Она закрыла глаза. Снизу доносились громкие голоса пьяных мужчин, послышался дребезжащий звон разбитого стекла, потом еще… бормотание сменилось фальшивым нестройным пением…
Впоследствии, собирая воедино отдельные обрывки той ночи, Глория подсчитала, что пролежала так около двух часов. Она была в сознании и даже понимала, что прошло довольно много времени. Галдеж внизу стал затихать, а гроза ушла на запад, оставив за собой шлейф тяжелого и безжизненного, как душа Глории, гула, который впитывался в напоенные влагой поля. Какое-то время слышался ленивый шум дождя и вой ветра, а потом за окном наступила тишина, нарушаемая лишь робким постукиванием капель и шелестом мокрого плюща, трущегося о подоконник. Глория находилась в состоянии полудремы и не могла ни уснуть, ни окончательно пробудиться… неотступно преследовало желание избавиться от тяжести, давившей на грудь. Она чувствовала, что стоит заплакать, и тяжесть исчезнет, и изо всех сил сжимала веки, пытаясь вызвать спазм в горле… но напрасно…
Кап! Кап! Кап! Звук не вызывал неприятных ощущений, словно прохладный весенний дождь времен детства. После него на заднем дворе оставалась такая замечательная, радующая глаз грязь. А еще дождь поливал садик, где Глория вскапывала землю маленькой лопаткой и рыхлила такими же миниатюрными граблями и мотыгой. Кап, ка-а-ап! Совсем как в те дни, когда дождик лился с золотистых небес, которые таяли в наступающих сумерках, бросив наискосок последний сияющий сноп солнечного света в гущу влажных зеленых деревьев. Такая чистая, ясная прохлада… а в самом центре вселенной, среди потоков ливня стоит мама, надежная, сильная и совсем не промокшая. Глории страстно хотелось, чтобы мать оказалась рядом, но она умерла, ушла навеки, невозможно ни увидеть, ни дотронуться. А невидимая тяжесть все сильнее давит на грудь… Ох, как невыносимо тяжело!
Глория замерла. Кто-то подошел к двери и молча ее разглядывал, слегка покачиваясь. Она различила очертания фигуры, отчетливо вырисовывающейся на фоне непонятного, едва заметного свечения. Не было слышно ни звука, только заполнившее все пространство великое безмолвие, прекратился даже стук капель. Остался лишь покачивающийся в дверном проеме силуэт, таящий едва уловимую угрозу, скрытое под глянцем уродство, как оспины, проступающие сквозь толстый слой пудры. И все-таки ее измученное отчаявшееся сердце бешено билось, сотрясая грудь и вселяя уверенность, что в ней еще теплится искра жизни…
Прошла минута или затянувшаяся до бесконечности череда минут, и расплывчатое пятно стало обретать четкие формы под взглядом Глории, с детской настырностью всматривающейся в затаившийся у двери мрак. В следующее мгновение почудилось, что невероятная сила уничтожит ее, вышвырнет из мира живых… но потом фигура у двери — а теперь она видела, что это Халл, — медленно повернулась и, по-прежнему покачиваясь, отступила назад и исчезла, будто растворилась в непонятном свечении, из которого и возникла.
По жилам вновь заструилась кровь, возвращая к жизни. Резкий толчок заставил Глорию сесть в кровати. Постепенно передвигая тело, она наконец коснулась ногами пола. Теперь она знает, что надо делать, и немедленно, пока не стало слишком поздно. Нужно бежать из дома в сырую прохладу ночи, почувствовать шелест мокрой травы у ног и живительную влагу на лбу.
Глория машинально натянула платье и принялась рыться в стенном шкафу в поисках шляпки. Она должна покинуть этот дом, где бродит что-то непонятное, камнем давящее на грудь, или, того хуже, превращается в раскачивающиеся во мраке фигуры призраков. В панике она принялась надевать непослушными руками пальто и уже засунула их в рукава, когда внизу на лестнице послышались шаги Энтони. Медлить нельзя, муж может помешать, ведь даже Энтони является частью непосильной тяжести и наполненного злом дома, по которому расползается сгущающаяся тьма…
Скорее в коридор… Спускаясь по лестнице через черный ход, Глория услышала голос Энтони, доносившийся из спальни, которую она только что покинула:
— Глория! Глория!
Но она уже добралась до кухни и, открыв дверь, выскользнула в ночь. Порыв ветра окатил дождем капель с мокрого дерева, и Глория радостно размазывала их по лицу горячими ладонями.
— Глория! Глория!
Голос доносился откуда-то издалека, заглушаемый оставшимися позади стенами. Обогнув дом, она направилась вдоль тропинки к проезжей дороге. Свернула на обочину и с чувством, близким к ликованию, стала осторожно передвигаться в темноте по травяному ковру.
— Глория!
Она побежала, споткнулась о вырванный ветром сук. Теперь голос раздавался с улицы. Энтони, обнаружив, что в спальне пусто, вышел на веранду. Но нечто неведомое гнало Глорию вперед, оно осталось там, с Энтони, а ей предстоит бегство под унылым гнетущим небом, прорываясь сквозь подкарауливающее впереди безмолвие, что вдруг превратилось в реально осязаемую преграду.
Примерно полмили она шла вдоль смутно вырисовывающейся в темноте дороги, минула заброшенный амбар, неясный черный силуэт которого возвышался предзнаменованием беды. Кроме него, между серым домом и Мариэттой не было ни одной постройки. Добравшись до развилки, Глория пошла по дороге, ведущей в лес, и побежала между двух стен из покрытых листьями ветвей, почти смыкающихся высоко над головой. Вдруг впереди на дороге показалась тонкая серебристая полоса, словно кто-то уронил в грязь сверкающий меч. Приблизившись, она радостно вскрикнула — перед ней лежала заполненная водой колея. Взглянув на небо, Глория увидела просвет и поняла, что взошла луна.
— Глория!
Она вздрогнула. Энтони отстал всего футов на двести.
— Глория, подожди меня!
Глория плотно сжала губы, чтобы не закричать, и только ускорила шаг. Вскоре лес закончился, скатившись с дороги, будто черный чулок с ноги. Впереди, в трех минутах ходьбы, возникло подвешенное в бескрайнем пространстве изящное переплетение сверкающих линий и блесток, сходившихся равномерными волнами в невидимой точке. Внезапно Глория поняла, как поступит. Переплетение оказалось огромным каскадом проводов, которые, подобно лапам паука с зеленым горящим глазом на будке с коммутационным устройством, простирались над рекой и вместе с железнодорожным мостом уходили к станции. Станция! А там поезд, который увезет от проклятого места.
— Глория! Это я, Энтони! Глория, я не стану тебя задерживать! Ради Бога, где ты?
Она не откликнулась и бросилась бежать, придерживаясь нагорной стороны дороги, перепрыгивая через светящиеся в темноте призрачным золотом бесформенные лужи. Резко свернув влево, Глория помчалась по узкой гужевой дороге, обогнула лежащую на пути темную груду, похожую на человеческое тело. С одинокого дерева уныло ухнула сова, и Глория невольно подняла голову. Прямо перед ней виднелась эстакада с лесенкой, ведущая к железнодорожному мосту. Станция находилась за рекой.
Раздался еще один звук, напугавший Глорию, это был тоскливый гудок приближающегося поезда, и почти одновременно с ним до слуха донесся теперь уже далекий приглушенный зов:
— Глория! Глория!
Энтони, должно быть, шел по главной дороге. Глория рассмеялась с озорным злорадством. Ей удалось ускользнуть, и теперь есть время переждать, пока пройдет поезд.
Снова послышался гудок, совсем рядом, а потом, без предварительного грохота и лязга, из-за поворота на высокую насыпь вынырнуло темной волной длинное туловище и, не издавая никаких звуков, кроме свиста рассекаемого воздуха и похожего на тиканье часов перестука рельсов, понеслось к мосту. Это был электропоезд. Между двумя яркими пятнами синего света над локомотивом образовалась потрескивающая искрящаяся полоска, которая, подобно дрожащему огоньку лампы рядом с покойником, осветила на мгновение ряды деревьев. Глория инстинктивно перешла на дальнюю сторону дороги. Свет был чуть теплым, как кровь… Перестук слился в равномерный гул, и поезд, упруго растягиваясь, пронесся мимо. Вот он с грохотом въехал на мост, состязаясь с мертвенно-бледным лучом прожектора, упавшим на погруженную в торжественное безмолвие реку. Потом состав стремительно сжался, всасывая в себя весь шум, и вскоре слышалось только раскатистое эхо, затихающее на дальнем берегу.
На промокшую землю снова наползала тишина, начал накрапывать дождик, и вдруг на Глорию обрушился ливень, выводя ее из похожего на транс оцепенения, вызванного зрелищем проходящего поезда. Она побежала по склону к берегу и стала взбираться по железной лесенке на мост, вспомнив, что именно этого ей всегда и хотелось. Совсем скоро она получит новые острые ощущения при переходе реки по настилу менее метра шириной, проложенному рядом с рельсами.
Есть! Вот так-то лучше! Она добралась до верха, и окрестности предстали в виде плавно чередующихся кругов на открытой местности, испещренных отдельными редкими рядами деревьев или разбросанными, как заплаты, рощами, что спят в холодном сиянии луны. Справа от Глории, в полумиле вниз по реке, которая уходила вдаль за лунным светом, словно поблескивающий липкий след улитки, подмигивали разбросанные огни Мариэтты. Не далее чем в двух сотнях ярдов, там, где заканчивается мост, находилось приземистое здание станции, освещаемое единственным тусклым фонарем. Тяжесть спала. Верхушки деревьев внизу баюкали юные звездочки, навевая полную сновидений дрему. Глория широко раскинула руки, радуясь свободе. Вот чего ей хотелось: забраться высоко-высоко и стоять одной среди прохлады.
Есть! Вот так-то лучше! Она добралась до верха, и окрестности предстали в виде плавно чередующихся кругов на открытой местности, испещренных отдельными редкими рядами деревьев или разбросанными, как заплаты, рощами, что спят в холодном сиянии луны. Справа от Глории, в полумиле вниз по реке, которая уходила вдаль за лунным светом, словно поблескивающий липкий след улитки, подмигивали разбросанные огни Мариэтты. Не далее чем в двух сотнях ярдов, там, где заканчивается мост, находилось приземистое здание станции, освещаемое единственным тусклым фонарем. Тяжесть спала. Верхушки деревьев внизу баюкали юные звездочки, навевая полную сновидений дрему. Глория широко раскинула руки, радуясь свободе. Вот чего ей хотелось: забраться высоко-высоко и стоять одной среди прохлады.
— Глория!
Словно испуганный ребенок, она устремилась вприпрыжку по настилу, воодушевленная ощущением собственной легкости. Теперь пусть приходит — она больше не испытывает страха. Только сначала надо добраться до станции, так как это является частью игры. Глория была счастлива. Сорванную с головы шляпку она крепко сжимала в руках, короткие завитки волос за ушами подпрыгивали вверх-вниз, и казалось, что никогда снова она уже не почувствует себя такой юной. Но сегодня ее ночь, и весь мир принадлежит ей. Сойдя с настила, Глория торжествующе рассмеялась, а потом добралась до деревянной платформы и радостно уселась рядом со столбом, подпирающим крышу навеса.
— Я здесь! — крикнула она, веселая и беззаботная, как ликующая утренняя заря. — Я здесь! Энтони, милый, бедный мой старичок! Ты так за меня переживал!..
— Глория! — Добежав до платформы, он бросился к жене. — С тобой ничего не случилось?
Подойдя ближе, он опустился на колени и обнял Глорию.
— Все хорошо.
— А что произошло? Почему ты убежала? — с тревогой в голосе расспрашивал он.
— Пришлось спасаться бегством. Там что-то было. — Она замолчала, и вновь зарождающаяся тревога хлыстом стегнула по сознанию. — Что-то на мне сидело… вот здесь. — Она приложила руку к груди. — И я была вынуждена от него бежать.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «это»?
— Не знаю… тот тип, Халл…
— Он тебя побеспокоил?
— Он приходил в мою комнату, пьяный. Думаю, в тот момент у меня помутился рассудок.
— Глория, любимая…
Она устало положила голову на плечо мужу.
— Давай вернемся, — предложил Энтони.
Глория вздрогнула.
— Ах нет! Не могу. Оно снова явится и усядется на грудь. — Ее голос сорвался на крик, горестно повисший в тишине. — Ну, то самое!..
— Ну-ну, успокойся, — утешал ее Энтони, крепче прижимая к себе. — Поступим как пожелаешь. А чего тебе хочется? Просто посидеть здесь?
— Хочу… хочу уехать.
— Куда?
— Куда глаза глядят.
— Ей-богу, Глория! — воскликнул он. — Да ты все еще пьяна!
— Нет, и весь вечер была трезвой. Я поднялась наверх… не знаю, наверное, через полчаса после ужина… Ой!
Энтони нечаянно задел ее правое плечо.
— Больно. Я где-то ушиблась. Не помню… кто-то меня схватил, а потом уронил.
— Глория, пойдем домой. Уже поздно, и на улице такая сырость…
— Не могу, — жалобно всхлипнула она. — Ох, Энтони, даже не проси! Завтра приду. Ты иди домой, а я подожду поезда. Поеду в отель…
— И я с тобой.
— Нет, не надо. Мне надо побыть одной. Хочется спать… ох, как хочется спать. А завтра, когда ты выветришь из дома запах виски и сигарет, наведешь порядок и уберется этот Халл, тогда я вернусь. А если пойду с тобой сейчас, то оно… ох! — Глория закрыла глаза рукой. И Энтони понял всю тщетность попыток убедить жену вернуться.
— Когда ты ушла, я был абсолютно трезв, — оправдывался он. — Дик уснул в шезлонге, а мы с Мори что-то обсуждали. А этот тип, Халл, где-то бродил. Потом я вдруг понял, что уже несколько часов тебя не видел, и поднялся наверх…
Он замолчал, так как из темноты раздалось громогласное приветствие:
— Эй вы там, привет!
Глория вскочила на ноги, и Энтони вслед за ней.
— Голос Мори! — взволнованно воскликнула она. — Если с ними Халл, пусть убираются, не подпускай их!
— Кто там? — выкрикнул в темноту Энтони.
— Всего лишь Дик и Мори, — дружно успокоили два голоса.
— А где Халл?
— Спит. Вырубился.
На платформе показались два неясных силуэта.
— Какой черт занес вас с Глорией сюда? — поинтересовался Ричард Кэрамел, плохо соображая спросонья.
— А вас чего ради принесло?
Мори рассмеялся в ответ:
— Будь я проклят, если знаю! Мы пошли за тобой и здорово натерпелись, пока догнали. Я слышал, как ты вышел на веранду и стал звать Глорию. Вот и пришлось будить Кэрамела. Стоило большого труда вдолбить ему в голову: уж коли здесь организуется поисковая экспедиция, непременно следует принять участие. Но Дик только был помехой в пути, то и дело усаживался прямо на дорогу и спрашивал, что, собственно, происходит. Мы напали на твой след по восхитительному аромату «Канадского клуба».
Под навесом платформы послышались нервные смешки.
— Как же вы все-таки нас отыскали?
— Ну, шли за тобой по шоссе, а потом вдруг потеряли. Похоже, ты свернул на гужевую дорогу. Через некоторое время кто-то нас окликнул и поинтересовался, не ищем ли мы молодую девушку. Мы подошли ближе и увидели маленького, дрожащего всем телом старичка, который сидел на поваленном дереве, как сказочный персонаж. «Она свернула вон туда, — объяснил старичок. — Чуть на меня не наступила, так торопилась. А потом мимо пробежал какой-то тип в коротких штанах для гольфа. Так за ней и припустился. А еще швырнул мне вот это», — старик помахал долларовой купюрой.
— Ах, бедный старичок! — воскликнула, растрогавшись, Глория.
— Я бросил ему еще доллар и пошел дальше, хотя старикашка уговаривал остаться и рассказать, в чем дело.
— Бедный старичок, — горестно повторила Глория.
Дик с сонным видом уселся на кстати подвернувшийся ящик.
— Ну и что теперь? — осведомился он со стоическим смирением.
— Глория сильно расстроена, — пояснил Энтони, — и мы с ней отправимся в город следующим поездом.
Мори извлек из кармана расписание поездов.
— Зажги спичку.
В темноте вспыхнул слабый огонек, освещая четыре лица, таких нелепых и совсем не похожих на себя в безмолвии ночи.
— Так, давай посмотрим. Два, два тридцать… нет, это вечером. Ей-богу, вам не сесть на поезд до половины шестого.
Энтони замялся.
— Ну, — неуверенно пробормотал он, — мы решили остаться здесь и ждать поезда, а вы можете вернуться и лечь спать.
— И ты иди с ними, Энтони, — принялась упрашивать Глория. — Хочу, чтобы ты поспал, любимый. Ты сегодня весь день такой бледный, точно привидение.
— С чего ты взяла, маленькая дурочка?..
Дик зевнул:
— Прекрасно. Раз вы остаетесь, то и мы тоже.
Выйдя из-под навеса, он устремил взгляд в небеса.
— Довольно славная ночка, в конце концов. Звезды сияют и все такое прочее. И с каким тонким вкусом подобран их ассортимент.
— Давайте посмотрим. — Глория двинулась за Диком, и остальные последовали ее примеру. — Посидим здесь, — предложила она. — Мне так больше нравится.
Энтони с Диком превратили длинный ящик в подобие спинки, а потом отыскали достаточно сухую доску, чтобы Глория могла сесть. Энтони пристроился рядом, а Дик не без труда взгромоздился на бочку из-под яблок.
— Тана уснул в гамаке на веранде, — сообщил он. — Мы отнесли его на кухню и положили рядом с плитой, чтоб просох. Он насквозь промок.
— Ах, этот ужасный маленький японец! — вздохнула Глория.
— Как поживаете? — раздался сверху зычный замогильный голос.
Все подняли головы и с изумлением обнаружили, что Мори неведомым образом забрался на крышу навеса и сидит, свесив ноги через край, вырисовываясь на фоне звездного неба, как тень фантастической химеры.
— Должно быть, именно для таких случаев, — неторопливо начал он, и его слова, казалось, струились вниз с невероятной высоты, мягко утверждаясь на головах слушателей, — обитающие на этой земле праведники украшают железную дорогу рекламными щитами с написанными красными и желтыми буквами утверждениями, что «Иисус Христос есть Бог». И помещают их рядом с весьма уместными заявлениями типа «Виски „Гантерс“ — здорово».
Послышался тихий смех, и три головы внизу остались поднятыми вверх.
— Полагаю, следует поведать вам историю моего развития, — продолжал Мори, — под этими язвительно усмехающимися созвездиями.
— Давай! Просим!
— Думаете, действительно стоит?
Слушатели застыли в предвкушении, а рассказчик послал задумчивый зевок улыбающейся белой луне.
— Итак, во времена детства я предавался молитвам. Запоминал молитвы на случай будущих грехов. За один год скопил про запас тысячу девятьсот молитв. «Сон безмятежен и мирен мне даруй».