А теперь вдруг девушек этот вопрос заинтересовал. Что они умеют великолепно стрелять и наверняка полностью удовлетворяют своих начальников в постели, журналист не сомневался, ни один руководитель нормальной ориентации не сможет просто так терпеть возле себя девушек такого класса.
Но вот что им могут поручаться самостоятельные разработки и ведут они их так же профессионально, как следователи прежнего КГБ, о которых Михаил слышал от «правозащитников» старших поколений, в это до сего момента верилось с трудом. Точнее – не о вере вообще речь, он просто не задумывался в этом направлении.
– Я закурю? – почти машинально спросил Волович.
– Кури. – Вяземская, с усмешкой вспомнив соответствующие эпизоды из «милицейских» фильмов, подвинула к нему пачку сигарет. – И перестань испытывать наше терпение…
– Ну, это… Значит… Лютенс его зовут. Лерой Лютенс. Советником в посольстве числится. Но никакой он не советник…
Воловичу нужно было только дать толчок, а дальше он попадал под обаяние собственного голоса и начинал токовать, как настоящий лесной глухарь. И мог говорить непрерывно много часов подряд, только следовало время от времени корректировать направление его красноречия.
Лютенс оделся обычно для не слишком о себе понимающего москвича во втором, пожалуй, поколении. Выглядел он как раз на среднестатистический зазор между тридцатью пятью и сорока годами. Внешность, войдя в образ, имел в этнографическом смысле самую нейтральную, то есть «русского вообще», без привязки к конкретному региону. И выговор не пойми какой, типичный для мест с неоднократно менявшимся за последнюю сотню лет классовым и этническим составом населения. Курской, например, области или Новосибирской. По крайней мере, за мигранта «внутреннего» или из «ближнего зарубежья» его ни один пэпээсник не принял бы, не стал спрашивать паспорт и справку о регистрации.
Так, прилично накачанный мужик, обитатель какого-нибудь Южного Бутова или Бирюлёва-товарной, обладатель «культурной» рабочей профессии, судя по чистым, не огрубевшим ладоням и пальцам, или даже инженер, но не «офисный планктон» однозначно, вообще не «потомственный интеллигент», о чём говорила искусно нарисованная самопальная татуировка на тыльной стороне правой ладони. Синяя, довольно корявая, не армейская и не тюремная, такие кололи во дворах лет двадцать назад от глупости, пытаясь подражать настоящим «конкретным пацанам».
Образ был Лютенсом подобран и обкатан давно, вполне успешно – именно такие типажи, при всей их внешней колоритности, на самом деле привлекают очень мало внимания. И так всё понятно – оттянул рабочий человек смену, принял свою четвертинку и отправился в центр посмотреть, что здесь творится на самом деле. По телевизору всё равно ничего толком не скажут, а с народом потолкаешься, лучше всего – в пивной, и всё тебе разъяснят в лучшем виде.
С собой взял хорошо сделанный российский паспорт и на крайний случай настоящий, дипломатический. Не на своё, конечно, имя, а на то, под которым он въехал в Россию и засветиться ещё не должен был. Разве что в последние дни кто-то из контактов доложил, где следует, его словесный портрет, а то и фотографии представил. Тогда, если он действительно уже попал в какие-то проскрипционные списки (что, впрочем, очень маловероятно), могут быть серьёзные неприятности. На дипломатический паспорт внимания не обратят, и пойдет Лерой по этапу под своим русским псевдонимом. И никто никогда концов не найдёт, как с тем же Валленбергом[80] вышло…
Что ещё нужно человеку, чтобы спокойно чувствовать себя на улицах столицы в любой ситуации? Правильно – деньги. В давно отработанном порядке разложил, чтобы невзначай не перепутать, по карманам рубашки и джинсов несколько пятитысячных купюр, штук двадцать тысячных и некоторое количество мелочи – по пятьдесят, сто и пятьсот рублей. Само собой – пачечку стодолларовых в специальный, под них сделанный и при поверхностном обыске не прощупываемый карман под поясным ремнём.
Всё же в городе кое в чём удобнее работать, чем «в поле». Не нужно таскать с собой рюкзак с множеством необходимых припасов, оружие и патроны. Даже пистолета Лютенс не имел, только совсем безобидный карманный «универсальный инструмент»[81], обычный для любого мастерового мужика, только сделанный по спецзаказу и имевший в несколько раз больше весьма неожиданных функций, чем у тех, что продаются в магазинах.
И два телефона при себе было. Один – действительно телефон, хотя и сильно навороченный, а другой – классический шпионский аппарат. Это простым гражданам упорно внушают, что в наши дни шпионы ничем похожим на инструментальное оснащение условного Джеймса Бонда середины прошлого века не пользуются. Им, мол, теперь обычного Интернета и для добывания информации, и для тайных контактов с коллегами (на чём раньше их контрразведчики и ловили) вполне хватает. А если кого вдруг и ловят со всякими «камнями-контейнерами», так это официально никак не комментируется, зато вся свора либеральных журналистов поднимает согласованный вой об очередной провокации «кровавой гэбни».
Иногда даже жалко становится, что никому из этого «пула» едва ли доведётся лично познакомиться с методикой работы простых, бесхитростных абакумовских[82] ребят году этак в сорок девятом…
На блок-универсал «телефон» Лютенса не тянул, но всяких электронных премудростей, истинных вершин современной «суммы технологий» в него было напихано сверх меры. Только американцы в очередной раз сели в лужу, примерно как с шариковой ручкой для письма в невесомости. Делали-делали её, ещё в конце шестидесятых, в расчёте на длительные космические полёты. Потратили несколько миллионов долларов на своё чудо техники, а потом на «Аполлон-Союзе» увидели, что хотя их «спейспенсил», заправленная спецпастой и специальным компрессором, и работает, русские легко обходятся копеечным «простым» карандашом. Это тоже к вопросу о стилях и способах мышления.
Если помыслить практически, то в обычной обстановке функции всех тех гаджетов, что были спрятаны в «телефоне», легко и с большим эффектом исполняют отдельные специализированные приборы. А в ситуации необычной, то есть фактически для разведчика провальной, воспользоваться устройством не получится тем более: аппаратик просто отберут при задержании. Случаев же, когда агент ЦРУ совершенно внезапно попадает в неведомые земли или, как «Янки при дворе…», в раннее Средневековье, в анналах не зафиксировано. Но считалось, что такой прибор в принципе крайне полезен. Близкая к правительству фирма очень и очень хорошо на нём заработала.
Примерно так Лютенс в детстве увидел в магазине «Вулворт» перочинный ножик с полусотней лезвий и иных приспособлений и страстно возмечтал стать его обладателем, но стоил он больших по тем временам денег, а отец субсидировать покупку отказался, объяснив, почему именно. Всеми правдами и неправдами Лерой предмет своей мечты всё же приобрёл и немедленно понял, что отец был прав – более бессмысленного и нефункционального предмета, чем этот нож, он в жизни не видел. И, кажется, до тех пор, пока он не затерялся бесследно, ни разу не воспользовался им по назначению, если оно вообще было.
По коридорам и внутренним лестницам Лютенс прошёл на первый этаж правой половины здания, занимаемый консульским отделом, и вскоре через довольно захламленный участок коридора возле туалетов попал в вестибюль перед залом, где даже и сегодня томились в очереди сотни людей, чающих получить въездную американскую визу. Юдоль скорби, выражаясь библейским языком. Многие страдальцы добирались сюда даже и из-за Урала, чтобы после двухминутного собеседования через окошко, похожее на кассу провинциального кинотеатра, получить от злобной даже на вид, но прекрасно говорящей по-русски дамы отказ. Трагизма обстановке добавляли развешанные по стенам и над окошками таблички: «Причины отказа в визе не объясняются, апелляции не принимаются. Повторное обращение рассматривается по истечении года». Сколько же ругани, рыданий, тихих слёз и громогласных проклятий слышали эти стены! А казалось бы – хрена ли в той Америке? Не пустили – и слава богу. Можно в России подыскать занятие даже и поинтереснее, за те же деньги.
Причём опытный взгляд легко отличал просителей туристических виз от желающих «свалить» в «твердыню демократии» на ПМЖ.
Смешавшись с потоком направляющихся к выходу граждан, частью счастливых, но в большинстве удручённых (соотношение везунчиков и неудачников примерно один к трём), Лютенс, на минуту ощутив свою причастность к этим людям и их проблемам, вышел в боковую дверь к домику Шаляпина и мимо него на бульвар, где мгновенно растворился в несколько чрезмерном для этого времени числе прохожих.
Смешавшись с потоком направляющихся к выходу граждан, частью счастливых, но в большинстве удручённых (соотношение везунчиков и неудачников примерно один к трём), Лютенс, на минуту ощутив свою причастность к этим людям и их проблемам, вышел в боковую дверь к домику Шаляпина и мимо него на бульвар, где мгновенно растворился в несколько чрезмерном для этого времени числе прохожих.
Кроме общего впечатления от реакции москвичей на провал очередной попытки «демократизации» не приспособленного к этому общества, Лютенс хотел собрать личную, по-настоящему достоверную информацию, подтверждающую или исключающую слухи о вводе в Москву для подавления мятежа войск из некоей «другой России». Сама эта мысль казалась бредовой, но слишком многие, в том числе и сотрудники посольства, утверждали, что почва под такими слухами имеется. Кто-то сам видел солдат в незнакомой форме, кто-то даже демонстрировал золотую монету, очень похожую на российские дореволюционные (до четырнадцатого года), но с новыми датами и профилем отнюдь не Николая Второго.
Конечно, такой артефакт (или попросту подделка) не есть доказательство потрясения основ мироздания, но тем не менее. Слухи множились, обрастая совсем невероятными деталями, официальные ТВ и пресса ничего не сообщали, а «жёлтую» переполняли материалы, в большинстве откровенно заказные и провокационные.
Неожиданности, не виданные в Москве с дней ГКЧП и «хасбулатовского путча» 1993 года и знакомые Лерою только по кинохроникам, начались сразу, как только Лютенс перешёл через подземный переход и вышел на Новый Арбат. Впервые с момента, когда узнал о неудаче, разведчик осмелился выйти из посольства. Намёк посла о возможности его ареста он принял абсолютно всерьёз. Знал и возможности российских спецслужб, и подлую беспринципность соотечественников. Из окон посольства обзор был минимальный, а телевизионщики репортажами с улиц отчего-то не увлекались, предпочитая транслировать официальные заявления, материалы зарубежных корреспондентов и новости «с мест», долженствующие заверить зрителей, что в стране есть куда более интересные дела, чем нечто, постепенно в их трактовке приобретающее уровень хулиганского налёта на президентскую дачу не вполне нормальных «отморозков».
Зато очень много времени уделялось скрупулёзнейшему разъяснению сути, смысла и исторической подоплёки теперешних антироссийских демаршей Запада, в особенности США.
Прежде всего он увидел два военных блокпоста, размещённые один на Новом Арбате перед пересечением с Новинским бульваром со стороны центра, второй – на Садовом кольце, обращённый фасом к Смоленской площади. Они контролировали всю эту стратегическую развязку, явно имея в виду большое количество находящихся поблизости важных объектов.
Выложенные из больших, килограммов по сто, мешков с песком, люнеты[83] в рост человека, возле бойниц не только пулемёты «ПКМ» на треногах, но и АГС «Пламя». Четыре бронетранспортёра, установленные по осевым линиям проспектов, «валетом» – направив стволы тяжёлых башенных пулемётов в противоположные стороны. Грамотно поставлены – с тротуара не подбежишь и гранату не кинешь, движущиеся сплошным потоком, без интервалов, машины помешают, а сам автомобильный поток сокращён до одной правой полосы в каждую сторону. Из машин рискнёт стрелять по постам только старый, опытный самоубийца – по всей ширине улиц демонстративно разложены широкие ленты с острыми двадцатисантиметровыми шипами, из ряда не выскочишь и пешком никуда убежать не успеешь. В поле зрения Лютенс с ходу насчитал целых шесть парных патрулей с автоматами на изготовку. Видимо, порядок таким образом поддерживается как минимум по периметру Садового кольца. И мосты через Москву-реку наверняка ещё надёжнее блокированы.
Осадное положение в чистом виде, и в то же время особо в глаза не бросается, комендантский час, кажется, тоже не вводился. Одним словом, как русские выражаются – «повышенные меры безопасности». Лютенс подумал, что в Штатах в подобном случае меры безопасности выглядели бы, как лучше сказать – истеричнее, что ли, поскольку в каждом тревожном случае американские власти, полиция и даже армия начинают защищать прежде всего самих себя, не считаясь с законами и нравственными нормами. Всех прочих – только по остаточному принципу. Закон – полицейский и солдат имеют право стрелять на поражение в любом случае и по кому угодно, если сочтут, что им угрожает опасность.
Автомобильное движение, отметил разведчик, само по себе в несколько раз меньше, чем обычно. Люди, интуитивно оценивая обстановку, решились без нужды не рисковать, мало ли что: и машину под предлогом «особого положения» или чего-то ещё отнять могут, а то в заварушку какую влезешь… Пешком – оно надёжнее, или уж на общественном транспорте подъехать, куда нужно.
Прямо напротив поста Лютенс и остановился, благо там же кучковались ещё с десяток человек, все мужики, естественно, женщины сборищ с милитаризованным оттенком избегают, если не имеют непосредственного повода. А здесь для них повода не было. Мужчины, судя по всему – сплошь отслужившие, кто солдатом, а кто и офицером, в возрасте от тридцати до шестидесяти, и, что интересно, совсем никого там Лютенс не заметил из «креативного класса». Те и в армии не служат, и смотреть на наглядную картину торжества ненавистной власти не могут без омерзения. Оттого собирались и обсуждали случившееся совсем в других местах. Или – паковали чемоданы, собираясь, как в тех кругах выражаются, «валить» в любую страну, где за профессиональную русофобию дают вэлферы. А эта публика, собравшаяся у перекрёстка, в целом одобряющая очередное «наведение порядка», просто оценивала и обсуждала, как оно и что.
Кроме политической составляющей и перспектив на будущее России как таковой и отдельных её граждан, в том числе нынешней «элиты» и «хозяев жизни», обсуждали марки и качество техники, обмундирование и вооружение у патрульных спецназовцев. Тут все понимали, что никакие это не «вованы»[84] и не ОМОН. Спорили только о конкретной принадлежности бойцов. Как говорится, русские мужики служат в армии два года, а разговоров об этом им на всю жизнь хватает. Здесь люди собрались в массе своей незнакомые, и каждый стремился блеснуть познаниями и собственным видением геополитических проблем. Некая аналогия с «пикейными жилетами» из «Золотого телёнка». И ничего в этом смешного нет. По нынешним временам военные сборы запасных не проводятся, и бывшим бойцам негде (кроме дней десантника и пограничника) даже и пообщаться, не говоря, чтобы подержать в руках автомат или кому что по ВУСу[85] положено.
Лютенс тоже достал сигарету, присоединился к народу.
На самом деле жизнь агентурного разведчика, ориентированного на эффективную работу в тылу врага, весьма и весьма нелегка. Учиться и поддерживать форму нужно фактически круглосуточно. Мало знать язык, даже и в абсолютном совершенстве, на уровне хорошо образованного «носителя». Нужно прочесть все книги, пересмотреть все фильмы, которые должен был читать и видеть изображаемый персонаж в «стране пребывания». Поскольку сельских алкашей с тремя классами шпионы обычно не имитируют, приходится помнить анекдоты, имевшие хождение «от Ромула до наших дней», мгновенно и правильно реагировать даже и на намёки, на произвольно выдранные, зачастую искажённые цитаты. И по нескольким ремёслам и профессиям, свойственным человеку с конкретной легендой, уметь поддержать разговор на достойном уровне. И ещё владеть всей повседневной бытовой информацией, вплоть до слухов и баек годичной, месячной и недельной давности.
Иначе в лучшем случае сочтут трепачом и неадекватным человеком, в худшем – сделают выводы и сообщат «куда следует». Так, по крайней мере, учили в Лэнгли Лютенса и ему подобных, несмотря на царившую в России эпоху всеобщего «пофигизма». Пофигизм, конечно, имел место, но и вековечная привычка к бытовой бдительности у людей никуда не делась.
Поэтому Юлиан Семёнов и придумал своему Штирлицу довольно специфическую биографию, а «зафронтовой» разведчик вроде книжного, а не настоящего Николая Кузнецова был бы разоблачён в ближайший час общения с любым немецким солдатом или офицером. И никакого гестапо или СД не надо – не среагировал мгновенно и правильно на какую-нибудь жаргонную фразу, не понял всем известной идиомы – и «вот всё об этом человеке». Диверсанты Скорцени, переодетые в американскую форму в сорок пятом в Арденнах, хорошо знающие «бытовой английский», сплошняком палились, когда на заправках требовали «петроль», а не «гэс». Это если месяц-другой изображать челюстно-лицевое ранение и изъясняться исключительно жестами, тогда что-то для будущей роли можно усвоить…