– Ну… я была у Филиппа… вообще-то шоколад – не главный его козырь. Но его имя – хорошая реклама, которая требовалась для нашей продукции. – Кэйд нахмурилась. – Что ж, хоть у одного из парижских шоколатье-кондитеров хватило мозгов понять собственную экономическую выгоду. Ведь обидно, когда они как бы не желают считать себя жертвами крупной американской корпорации.
– К кому ты обращалась еще? К Доминику Ришару? – усмехнулась Джейми.
– Да, к нему. – Кэйд возмущенно передернула плечами. – По-моему, он с удовольствием продал бы мне сеанс секса в его офисе, но не свой шоколад. О-о, нет.
Острое лезвие ножа вонзилось прямо в живот Джейми, как и в тот раз, хотя тогда ее живот пострадал от удара дубинкой. Она сидела, вытянув ноги, и изо всех сил старалась выглядеть довольной и счастливой, словно весенний Париж, но на самом деле была готова упасть тут же, на пыльный гравий, и кататься по нему, извергая из себя съеденное.
– Он был готов на флирт с тобой? – спросила она онемевшими губами.
– Можно сказать и так. – Кэйд пожала плечами. – Правда, он ужасно агрессивный и не слишком романтичный.
Джейми прищурила глаза и чуточку задумалась. Неужели у них с сестрой настолько разные стандарты? Что романтичного у Сильвана? Что он, рассыпал перед ней лепестки роз? И что она считает «агрессивным»? Улыбку? Тут ей пришла в голову ужасная мысль: возможно, Доминика очень интересовала Кэйд, и поэтому он более активно добивался ее любви. Кэйд хорошенькая. Необычайно элегантная и стильная, с бесспорной харизмой, а также уверенная в себе.
Джейми уставилась на гравий, которым был выстлан сад Тюильри, и изо всех сил пыталась представить себе Нику Самофракийскую, парящую над ступеньками Лувра, пыталась видеть только Нику и ничего больше.
– Понимаешь, когда-то он работал на скотобойне; конечно, это круто, но иногда сказывается на его манерах.
– На скотобойне? – Пыльный гравий уходил из-под ног. – На скотобойне? Там – где мимо людей с ножами движутся окровавленные туши и люди отрубают нужные куски мяса? – Когда она училась в колледже, о таких предприятиях рассказывала целая серия статей, получивших впоследствии Пулитцеровскую премию. Студенты обсуждали их на семинарах по локальному экономическому развитию. Она даже пыталась побывать на таком предприятии, но туда не пускали посторонних, а когда она попробовала устроиться туда на работу, ей не поверили. Она была слишком щуплой и образованной, а из всех ее пор сочилась привычка к привилегированной жизни. А туда брали из низов, грубых, измученных, нуждающихся. – Ведь там холодно? И… и… там жестоко обращаются с животными.
– Думаю, что так. Я никогда не видела, что творится на французских скотобойнях. Впрочем, какая тебе разница?
– Ничего не понимаю, – медленно проговорила Джейми. – Ведь он один из лучших парижских шоколатье-кондитеров.
– Его история просто фантастическая. Отец заставил его работать на скотобойне, когда мальчишке было всего двенадцать. Доминик работал там до восемнадцати лет, а потом сумел поступить учеником на кухню хорошего парижского шефа. После этого он занял одно из лучших мест в Париже на конкурсе кондитерских изделий. Потом открыл собственную шоколадную лабораторию, которая моментально выдвинулась в число лучших и снабжала престижные отели. И все это за несколько лет. Поначалу его шоколад можно было заказывать лишь в отелях, и там не было его имени, только немногие знали, кто настоящий изготовитель. Это была одна из причин, почему я думала, что он согласится на сотрудничество с нами. Но нет, он был выше этого. – Кэйд досадливо поморщилась. – В прошлом году он победил в конкурсе – ну, знаешь, эти безумные конкурсы, что тут устраивают… Они настолько тяжелые, что победить на них практически невозможно. Он воспользовался этой победой, чтобы сделать свой салон таким, каков он теперь. Теперь все без ума от него. Впрочем, на мой взгляд, некоторые его изделия действительно бесподобны по вкусу и сложности приготовления.
Джейми сидела ни жива ни мертва. Ведь она знала с самого первого дня, что не заслуживала его внимания, она, богатая и избалованная. Ведь она не смогла снова сесть на свою лошадь после первого же неудачного падения…
Ника Самофракийская исчезла из ее поля зрения; прекрасный, древний, непобедимый мрамор разбился на куски, рассыпался в прах. Ей бы заплакать, но не было слез. Нет, она не заплачет. Воспоминаний об этой прекрасной ночи ей хватит надолго, очень надолго.
Но ей очень, очень хотелось заплакать.
– Что с тобой? – внезапно спросила Кэйд. – У тебя болит рука?
Черт побери, она терпеть не могла, когда ее расспрашивали о болячках.
– Нет. – Джейми покачала головой и уставилась на отслоившуюся кору на соседнем платане. – У меня все в порядке.
Глава 11
Он любил ее так сильно, что и сам не ожидал от себя такой прыти. Ему было чертовски приятно. Она обвилась вокруг него и просила еще и еще. В его памяти до сих пор звучал ее голос: «Да, да, да, пожалуйста!» – тогда он резко вошел в нее в последний раз, и она впилась зубами в мякоть его предплечья – первое, что ей подвернулось. И вот теперь он пробовал свой новый ганаш и не ощущал его вкуса, потому что помнил лишь ее вкус.
Он занимался с ней любовью много часов. Он готов был вернуться к ней, выбросив в ванной презерватив, готов был уснуть возле нее, усталый до изнеможения. Он бы прижался к ней, обнял, поцеловал в худенькое плечико просто потому… потому что хотел ее приласкать. А потом бы, неожиданно для себя, постепенно дал волю губам и рукам и снова любил бы ее. Он не мог забыть, как она прижимала его к себе, несмотря на усталость, как гладила его, засыпая, как вся открылась ему, поглощала его. У него было много женщин, которые никак не могли насытиться сексом с ним, но тут ему показалось, что она не могла насытиться им самим.
Впрочем, может быть, он просто-напросто заблуждался?
Уходя от нее еще затемно, до рассвета, на работу, он перецеловал все пальчики, сжимавшие подушку.
– Жем, – нежно шептал он этим пальчикам, и это слово отдавалось дрожью в его теле. Он с надеждой вглядывался в темноте в ее лицо, но она не проснулась, и он наконец с трудом заставил себя встать и уйти.
В темной лаборатории его ждал большой блок шоколада. Он взглянул на него, когда зажглись светильники, мягко отражаясь от мрамора, а окна снова потемнели. Внезапно, полный надежды и страха, он понял, что́ попробует сделать из этого шоколада. Быстро переоделся, встал к столу и взялся за работу.
Поначалу он верил, что у него получится та самая задуманная скульптура. Но когда Жем не пришла утром, его сердце упало, ушло даже не в пятки, а куда-то еще, в грязь. Она не появлялась. Ни в 10.01, ни в 10.02, ни в 10.03. Ни в 11.14, ни в 11.15, ни в 11.16. Ни в 2.03, ни в 2.04, ни в 3.19, ни в 3.20. Вообще не пришла. Минуты таяли за минутами.
Дьявольщина, на нее не похоже, нет. Ведь она не… получила того, что хотела. Всего, что хотела. Не получила. Ведь она любила получать лакомство не спеша, долго.
– Что, она вдохновила тебя? Как ее звать-то? – спросила бесцеремонная Селия, крепко двинув шефа и одного из лучших шоколатье Парижа локтем под ребра, когда он оторвался от скульптуры, чтобы помочь подчиненным. Потому что скульптура снова стала его пугать.
Он помедлил в нерешительности, потом – ой-ой-ой! – робко улыбнулся.
– Жем.
Он не мог произнести ее имя так, как говорила Джейми. Когда он произносил его, всякий раз оно звучало нежно, шелковисто и повисало в воздухе, словно робкая надежда, которой не суждено сбыться. «J’aime, я люблю» – что? Твои волосы, улыбку, веснушки, то, как ты смотришь на меня, твою нежную кожу, которую я глажу своими ладонями?
И тут исключался вариант «Я люблю тебя», потому что это звучало бы иначе, «Je t’aime».
– Быть такого не может! – недоверчиво воскликнула Селия. – Она выдумала это имя! Жем?
Он тоже засомневался и почувствовал неприятный холодок внутри. Неужели выдумала?
– Если это ее настоящее имя, то оно ужасно ми-и-и-и-лое! – пропела Селия и, танцуя, двинулась с кастрюлей ганаша в комнату-холодильник. – Самое забавное, что это случилось с тобой! Ты тоже стал такой ми-и-и-лый! Мне нравится. Ты увидишься с ней еще?
– Селия, займись своими делами и не суй сопливый нос в мою личную жизнь! – прорычал он. 3.27. Он был готов сорвать со стены часы и швырнуть их на улицу. Она так и не пришла.
После работы он пошел прямиком в тренажерный зал. Там сначала поднимал до изнеможения тяжелую штангу, потом боксировал, уничтожая противников, наказывая их за то, что после тренировки он пойдет прямиком к двери ее квартиры и еще не знает, откроется ли она перед ним.
Он как раз возвращался в зал тяжелой атлетики, когда увидел ее. Самым пугающим было то, что его сердце не перестало биться, а работало нормально. Хотя он только что безжалостно терзал его всеми этими нагрузками и боксом.
Потная и разгоряченная, она лежала на низкой скамейке и с искаженным от напряжения лицом выжимала вес. На ней была голубая трикотажная безрукавка, а на руках отдельные рукава, так что голыми были только плечи. И это было странно, потому что ей явно было жарко. От усилий она закрыла глаза, поэтому не увидела его сразу.
Он присел возле нее на корточки. Очень близко от ее напряженных плечевых мышц и нежного изгиба бицепсов, работавших что было сил. Так близко, что он мог провести пальцами по ее вспотевшей коже, а потом лизнуть, чтобы попробовать вкус ее пота. Господи, зачем так сложно? Ведь он мог просто нагнуться и прижаться губами к ее плечу…
– Жем, – пробормотал он. Как ему нравился звук ее имени! Каждый раз он вызывал в его теле странную дрожь.
Ее глаза распахнулись, руки задрожали. Он помог ей и положил штангу на место. Вес был небольшой. Он мог поднять его одной рукой, даже под таким углом. Странно. Она занималась на тренажере с таким ожесточением, с такой решимостью на лице, что, казалось, могла бы поднять и больше.
Тяжело дыша, она оперлась на локоть. Ее лицо залилось краской. От усилий? От воспоминаний о минувшей ночи? Из-за него?
Он улыбнулся ей. Ему хотелось облизать ее, все ее тело.
Может быть, на этот раз он уговорит ее не гасить свет? Чтобы он мог увидеть, что происходит с веснушками, когда он погладит их ладонями? Покраснеет ли у нее все тело?
Она улыбнулась в ответ, чуть-чуть, совсем робко, и его захлестнуло желание взять ее на руки, утащить отсюда; это желание наполнило новыми силами его натруженные мышцы. Интересно, что она подумала сейчас при виде его? Нравится ли он ей такой, потный, с прилипшими к вискам волосами?
– Я не знал, что ты ходишь в этот тренажерный зал.
– Всего лишь две-три недели, – ответила она. Как нравился ему ее хрипловатый голос! Говорила она быстро, слегка задыхаясь от недавней нагрузки. Ему захотелось сделать что-то такое, чтобы она не смогла вернуть к норме свое дыхание. – Обычно я бываю здесь по утрам.
Но только не этим утром, подумал он с легкой усмешкой. В это утро, когда он еще затемно ушел на работу, она наверняка еще долго-долго спала, дыша его запахом, оставшимся на простынях.
Он обвел взглядом все ее тело и остановился на губах. Не будь вокруг них стука металла и урчащих тел, он бы уже приник к ним своими губами.
– Ты не пришла сегодня, – пробормотал он, и ее лицо вновь зарделось. – Я скучал без тебя.
Ее губы задрожали. Она смотрела на него как на злостного лжеца, впервые пытающегося говорить правду.
Но теперь он знал, что нужно делать. Недаром он обладал ее телом всю ночь – оно выдало ему кое-какие ее секреты. Ее нужно убедить, успокоить.
Он взял ее за руку, раскрыл большим пальцем ее ладонь и поцеловал. Его тело сразу наполнила жаркая, шелковистая радость. И если он мог воспользоваться всеми пресловутыми стереотипами насчет французов, то это был как раз подходящий момент.
– Ты уже закончила тренировку? – тихо спросил он.
Ее грудь с тугими сосками явственно вырисовывалась под легким топиком. И снова ему пришлось перебарывать свой порыв. Это тренажерный зал, кругом посторонние люди. Даже тебе не дозволено наброситься на нее прямо тут.
– Я… вообще-то… только что начала, – нерешительно отвечала она.
Его большой палец передвинулся с ее ладони на запястье.
– Сколько времени ты занимаешься?
– Около часа. – Ее глаза впивались в его бицепсы, плечи, губы. Он невольно провел ладонью по подбородку. Черт, уже колючий. Хоть брейся дважды в день. Но тогда он уж точно покроется прыщами. Он кашлянул и попробовал разглядеть под веснушками и румянцем смущения, не поцарапал ли он ночью ее щеки.
Его большой палец переместился выше и теперь выписывал маленькие восьмерки на сгибе ее руки, там, где кожа очень чувствительная.
– Можно я зайду за тобой? Ты поужинаешь со мной?
Ужин? – взвыло его тело. – Опять? Черт побери! Ведь тогда пройдет несколько часов, прежде чем он сможет потрогать губами все ее маленькие, напряженные мышцы. Нужно приучить тело хоть к какой-то самодисциплине. Еще не хватало, чтобы Жем осталась без ужина после такой нагрузки.
Она посмотрела на него затуманенными синими глазами и закусила нижнюю губу.
– Тогда будет только шесть часов, – мягко напомнила она. До половины восьмого в Париже не работал ни один ресторан. Придется ждать целых полтора часа.
– Можно погулять по прекрасному городу, – услышал он собственный голос.
«Ох, вот ублюдок! – взвыл его перец. – Мазохист и ублюдок».
Но какая-то другая его часть жадно и со страхом ждала ответа.
– Хочешь, мы с тобой погуляем?
Она заморгала, и теперь этот густой румянец был уж точно реакцией на его предложение; она явно успела отдохнуть после упражнения.
– Да.
«Знаешь, приятель, в сексе ты намного лучше, чем на романтической прогулке, – с горечью напомнил его перец. – Ты мог бы и сам это сообразить».
«Заткнись», – приказал он своему ужасно недисциплинированному и похотливому органу.
«Ну, о чем ты будешь с ней беседовать? Блеснешь своей эрудицией? Только не вздумай рассказывать о своем детстве!
Романтическая прогулка! Будете гулять, держась за руки?»
Его обидчивый перец на него взъелся: «Лично я считаю, что гораздо романтичнее было бы…»
«Да заткнись же ты, в конце концов!»
Глава 12
Возможно, ему просто нравятся романтические приключения, думала Джейми, поглядывая на огромного мужчину, который шел рядом с ней, крепко сжимая ее руку. Может быть, ему нужно все это – не только роскошный секс, но еще и чье-то преданное сердце, рвущееся из тела во время этих прогулок по набережной Сены. Возможно, если бы Кэйд было интересно купить секс в его офисе, он точно так же гулял бы с ней вдоль Сены, с такой же нежной улыбкой.
Возможно, он точно так же держал бы ее за руку, будто человек, который ни за что на свете не отпустит ее, лишь только если ему отрубят руку.
Возможно, у него это просто инстинкт: он любит упиваться похвалами очередной своей поклонницы, лежащей у его ног.
Она посмотрела на большую руку, покрытую множеством мелких шрамов, так крепко сжавшую ее пальцы. Потом посмотрела на него.
Он улыбнулся ей с высоты своего роста и тут же отвел взгляд. Ей даже почудилась робкая улыбка на этом грубом лице, лице «плохого парня».
Он ничего не говорил, но мужчине, гуляющему по весеннему Парижу, и не нужно ничего говорить. Лучше молчать. Лучше просто наслаждаться прохладным ветерком с реки, который шевелит косматую черную шевелюру, смотреть на мосты, перекинутые через столетия, на молодую зелень деревьев на набережных. Вечера становятся все длиннее. Солнце еще только садится, окрасив полоски облаков розовыми, золотыми и лиловыми красками. Небо над головой голубое, чистое, весеннее. Кажется, полмира влюблены друг в друга; пары гуляют вдоль Сены, держась за руки. На краю заката, на западе, в стороне от розовато-лиловой реки высится Эйфелева башня, окутанная сероватой дымкой.
– Ты все-таки тут гостья. Есть место, куда тебе хотелось бы пойти? – нежно спросил он.
Она жила в Париже уже три месяца, да и прежде бывала не раз, но никогда не гуляла за руку с таким мужчиной.
– Мне очень нравится гулять вот так, как сейчас.
Он еще крепче сжал ее руку.
Он привел ее к Лувру и мосту Искусств. Они стояли на пешеходном мосту рука об руку и смотрели, как садится солнце. Неподалеку играл джаз; двое влюбленных обнимались, прижавшись к цепи. По всему мосту висели разноцветные замки; группа студентов со смехом и криками откупоривала пиво и вино. Вокруг них бурлили жизнь и любовь, но Джейми и Доминику на какой-то момент показалось, что они совсем одни, только она и он.
Когда на небе померкли розовые краски заката, засверкала мириадами искр Эйфелева башня, предвещая прекрасный вечер и приковав к себе всеобщее внимание. Они молча смотрели на нее, но теперь Доминик обнимал Джейми за плечи и крепко прижимал к себе. Через минуту он поставил ее впереди себя, чтобы она прислонилась спиной к его груди, и укрыл ее полами своей куртки. Он по-прежнему молчал, просто обнимал ее на мосту, глядя на искрящуюся башню. Она чувствовала ягодицами, что он возбужден, но он ничего не говорил об этом и даже не прижимался к ней бедрами. Просто стоял и смотрел на огни, обняв ее большими руками.
Когда искры померкли, осталось привычное ночное убранство башни, более красочное и элегантное, чем вечернее платье любой кинозвезды. Доминик вздохнул и какое-то время стоял неподвижно.
– Вероятно, ты очень сильно проголодалась после таких физических нагрузок, – сказал он потом. – Позволь мне накормить тебя.
У нее что-то затрепетало в животе от его слов. Позволь… Позволь мне накормить тебя.
Ей хотелось спросить, почему он отправился с ней на прогулку, почему хочет быть с ней, но она не могла, ведь они едва знают друг друга. Так что она могла лишь принимать его внимание – или отказаться от него.