке.
— Это здорово, Эрин, — сказал он. — Тебе это пойдет на пользу — снова взяться за работу.
— Верно, — кивнула я.
— Тебе помочь? — спросил он, когда я направилась к лестнице.
— Нет, спасибо.
— Позови меня, если передумаешь.
Я поднималась по лестнице, надеясь, что он останется на кухне, потому что не хотела объяснять, что я делаю в комнате Кэролайн, куда после ее смерти заглянула только раз, да и то мельком. И одного раза было слишком много. По дороге сюда я настраивала себя на этот визит, воображая, как вхожу в комнату и направляюсь прямо к книжному шкафу. Я даже знала, какие книги оттуда достану. Для «Винни-Пуха» Кэролайн была еще слишком мала, и книга стояла еще в суперобложке, но Белле она понравится. Где-то на полках была еще и книжка о голубоглазой овечке. Белле она тоже понравится, так как она не расставалась со своей мягкой игрушкой. Я представила себе, как Белла сидит у меня на коленях, а я ей читаю. Новые книжки, не «Кота в сапогах». Нельзя иметь только одну книжку. Кэролайн была в этом отношении счастлива. Мы все были счастливы.
Поднявшись наверх, я представила себе, как я подхожу к книжному шкафу, достаю книги, а потом смотрю на полку, где мы держали ее мягкие игрушки, и беру одну из них. Может быть, жирафа. Он не был в числе ее любимых игрушек и поэтому остался непотертым и чистым. От него не будет пахнуть ее запахом. Ее любимые игрушки всегда красовались рядком на подушке, и сейчас они, наверно, там — все, кроме лохматой коричневой собаки, которую она взяла с собой в поездку в Атлантик-Бич.
Коридор был длинный, старые доски, как обычно, скрипели, и меня удивило, как я соскучилась по дому. В конце коридора была открыта дверь в нашу с Майклом спальню. Было еще четыре двери: одна — в помещение, сочетавшее гостевую комнату и мой кабинет, одна — в ванную, одна — на чердак и одна — в комнату Кэролайн. Эта единственная дверь была закрыта. На ручке висела табличка, которую Кэролайн сделала в дошкольной группе за неделю до смерти. Под фетровым цветочком деревянными бусинками было выложено ее имя. Последние две маленькие буковки теснились в углу, потому что ей хватило места только на «Кэрол». Я стояла в коридоре, смотрела на табличку и вспоминала, как она ей нравилась. Как она ею гордилась! И это потому, что учительница сказала ей, что выбранные цвета прекрасно гармонируют. Это было для нее новое слово. «Эти цвета гармонируют, мама?» — спрашивала она, глядя на картинки в книжке. «Эти цвета гармонируют?» — спрашивала она, выбирая рубашку, чтобы надеть с шортами. Майкл и я насколько могли гармонично пели в кухне «Вниз по реке Суони», стараясь объяснить ей еще одно значение этого слова. Она зажала уши руками. «Моим ушкам больно», — сказала она, и мы с Майклом расхохотались. Даже сейчас я улыбнулась при воспоминании об этом. Джудит говорила мне: «Наступит день, когда воспоминания о Кэролайн будут вызывать и улыбку, не только слезы». Я ей не поверила. Улыбка показалась мне предательством, и, стоя у двери в комнату Кэролайн, я подумала: «Я не скажу об этом Джудит». А почему бы нет? Это будет означать, что мне лучше, что у меня прогресс. Но разве можно назвать прогрессом то, что я забываю Кэролайн?
— Я никогда не забуду тебя, моя любимая, — прошептала я своей дочери, поворачивая ручку двери в ее комнату.
Открыв дверь, я постояла мгновение, впитывая в себя атмосферу детской. Воздух был немного затхлый. Ее запах исчез. Исчез навсегда. Открывал ли Майкл окна, чтобы от него избавиться, или он выветрился сам по себе? Ее постель была аккуратно убрана, как в ту пятницу, когда мы поехали на пляж. Пять мягких игрушек лежали на зеленом с голубым покрывале, которое она выбрала сама. «Эти цвета гармонируют, мама?» В углу стояла ее игрушечная кухня. А с другой стороны — низенький столик с двумя маленькими стульями. На столике были аккуратно разложены раскраски, цветные мелки и баночки с клеем.
— Я люблю тебя, — прошептала я в воздух. — Я всегда, всегда буду любить тебя.
Под окнами помещался длинный и низкий книжный шкаф. Оттуда, где я стояла, я видела корешки книг. Я могла даже разглядеть пару нужных мне названий. В остальных придется покопаться. До шкафа было пять шагов. И одна минута, чтобы присесть на корточки и достать книги. Но я замерла в дверях. Мне казалось, что пол подо мной вот-вот провалится.
— Эрин?
Резко повернувшись, я увидела в коридоре Майкла. Я не слышала, как он поднялся по лестнице.
— Я не трогал ее комнату, — сказал он.
— Я знаю. Спасибо тебе.
— Ты хочешь… я не знаю… тебе помочь разобрать ее вещи?
— Я к этому не готова. Ничего не хочу трогать.
Может быть, поэтому я и не могла пересечь комнату, чтобы взять книги. Это значило бы удалять Кэролайн отсюда по частям. Тут книжку, там игрушку, пока от нее ничего не останется.
— Ну ладно, я просто подумал… что-то я слишком много приготовил пасты. Как тебе всегда удается приготовить именно столько, сколько нужно?
— Помнишь, как она спрашивала, гармонируют ли цвета? Помнишь, как мы на кухне пели «Вниз по Суони»?
— Да, я помню. — Он говорил медленно, размеренно, так он начал говорить с тех пор, как наша жизнь стала разлаживаться. Он словно боялся, что произнесет не то слово или не с той интонацией и снова вызовет у меня приступ бешенства. Я не могла его за это осуждать.
— Ты заходишь сюда когда-нибудь?
— Нет, — сказал он. — Не хочу. Это слишком больно.
— Ты заходишь сюда когда-нибудь?
— Нет, — сказал он. — Не хочу. Это слишком больно.
Неуверенно и осторожно он положил руку мне на спину.
— Я думаю, всю ее одежду и игрушки нужно раздать, Эрин. Я думаю, мы должны…
— Перестань, — сказала я. — Я знаю, что ты думаешь. Что мы должны убрать все ее вещи и поставить здесь велотренажер, но это…
— Я не это хотел сказать. — Он вздохнул и убрал руку с мой спины. — Я пойду вниз. Я только хотел сказать, что это по-прежнему твой дом. Ты можешь приходить в любое время. Тебе не нужно извиняться за появление без приглашения. Мне не хватает тебя.
— Тебе не хватает меня прежней, — сказала я. Так же, как и мне не хватало нашей прежней жизни. — Тебе не может не хватать меня теперешней.
Засунув руки в карманы, он уперся взглядом в пол.
— Как у тебя с Джудит? — поинтересовался Майкл. Он ожидал волшебного исцеления.
— Прекрасно, — сказала я. Выйдя в коридор, я закрыла дверь в комнату Кэролайн. — Я соберу вещи и поеду.
Я знала, что не понесу вещи Кэролайн в кофейню. Я загляну в свой гардероб, возьму несколько ненужных мне вещей и уеду. Лучше бы я никогда сюда не возвращалась.
Глава 22 Робин
Я сидела в кресле в свадебном салоне, держа на руках Ханну и глядя в ее чудесное маленькое личико. Ей был уже месяц, и в ее чертах я не видела ни малейшего сходства ни с Алисой, ни с кем-либо из Хендриксов. У нее были светлые пушистые волосы и все еще темные серо-голубые глаза, какими они бывают у младенцев. Глаза эти, я это отчетливо видела, следили за каждым моим движением, хотя Молли уверяла, что этого пока еще не может быть.
Молли ходила вокруг подиума, на котором стояла Алиса в черном шелковом платье подружки невесты, портниха подкалывала ей подол.
— Я говорила тебе, что я в него не влезу! — жаловалась Алиса. Платье и правда было немного тесновато. Подходящий размер было трудно подобрать во время беременности, так как мы не могли предвидеть, насколько она похудеет после рождения ребенка.
— Оно прекрасно на тебе смотрится, Эли, — возразила я. — К свадьбе ты еще на фунт похудеешь, и оно будет сидеть как влитое.
— А если не похудею? И сиськи у меня все еще огромные.
— Ну и радуйся, пока они такие, — сказала Молли. Мне нравилось в ней это качество. Внешность имела для нее большое значение, и ей наверняка было досадно, что платье Алисы сидело плохо, но она вела себя так, как будто ей все это было неважно, и это было очень мудро с ее стороны. Я видела, как неловко чувствовала себя Алиса на подиуме, и эта неловкость усугубляла ее депрессию и была для нее мучительна. Я лучше других знала, в каком угнетенном состоянии она сейчас находилась. Она была со мной вполне откровенна, и я чувствовала ее тайную тоску по Уиллу. Связь с ним была намного теснее и зашла намного дальше, чем кто-либо мог догадаться. Не только ее приятель Джесс возил Алису на их притворные «свидания», она убегала из дома по ночам, чтобы встречаться с Уиллом на кладбище. Она рассказала мне, как нежно он с ней обращался и какие планы они строили на будущее. Каждый раз, когда я воображала себе их тайные встречи, лицо Уилла превращалось в моем воображении в лицо Тревиса.
Я уже отстояла на подиуме положенное время. Две недели назад портниха переделала на меня свадебное платье Молли, и сегодня оставалось только укоротить длину. Она работала, а я смотрела на себя в зеркало. Единственное изменение, которое пришлось внести, это добавить кружев у шеи, чтобы скрыть мой шрам. Мое отражение мне не нравилось. Быть может, потому, что волосы у меня были распущены и плохо расчесаны и на мне не было макияжа, в общем, несмотря на платье, я не была похожа на невесту. Я была похожа на девочку, забавляющуюся игрой в переодевания, наряженную в платье, ей не принадлежащее. Молли и портниха охали и ахали вокруг меня, но мне казалось, что и они заметили мою неестественность. То же чувство не покидало меня и накануне в ювелирном магазине, куда привела меня Молли, чтобы переделать венчальное кольцо бабушки Дейла. Я уже носила ее обручальное кольцо с таким огромным бриллиантом, что чувствовала себя нелепо с этим кольцом на пальце. Венчальное кольцо добавило бы еще бриллиантов мне на палец. Ювелир прикоснулась к ногтю на моем указательном пальце. «Если пожелаете, я могу вам порекомендовать хорошую маникюршу», — сказала она, и я зажала свободные пальцы в ладони. Молли засмеялась, но ей, вероятно, приходила в голову та же мысль.
Я осторожно погладила пушистые волосы Ханны, глядя на ее личико. Я сидела, сомкнув бедра, и Ханна помещалась в ложбинке между ними, головка ее была у моих коленей. Я любила держать малышку так, чтобы ощущать каждый дюйм ее тела. Держал ли кто-нибудь так моего ребенка, глядя в ее лицо взглядом, полным любви? Мое чувство было таким глубоким и чистым. Ничего похожего я раньше не испытывала.
Сегодня рано утром я бродила по старому кладбищу с пожилой парой из Теннесси. За завтраком они расспрашивали меня о нем, и я выразила готовность пойти туда с ними. Последние дни я была в грустном настроении. Если бы у меня только что не закончились месячные, я бы приписала это им. Но сейчас для этого не было оснований. Я подумала, что роль гида поможет поднять мне настроение, я любила это кладбище: глубокую тень деревьев и мирную зелень. Но мои ожидания не оправдались. Скорее зрелище произвело противоположный эффект. Хотя какого еще эффекта можно было ожидать? Ведь это кладбище.
Я показала им могилу военного врача, умершего в 1848 году в день своей свадьбы. При этой мысли я вздрогнула, так как моя собственная свадьба намечалась в ближайшем будущем. Я показала им пошатнувшиеся надгробия моряков, и солдат, и женщин, умерших от родов. Супруги задавали мне вопросы, и я была довольна, так как могла на них ответить. В такие дни я чувствовала себя уроженкой Боуфорта. Я желала ею стать. «Ты станешь местной жительницей по мужу, — уверяла меня Молли. — Тебя примут за свою».
Я уже чувствовала себя «своей» и не сразу поняла, что Молли употребила это слово в другом, более глубоком смысле. В смысле «Вы из каких, милочка?». Это напомнило мне, как отец говорил, что Тревис «не такой, как мы». Впрочем, в эти дни мне все напоминало о Тревисе.
Мы подошли к могиле девочки, похороненной в бочонке рома.
— Надо же! — Женщина указала на единственную странность на этом древнем кладбище. Могильный холм был усыпан игрушками. Флаг с изображением Синей Бороды, еще одного из известных — или в данном случае печально известных — жителей Боуфорта, был закреплен с одной стороны могилы, а с могильной плиты с неразборчивой надписью свисала бейсбольная шапочка.
Я рассказала им историю о маленькой девочке, чей отец-моряк сохранил ее тело в бочонке рома. Хотя я рассказывала эту историю десятки раз, мне вдруг стало жутко, когда я представила себе потерю этого отца. Мы бродили по кладбищу, разговаривая об этой истории, и я впервые заметила там много детских могил. Может быть, их было и не так много, но маленькие надгробия сразу бросались в глаза, и я воображала каждого ребенка в объятьях любящего отца. Любящей матери. Родителя, так никогда и не оправившегося от потери ребенка.
Можно на долгие годы блокировать информацию в своем сознании. Это можно сделать, когда ты знаешь, что боль убьет тебя, если продолжать это хранить. Так было у меня с Тревисом и с ребенком. Я вычеркнула их из памяти, и мне это удавалось, пока я не взяла на руки Ханну и не вспомнила о том, другом ребенке. Том самом, которого я хотела извергнуть из своего тела. Ребенке, которого я решила никогда не знать.
— Робин? — спросила Молли. — Ты меня слышала?
Только теперь я вдруг поняла, что Молли говорит со мной, а я была так поглощена Ханной и моей утренней прогулкой, что ничего не слышала.
— Она ничего не видит, кроме ребенка, — засмеялась портниха.
— Эту девушку надо как можно скорее выдать замуж, — сказала Молли. — Такой жажды материнства мне еще не случалось видеть. — Молли нежно погладила меня по плечу. — Дай только Дейлу занять свой пост, прежде чем вы заведете ребенка, хорошо? — Она улыбалась.
Я улыбнулась в ответ, но улыбка вышла фальшивой. Как я могла сказать ей, что жаждала вовсе не ребенка Дейла? Я жаждала своего собственного. Ребенка, который был для меня призраком. Просто сном.
Алиса переоделась, и мы собрались уходить. Я подвесила конвертик с ребенком себе через плечо, и мы направились к двери. Мысли мои все еще бродили где-то далеко.
По-прежнему ли Тревис и мой ребенок живут в Каролина-Бич? Расскажут ли Тревис с женой обо мне? Я надеялась, что женщина, на которой он женился, стала прекрасной матерью моей девочке. Думала ли эта женщина когда-нибудь обо мне? Чувствовала ли она, как я отнимаю у нее ребенка, притягивая ее к своему сердцу?
Вернувшись в пансионат, я смотрела в окно своей квартиры, охваченная той же грустью, которая овладела мной на кладбище. Я не понимала, в чем дело. Почему я не могла избавиться от этого уныния. Это была не депрессия, которой я страдала после трансплантации. Это была какая-то пелена, окутывавшая меня. Мне нужно чувствовать благодарность, говорила я себе. Я жива и здорова. С каких пор я стала воспринимать здоровье как нечто само собой разумеющееся? Я должна быть благодарна за все замечательные вещи, случившиеся в моей жизни, а их немало.