В те дни, когда Антонио Хосе Боливар не охотился вместе с Нушиньо, он в одиночку выслеживал ядовитых змей.
Зная излюбленные места обитания этих тварей, он научился подкрадываться к ним вплотную, помогая себе при этом характерным свистом на высокой ноте. Этот звук сбивал змей с толку. Наконец, оказавшись с рептилией один на один, он начинал водить перед нею рукой, имитируя движения другой змеи – растревоженной и готовящейся к нападению. Сделав два-три безрезультатных броска в его сторону, змея вскоре не то чтобы успокаивалась, но скорее поддавалась гипнотическому воздействию ритмично мелькавшего перед ней раздражителя. Через некоторое время ее голова начинала неотрывно следовать за раскачивающейся перед ней ладонью. Тем временем в действие вступала вторая рука человека. Этот момент был самым рискованным и ответственным. Молниеносным движением Антонио Хосе Боливар хватал змею за шею – так, чтобы та не могла дотянуться до его пальцев ядовитыми зубами. Если все получалось, как было задумано, то дальнейшее было лишь делом техники. Скопившийся в надзубных железах яд изливался в подставленный человеком крохотный калебас. Проткнув зубами натянутый на горлышко сосуда кусок ткани или кожи, змея отдавала долго копившуюся в ней злую силу.
«Выдоенная» змея разжимала кольца, которыми обвивала руки охотника, и повисала плетью, словно осознав, что дальнейшая борьба бесполезна и, оставшись без своего главного оружия, она оказывается лишь легкой добычей противника. Получив от рептилии то, что ему было нужно, Антонио Хосе Боливар с омерзением забрасывал змею в чашу леса, куда-нибудь подальше от тропы.
За яд хорошо платили. Каждые полгода в поселок приезжал представитель какой-то лаборатории, где делали противозмеиную сыворотку. Он-то и скупал у Антонио Хосе Боливара его калебасы с отравой и оставлял взамен специально приготовленные для будущей охоты стеклянные флакончики с резиновой крышкой.
Несколько раз случалось так, что змея оказывалась проворнее Антонио Хосе Боливара или более сообразительной, чем он рассчитывал. Впрочем, это уже было неважно. Он знал, что последует за ядовитым укусом. Сначала его тело распухнет, став похожим на туловище жабы, затем опухоль спадет, и он проваляется в бреду и горячке несколько дней. А потом… потом все пройдет без следа. Первую, так дорого обошедшуюся и едва не стоившую жизни прививку ему сделали одним из самых сильных ядов. Каждый последующий укус ядовитой змеи лишь укреплял его иммунитет. Антонио Хосе Боливару нравилось наблюдать за изумленным выражением лиц поселенцев, когда он, словно невзначай, показывал им свои запястья и предплечья, во многих местах отмеченные характерными шрамами.
Жизнь в сельве дала ему не только прививку от змеиного яда. Его тело приобрело кошачью гибкость и с годами становилось лишь сильнее. О сельве, ее чудесах и опасностях он знал столько же, сколько любой индеец из племени шуар. Он выслеживал добычу так же, как любой из шуар. Он плавал и нырял так же, как любой из шуар. В общем, он был как бы одним из них, но в то же время он так и не стал одним из них.
Он был чужим, и по этой причине индейцы иногда просили его на какое-то время покинуть их племя. И дело было не в недоверии или отсутствии симпатии. Наоборот, он им очень нравился, и больше всего в нем нравилось то, что он был чужим. Индейцы объяснили Антонио Хосе Боливару, что им нравится встречать его, знать, что он где-то рядом, общаться с ним… При этом ничуть не меньше им нравились то чувство грусти, которое они испытывали в его отсутствие, та печаль, которая находила на них, когда не было возможности просто взять и поговорить с ним. Тем сильнее был всплеск радости, когда они, словно дети, встречали его вновь.
Шло время. Сезоны дождей сменялись периодами хорошей погоды. Постепенно, год за годом, он познавал обычаи и ритуалы индейского народа. Ему позволялось присутствовать и даже участвовать в ежедневном поклонении высушенным на солнце черепам врагов – тех, что пали в честном бою как храбрые воины. Вместе с индейцами он читал нараспев их не то гимны, не то молитвы, в которых они возносили хвалу павшим врагам за то, что от тех к ним переходит их сила и воля, а кроме того, выражали надежду на долгий мир без войн и междоусобиц.
Он даже был приглашен принять участие в обряде прощания. Когда старейшины племени решали, что настал их час «уходить», в стойбище устраивали большой праздник.
Старейшинам подносили все ту же натему, но приготовленную по особому рецепту – с добавлением нескольких трав, которые считались очень ядовитыми. Под ритмичное чтение обрядовых заклинаний и под воздействием галлюциногенного отвара перед уходящими раскрывались двери в будущие жизни, в которых уже все было предначертано богами. Антонио Хосе Боливар помогал индейцам переносить неподвижные, начинающие остывать тела уходящих старейшин в шалаш, построенный в самой чаще сельвы. Там вместе с другими посвященными он обмазывал их сладчайшим медом с пальм чонда.
На следующий день, продолжая твердить заклинания, он шел с другими индейцами к шалашу, где исполнялся обряд приветствия новых жизней, в которые вступили ушедшие старейшины. Им предстояло принять облик рыб, бабочек, хранящих тайную мудрость зверей или вольных птиц. Соплеменникам же оставалось лишь собрать в шалаше белые, дочиста обглоданные безжалостными челюстями хищных муравьев кости.
Пока Антонио Хосе Боливар Проаньо жил среди народа шуар, ему не были нужны книги о любви для того, чтобы познать ее.
Так как он не был одним из них, у него не могло быть жен из племени шуар. Но поскольку он был как бы одним из них, гостеприимное племя шуар всегда предоставляло ему на сезон дождей одну из своих женщин. В этом поступке индейцев не было ни капли снисходительности – скорее наоборот, они были горды тем, что могли оказать другу такую услугу. Вместе с женщиной ему выделялась и одна из хижин – по его просьбе на некотором удалении от стойбища.
Предназначенная ему женщина затягивала долгую, почти нескончаемую песню и уводила его на берег реки. Там она мыла его и натирала ему все тело благоухающими лепестками диких цветов. Затем они вдвоем возвращались в хижину, где женщина ложилась на циновку, расставляя чуть согнутые в коленях ноги. На телах, слившихся в порыве любви, дрожали отблески тлеющих в очаге углей. При этом все время, что мужчина проводил с женщиной, та продолжала негромко, почти не сбиваясь с ритма, напевать древнюю любовную песню, в которой говорилось о красоте тел влюбленных и о чистой радости наслаждения, многократно усиленного звуками песни любви.
Это была самая чистая любовь – любовь, целью которой является только она сама и ничего более. Не было в этой любви места ни жажде обладания, ни ревности.
– Никто не в силах захватить и присвоить себе раскат грома. Никто не может отобрать небеса у другого человека. Никто не может забрать небо с собой при расставании.
Так однажды Нушиньо объяснил другу, на чем строятся отношения мужчины и женщины у народа шуар. Сидя где-нибудь на берегу неспешно текущей Нангаритцы, можно было подумать, что время забыло об этом уголке амазонских джунглей. Но птицы, прилетавшие с запада, уже знали, что происходит в той стороне. Огромные машины вгрызались в толщу сельвы, нанося ей страшные раны и вырывая из нее целые куски.
Индейцам шуар тоже пришлось ускорить ритм своей жизни. Они уже не могли позволить себе провести три года на одном месте, с тем чтобы потом спокойно и неторопливо уйти, дав природе возможность восстановить силы после долгого сосуществования с человеком. Теперь, не успевал сезон дождей смениться ясной погодой, как племя собирало свои жилища и кости предков и уходило все дальше в джунгли, стараясь как можно дольше откладывать встречу с чужаками, объявившимися на берегах Нангаритцы.
В Эль-Идилио с каждым днем прибывало все больше новых переселенцев. Теперь они ехали в эту глушь, поверив басням властей о программе быстрого развития во вновь осваиваемых районах скотоводства и деревообработки. С увеличением количества жителей в поселке неизбежно появилась лавка, а в ней алкоголь – просто как товар, лишенный всякой ауры сакральности. Ритуал потребления спиртного исчез, и за короткое время самые слабые, быстро привыкшие к хмельному дурману люди спились. Но, пожалуй, самым страшным для здешних мест стало, подобное чуме, нашествие золотоискателей. Это отребье без каких бы то ни было представлений о морали и чести стекалось сюда со всех концов страны с единственной целью – обогатиться, и как можно быстрее.
Шуар уходили все дальше на восток, пытаясь найти убежище в непроходимой сельве.
В один прекрасный день Антонио Хосе Боливар обнаружил, что постарел – постарел настолько, что промахнулся, стреляя из духового ружья. Настал и его час уходить, понял он.
Он решил обосноваться в Эль-Идилио, построить себе дом и жить так, как жили другие переселенцы. Он знал, что никогда не сможет заранее определить час своей смерти, а уж тем более приблизить его, подмешав в на тему ядовитого отвара. Содрогался он и от одной мысли о том, что его тело, пусть даже мертвое, дочиста сожрут полчища муравьев. В общем, уход по ритуалу шуар представлялся ему в весьма невеселом свете.
Он решил обосноваться в Эль-Идилио, построить себе дом и жить так, как жили другие переселенцы. Он знал, что никогда не сможет заранее определить час своей смерти, а уж тем более приблизить его, подмешав в на тему ядовитого отвара. Содрогался он и от одной мысли о том, что его тело, пусть даже мертвое, дочиста сожрут полчища муравьев. В общем, уход по ритуалу шуар представлялся ему в весьма невеселом свете.
Да, он был как бы одним из них, но он все же так и не стал одним из них. Может быть, поэтому ему был настолько не по душе предначертанный любому из шуар исход.
Как-то раз, занятый постройкой надежного, прочного каноэ, он вдруг услышал – нет, не раскат грома, а его подобие, сотворенное человеком. Звук донесся со стороны одного из притоков реки, дав Антонио Хосе Боливару знак, что ему действительно пора поторопиться с уходом.
Он со всех ног бросился бежать в ту сторону, откуда раздался взрыв, и вскоре наткнулся на стоявших на берегу нескольких индейцев. Храбрые охотники шуар плакали как дети. Сквозь слезы они показали ему на плававшую в заводи оглушенную взрывом динамита рыбу и на группу незнакомцев, стоявших у самой воды с ружьями в руках.
Антонио Хосе Боливар сразу понял, в чем дело. Пятеро искателей приключений и золота решили проделать часть пути по сельве не пешком, а вплавь, на плоту или лодке. Для этого они взорвали запруду, перегораживавшую протоку. За многие годы существования дамбы рыбы привыкли приплывать в эту спокойную заводь на нерест.
Все произошло очень быстро. Белые, опасаясь, что вскоре индейцев станет больше, выстрелили залпом из всех стволов. Двое шуар рухнули на землю, а чужеземцы кинулись бежать к месту переправы.
Он понял, что белые обречены. Рассвирепев, индейцы бросились в погоню. Босые, привычные к ходьбе по заболоченной почве, они быстро настигали своих обидчиков. Те, перебираясь вброд через протоку, еще больше замедлили шаг и стали удобными мишенями для отравленных дротиков. Лишь одному из чужаков удалось добраться до противоположного берега, где он тотчас же скрылся из виду за густыми кустами.
Тогда Антонио Хосе Боливар вернулся к двум шуар, оставшимся лежать на земле. Один из них был мертв. Выстрел почти в упор до неузнаваемости изуродовал его лицо. Другой же умирал прямо на руках Антонио Хосе Боливара, раненный в грудь. На руках у Антонио Хосе Боливара Проаньо умирал его друг – почти что брат – Нушиньо.
– Нехорошо все получилось, – прошептал Нушиньо искривленными от боли губами. – Не подобает мужчине так уходить. Душа моя не успокоится, а будет метаться по темному лесу, подобно слепой птице, пока не наткнется грудью на какую-нибудь сухую ветку. Друг, помоги мне уйти правильно.
Шуар окружили Антонио Хосе Боливара и умирающего у него на руках Нушиньо. Он знал, как ведут себя белые, и знал обычаи народа шуар. Слабый, едва слышный шепот Нушиньо подсказал ему, что настало время отдать долг тем людям, что спасли его от неминуемой гибели после укуса змеи.
Расплатиться по долгам считается святой обязанностью у любого народа. Не сказав ни слова, Антонио Хосе Боливар поднял духовое ружье и, перебравшись через реку, впервые в жизни отправился на охоту за человеком.
Выследить беглеца не составило большого труда. Перепуганный золотоискатель несся через прибрежные заросли напролом, оставляя следы, которые не было нужды отыскивать – они сами бросались в глаза. Не прошло и нескольких минут, как Антонио Хосе Боливар настиг чужака, замершего от ужаса в шаге от спящего удава.
– Зачем вы это сделали? Зачем стреляли?
Незнакомец навел на него ружье и, дрожа от страха, спросил:
– Где они? Где эти хибаро?
– На том берегу. Они не будут тебя преследовать.
Вздохнув с облегчением, золотоискатель опустил оружие, и Антонио Хосе Боливар воспользовался моментом, чтобы выстрелить из духового ружья.
Он промахнулся. Золотоискатель сумел увернуться от отравленного дротика, и Антонио Хосе Боливару не оставалось другого выхода, как сойтись с ним врукопашную.
Незнакомец был человеком сильным и опытным в драках, но в ходе борьбы Антонио Хосе Боливару удалось вырвать ружье у него из рук.
Никогда раньше ему еще не доводилось держать в руках огнестрельное оружие, но, увидев, как золотоискатель потянулся рукой за мачете, он интуитивно нашел на ружье то место, на которое нужно было нажимать пальцем, чтобы выстрелить. В следующую секунду испуганные резким громоподобным звуком птицы заметались над кронами деревьев.
Сам удивившись грохоту и мощи выстрела, Антонио Хосе Боливар подошел к незнакомцу. Двойной, из обоих стволов заряд картечи разворотил тому весь живот. Человек корчился на земле от дикой боли. Не обращая внимания на его стоны, Антонио Хосе Боливар перехватил его ремнем под мышки и потащил за собой к реке. Примерно на середине переправы он понял, что тащит труп.
На противоположном берегу его ждали индейцы шуар. Они поспешили к нему, помогли выйти из воды, но, увидев изуродованное картечью тело золотоискателя, зашлись в рыданиях, причину которых Антонио Хосе Боливар сумел понять не сразу.
Они оплакивали не незнакомца, поднявшего руку на их соплеменника. Нет, они скорбели по Нушиньо и по нему самому – по Антонио Хосе Боливару Проаньо.
Он не был одним из них – он был как бы одним из них. Это значило, что он должен был убить противника не чем иным, как только отравленным дротиком, дав тому перед этим продемонстрировать свою доблесть в честном поединке. Тогда в его теле, парализованном ядом кураре, сохранились бы смелость и мужество, которыми он обладал при жизни. Погибший с достоинством противник сохранял достойное выражение на уже мертвом лице. Отсеченную голову неприятеля с зашитыми веками, носом и ртом – чтобы мужество не покинуло ее через эти не охраняемые теперь душой отверстия, – полагалось выставлять в центре стойбища на шесте и лишь через несколько дней предавать своего рода погребению в муравейнике. В дальнейшем поклоняться следовало уже одному только черепу, храня в памяти образ достойно ушедшего из этого мира противника.
Какой же был смысл отрезать и сохранять вот эту голову – голову человека, лицо которого исказила перед смертью гримаса страха и невыносимой боли? От такого трофея победитель и сам мог стать лишь слабее духом и телом.
Нушиньо по вине Антонио Хосе Боливара остался не отомщенным. Душе его друга было суждено долго метаться в темном лесу, словно ослепшему и обезумевшему попугаю, натыкаться на деревья и души других усопших, которые, потревоженные, будут обрушивать на нее свой гнев и проклятия. Душа Нушиньо будет долго беспокоить сон отдыхающих удавов, превращая их из безобидных, почти неподвижных созданий в озлобленных, жаждущих отомстить людям тварей. Его душа будет неожиданным вскриком пугать уже выслеженных и, казалось бы, обреченных животных, оставляя самых искусных охотников племени без добычи. Много бед принесет народу шуар неуспокоенная душа неправильно ушедшего из жизни соплеменника.
Антонио Хосе Боливар Проаньо опозорил себя как воин и обрек таким образом на вечные страдания душу своего единственного друга.
Не переставая лить слезы, индейцы отдали ему лучшее каноэ. Продолжая плакать, они обняли его, дали в дорогу еды и все так же со слезами на глазах сказали, что с этого дня не считают его как бы одним из них. Он мог по-прежнему жить и охотиться на землях племени шуар, мог даже приходить к их стойбищам, но права оставаться с ними у него больше не было.
Все так же обливаясь слезами, шуар оттолкнули каноэ от берега и тотчас же стерли с прибрежного песка следы того, кто был как бы одним из них.
Глава четвертая
Путь по реке до Эль-Идилио занял у него пять дней. За то время, что он не был в поселке, тот сильно изменился. Два десятка домов выстроились в ряд вдоль реки, образуя своего рода улицу. Главным на этой улице-набережной был дом, превосходивший остальные по размеру, над входом в который была прибита выкрашенная желтой краской доска с надписью «Администрация».
Появилась в поселке и дощатая пристань, которую Антонио Хосе Боливар обогнул на своем каноэ и проплыл чуть дальше вниз по течению. Выбрав место почти наугад, он направил каноэ к берегу и, поднявшись по склону холма на безопасное расстояние от воды, стал расчищать участок под дом.
Поначалу жители поселка сторонились его. Для них он был дикарем, пришедшим из джунглей, но, в отличие от индейцев, вооруженным ружьем – «ремингтоном» четырнадцатого калибра. Это было оружие, которое досталось ему в качестве трофея от того единственного убитого им за всю жизнь человека, с которым он расправился так неправильно и неудачно. Впрочем, весьма скоро односельчане поняли, какую пользу можно извлечь из такого соседства.
И поселенцы, и не признававшие никаких правил и законов золотоискатели совершали в джунглях дорого обходившиеся им ошибки. Делали они это не задумываясь, скорее по привычке относиться к дикой природе как к тому, чем цивилизованному человеку надлежит повелевать. Сельва таких ошибок не прощала. В результате она мстила своим обидчикам, то обрушивая на них полчища насекомых, то превращая обычно безобидных зверей в опаснейших кровожадных тварей.