А в зеленом бассейне чудо. Первые пациенты выходят. Неуверенно. Робко. Непривычно. Кто с травмой позвоночника. Кто с ДЦП всю жизнь провел. А теперь идут на своих ногах. И обитатели долины — люди и звери — приветствуют их. Отбивают ритм. Оттанцовывают. Вот медсестры подхватывают первого, большим полотенцем обтерли — и назад, в купол. Ходи! Радуйся!
Из автобуса последние носилки летят. Солнце вот-вот от земли оторвется. Толпа в исступлении. В экстазе. Существа из последних сил орут. Ритм всем телом отбивают. Танцуют. Прыгают. Вон какой-то медведь в прыжке тройное сальто крутит и с грохотом приземляется на все четыре. Вон какая-то пара целуется бешено, взахлеб. А вот и последний пациент с носилок встал. Неуверенные шаги к краю. Напоследок самого сильного оставляют. Ему меньше всех зеленого света отмерено. Но достаточно: идет. Хорошо идет. Добрался до колонны.
Солнце оторвалось от земли.
Ритм рассыпается. Звук убывает стремительно. Гаснет зеленое сияние. Плавно гаснет. Словно тонкое покрывало на землю падает. Существа умолкают. Кто от усталости сразу валится. Кто разбредается по платформе. Подбирают раскиданные вещи. Поднимают тех, кто выкричался до дна. Несколько пар друг другом заняты. Их обходят. Несколько человек все еще в щиты колотят и хрипят. Но со временем и они успокаиваются.
Солнце все выше. Вот и нет уже никакого зеленого света под куполом. Просто гладкий пол. Куча носилок, из которых зеленые ветки торчат. Тишина оглушительная. Шум крови в ушах. Пульс колотится. Свет обычный, солнечный. Но кажется, что иной свет. И все теперь стало иным. Даже земля под ногами. Даже воздух.
Пациентов полотенцами обтирают. Все они в испарине. Их мир перевернулся. Каждый из них по больницам наездился. Кто по дорогим и удобным. Кто по районным, где часто одной добротой только и лечат: ни лекарств, ни аппаратуры. Но такого еще никто и не нюхал. Непонятно. Непривычно. А главное, сработало. Полиомиелит, церебральный паралич и рак; серповидноклеточная анемия и СПИД; перелом позвоночника, язва желудка и лучевая болезнь — все сгорело в зеленой печи.
За круглым зданием в глубь долины — длинные ряды невысоких домиков. Первые пять кварталов заняты пациентами и сиделками. Туда и новичков ведут. По домику на пациента. Щедро. Роскошно даже. Богатый у здешних толкинистов спонсор. Дома деревянные. Мостовые на улочках — из дубовых колод, расколотых вдоль. Фонарики у дверей кованые, под старину. Сами двери дощатые. Внутри домики маленькие совсем. Две небольшие комнаты. Полы белые, скобленые. Лавки по стенам. Посередине каменный столб очага и труба в крышу. На лавках люди сидят. Когда их успели из автобуса вынуть? А, неважно!
— Мама?
* * *Лавка чуть шероховатая — недоскоблили. Одеяло и вовсе колючее. А вот простыни гладкие. Рука скользит в удовольствие. Вода стоит справа. Вот клепка попалась под руку. Едва ощутимый запах дуба… А где клепка, там и вся бочка. Подойти ближе. Нога нащупала знакомую выемку в полу. Теперь полшага вперед. Локоть идет от пояса; чуть заметный толчок в пальцы: ручка крышки. Кисть ладонью вверх; подсунуть пальцы под гладкую ручку, сжать. Потянуть крышку вверх. Не идет… Сильнее! Рывок отдается во всем теле; даже икры напряглись… Крышка подалась. Слышно, как заплескалась вода. Не опрокинуть бы бочку: перепугаются. Тем более, что в соседней комнате кто-то говорит негромко… Не спят, значит. Осторожно наклониться. Лицо овевает влагой. Крышка опускается вдоль бедра, больно цепляет колено, стягивает кожу на ступне; наконец, ноге становится легче: крышка встала на пол. Бугристый, скользкий и мокрый край крышки прижать голенью — еще укатится. Колено боком упирается в бочку. Холодно. А теперь обе ладони в воду — ковшиком. О-ох! Вода ледяная. Руки сводит. Что там пальцы; аж в плечи отдает. Быстрее, пока не пролилось на пол — руки к губам. Ой-ой, как ножом по запястьям; на грудь плеснуло — да холоднющая же! Ух!
Вода…
В соседней комнате беседа. Беседа вполголоса. Причем один голос знакомый. Разговор негромкий, но напряженный. Что-то важное обсуждают. Знакомый голос — похоже, служанка. Второй, тонкий и с придыханием — мать того новичка, что сегодня привезли. Запинается. Слова глотает. Путается. Ошарашена. Это и понятно.
Рано или поздно догадываются все. Чаще всего догадка к полуночи приходит. Днем думать некогда. Больного надо мыть-вытирать, водить по комнате, чтобы привыкал к движению. Да и — непривычно. Лежал-лежал, никто вылечить не мог; а тут ходит. Сам. Изумление все из головы вышибает. К закату больной накормлен и спит на лавке. А сопровождающие обычно не спят. Усталость никуда не делась, но душа кипит — не заснешь. И дел еще навалом: комнату прибрать, грязные полотенца в воду бросить, замоченные прополоскать, выжать и развесить на чердаке; стопку высохших принести. Да и самим пора умыться и поесть. Как раз к полуночи управятся. На лавки сядут. Посочувствуют друг другу. Дескать, досталось вам: и передохнуть не дали с дороги. А у вас зато дети не болеют. Ничего, теперь и ваш не болеет… Слово за слово, и вот оно: — …Так что же, это другой мир? Параллельное пространство! Ну точно! Сотовики не работают… Ни радио, ни телевизора. Электричество не горит… Автобус где-то пересекает грань, и… — … И что? — доносится в щель под дверью. — А вдруг у нас просто нет электричества? И сотовиков ваших мы просто не хотим? Тогда как?
Невежливо подслушивать. Пожалуй, надо бы выйти к ним. А может, не выходить? Самое занятное всегда узнаешь невзначай. В лицо редко откровенничают — пока не прижмет, разговор скользит поверху, сердца не трогает. А останься за дверью — услышишь такое, о чем в обычных обстоятельствах даже не задумаешься. Заманчиво. Но… Невежливо.
Гладкие половицы прогибаются под пятками; рука привычно нащупывает дверную ручку; полотно отворяется вправо; я вхожу. На левой скуле легонько стягивает кожу: это светильник на косяке струит горячий воздух. Светильники пахнут льняным маслом, по запаху я узнаю, что второй — впереди и выше, скорее всего, на полочке перед очагом. Внизу справа кто-то ровно дышит. Наверное, новичок спит на лежанке. Чувствую дыхание — влажный воздух по щеке. Значит, спит лицом вверх. Слева в пятки тянет ночной прохладой в той стене входная дверь. А прямо передо мной шорох одежды и голоса: спорщицы. На противоположной стороне комнаты тоже лавка есть, вот там они и сидят. У правой запах незнакомый: верно, приезжая. А вот левая…
— Госпожа, прошу прощения, что нарушил вашу беседу. Не хотел подслушивать, ну и вошел.
Княжна. Вот ведь угораздило. С ее девушками можно полночи проболтать. А с ней как говорить, и о чем?
Впрочем, княжна не теряется. Плевать ей, что я в одной рубашке, к тому же, залитой водой из бочки. Меня усаживают, суют в руки чашку с горячим бульоном, кусок хлеба. Гостья не понимает, отчего я боюсь шевельнуться. Она заканчивает мысль:
— Тут и звезды другие совсем. Иное небо…
Зря она это сказала. В тот день мне не понравился цвет неба.
Зимой небо мерзлое. Льдисто-серое, а если голубое, то неглубокое, и словно бы глянцевое. Шлифованное стекло. Как в нем можно летать, не поранившись? Тучи — мерзкая грязная кашица, первый лед, "сало". А снег почему-то белый и чистый. Однажды я увидел, как тучи разошлись, и в самом верху исполинского колодца открылся темно-лиловый глаз ночи с пятеркой звездных зрачков.
Весной небо мягкое, теплое и веселое. Чисто-синее, как море у Соснового Берега. Подпрыгни — и плыви. И чем ближе к лету, тем больше в бирюзовый цвет отдает. Такое небо приятно вдохнуть, впустить в легкие. Тучи стайками девчонок: то ли улыбку подарят, то ли дождем обольют, как обхихикают. Чего ждать — неизвестно.
Летом небо строгое и сильное. Светлое. Белое, резкое и горячее. Словно солнце по всему небу расползлось. Словно весь небесный свод излучает жизнь. Распахнут небесный глаз во всю ширь, а зрачок в нем всего один: бешено пламенеющий диск солнца. Даже облака проносятся с опаской: не их время. Как бы вовсе не прогнали.
Осенью небо высокое. Неприступное. Прыгаешь внизу, кувыркаешься — а не достать. Деловито плывут солидные, всеми уважаемые облака, и нет им до тебя дела вовсе. Кончается год. Уходит и сладость весенняя, и сила летнего пламени. Зима на подходе. Справляйся сам, как умеешь.
А в тот день небо было просто страшное. И не подобрать слов для его описания. Синее? Да уж не зеленое! Высокое? Да уж повыше шапки! Так какое же? Другое, и все!
Впрочем, на мне был шлем, а не шапка. Шлем, чешуйчатая броня, рукавицы. Справа от меня бурой глыбой высился сержант со знаменем. Наверное, в знамя и целились. Только я успел подумать, что небо какое-то не такое сегодня, да и облака подозрительные — шарахнуло по голове словно молотом; и с тех пор я уже облаков не вижу.
Вообще ничего не вижу.
Только всего ведь не расскажешь. Сейчас я просто больной. Болезнь всех равняет. Неважно, что меня под знамя привело, сколько лет я прожил, кем был и что делал зрячий.
Вообще ничего не вижу.
Только всего ведь не расскажешь. Сейчас я просто больной. Болезнь всех равняет. Неважно, что меня под знамя привело, сколько лет я прожил, кем был и что делал зрячий.
Что важно, сейчас княжна объяснит. Слышно, что голос у нее отвердел. Больше не забавляет спор с гостьей: тот мир, или другой. Не в разнице дело!
— Раз уж ты не спишь, поможешь мне объяснить?
— Да, конечно.
— Ты ослеп вот уже год назад. Почему ты до сих пор не вылечился?
Гостья шумно и взволновано дышит. Наш разговор ей непонятен. Наслушавшись таких бесед, легко отгадать причину. Мир, из которого она появилась, четкий и жесткий. Все вылечиваются — она же сама сегодня утром видела. А этот почему не лечится? Денег нет? Болезнь очень сильна?
— Потому что я не верю в этого Бога. Или, точнее, верю, но недостаточно.
— Ну и что! — удивленно восклицает гостья — Разве это важно?
— В нашем мире — важно. Этим он и отличается, — тихо объясняет княжна. — Когда мы попали к вам туда…
— Вы бываете у нас? Ох, что я говорю! Вы же с нами в автобусе ездили!
Наверное, княжна улыбается. Голос задумчивый:
— Это одна из моих девушек… Очень похожа… Иногда ездит она. Иногда — я. Так вот, в вашем мире больше всего поражает однозначность.
— То есть?
— Ну, выражаясь словами кого-то из ваших же мудрецов, подкова, прибитая к двери, приносит удачу независимо от того, веришь ли ты в нее, или же нет. И этим ощущением у вас пропитан весь мир. Сначала одно, потом другое. Если есть голова, обязательно есть хвост… Собственно, наш город и не любят именно за то, что мы у вас этого нахватались. Мы установили слишком жесткую связь с Богом. Чудо исчезло, превратилось в обыденность. Не знаю, как у вас, а у нас за такое убийство сказки могут войну объявить.
Гостья молчит. Дыхание меняется: раз; потом еще раз. Похоже, она хочет что-то сказать. Ищет слова. Еще немного, и я услышу, как в ее голове сталкиваются разные ответы.
— Я почему-то думала, что вы возьмете у нас науку… Технику, ту же медицину… — растерянно произносит гостья. — По крайней мере, мы все в этом уверены… Если будет контакт с инопланетянами, то главный обмен будет именно технологиями… а у вас тут сама идея технологии вызывает ужас… занятно… Ой, что я говорю! А как же вы жили раньше? Вы ведь лечили так же?
Шорох ткани: княжна пожимает плечами. Я никогда ее не видел. Хороша ли она собой? Как любит одеваться? Шьет ли по обычаю платье из кленовых листьев на осенний праздник? Знакомый воин как-то проговорился, что княжна хотела узнать побольше о другом мире. Любопытство привело ее в наш город, а потом она намертво влюбилась в мастера, да так и осталась. Хотелось бы мне услышать, что сказал об этом ее отец. Но лучше услышать это откуда-нибудь издали. Князя ТопТаунского прозвали Грозным года за три до моего рождения…
Между тем княжна отвечает:
— Примерно так же. Только редко. Каждый случай исцеления готовился около месяца, с каждым больным возились по отдельности. Никому бы в голову не пришло, что можно построить храм, и там лечить сразу нескольких… Но это все подробности, они совсем не главные.
— А что главное?
— Итог. Давай посмотрим со стороны достигнутой цели. Вы создаете окружение, полностью приспособленное под человека. Захотел есть — протянул руку, взял еду. Захотел пить — взял питье. Какими средствами это будет достигнуто — техническими или магическими — не важно. Сейчас в вашем мире в моде вообще третья сила: нанотехнологии, генетика. Компьютеры, гордость ваших предков, отходят в прошлое. Вы движетесь в сторону воплощения ваших сказок. Махнула волшебница платочком нанороботы Нанороботы — очень маленькие роботы, размер сопоставим с размерами живых клеток. Очередное увлечение человечества. в реке приняли команду, сцепились — готов хрустальный мост. За вами так забавно наблюдать! Наш мир пережил нечто подобное три тысячи лет назад. У нас есть гипотезы о происхождении магии. В одной из них сказано, что духи стихий — на самом деле рассеянные повсюду микромеханизмы, и что маги просто-напросто знают кодовые слова и команды, заложенные древними в эту систему. Правда, в такое мало кто хочет верить. Очень механический мир тогда получается, как раз по-вашему. От человека в нем мало что зависит: вместо крепкой памяти — записная книжка. Вместо воспитания — законы и стража. Вместо веры — красивые слова… Вместо счастья — удовольствие… В таком мире малый спрос на хороших людей. Не люди в цене, а записные книжки, законы и слова. А где спроса нет, там и товара нет — это правило в наших мирах одинаково.
Слышно, как гостья медленно-медленно выдыхает. Хотела спросить, но передумала. Поскрипывает лавка: она перенесла вес. Встает? Нет, наоборот — откинулась на бревенчатую стену. Удивлена. Наскучила ученая беседа? Княжна думает о том же:
— Вообще тут можно много говорить. Вы ехали мимо крепости, так?
— Да.
— Наш город недолюбливают. Очень много лечим, это непривычно и страшновато. Пришлось вот крепость построить. Пару недель назад лекарское братство ТопТауна вообще решило напасть на нас. Но городской совет пока не хочет с нами ссориться… Ну так вот, бургомистр ТопТауна прислал городского мага на переговоры. Они с нашим мастером каждое утро на полянке перед этой самой крепостью встречаются. Вот там ученых подробностей море.
— Ну, ладно — задумчиво тянет гостья, — Ну пусть так… Ну, подробности — это мелочи, сама же сказала… Как же тогда вылечиваемся мы, пришельцы? Мы о вашем Боге даже не знаем, как тут можно говорить о вере?
Княжна тихонько смеется:
— Это загадка. Мы сами не знаем, почему и как. Может, Бог гостям из вежливости скидку делает. Может, еще что-нибудь.
Разочарованный выдох, шуршание. Гостья резко поворачивается на лавке. Не ждала она, что мы чего-то можем не знать. Назвался волшебником — отвечай на все вопросы.
— Как-то все… Не так! — жалуется она.
— Ага — поддевает княжна, — без фейерверка. И великих тайн не завезли. Извиняйте.
Гостья еще раз вздыхает.
— А вот он?
— Ну я… — откликаюсь с наивозможным ехидством. Знаю ведь, о чем спрашивать будет.
— Ты же не собираешься оставаться слепым всю жизнь? Ты ведь можешь… Ну, покаяться? Извиниться перед Богом?
Бульон давно выпит, а хлеб я сам не заметил, как съел. Перекидываю чашку из ладони в ладонь. Сколько ни говорил с пришельцами, все мне этот вопрос задавали. А устойчивый ответ так и не сложился. Извиниться и перед человеком непросто. А бог разве может обидеться? По их вере, бог милостив. Правда, не всякий. Задумавшись, я отправляю чашку под потолок, на шесть оборотов. Ловлю левой. Перекладываю в правую. Опять вверх…
— У нас зрячие так не могут… — бормочет гостья. Это она напрасно: ловкость — не редкость. Княжна тихо поясняет:
— Серебряный щит.
— Ага, — уверенно отвечает та, как будто и вправду знает, что такое белые щиты, и чем они отличаются от черных, а все вместе — от зеленых. С другой стороны, в их мире наверняка есть что-то похожее. Миры у нас очень уж близкие. Как одна и та же песня разными голосами. Но тогда почему же всем гостям непонятно, что извинения — даже не словами, даже поступком — не нужны? Нужно, чтобы совпали устремления. Если я искренне хочу того же, чего хочет Бог — он даст мне и силу, и здоровье, и самую жизнь. Без условий и не взамен. Потому что тогда я — его часть. А если нет — что толку в раскаянии? Идущим по разным дорогам на что обижаться?
— Он не обиделся? — шепчет гостья.
— Нет. Я задумался. Не знаю, как объяснить.
— Если это неприятно, лучше не надо, — совсем тихо говорит княжна.
Приятно, неприятно… Разве в этом дело! Но как же рассказать?
— Простите… — я улыбаюсь. — Мы все устали. Давайте завтра продолжим. На свежую голову. Спокойной ночи.
Молчание. Вокруг лица струйка теплого воздуха. По теплу нахожу светильник на косяке, ну а дверь рядом.
— Он точно не обиделся?
— Да нет же! Он просто не может найти слова, — терпеливо растолковывает княжна. — Вопрос у тебя… Разве что мастер сможет ответить. Мастер сам из вашего мира, а понимает совсем как мы…
Гостья опять удивленно вздыхает. Судьба мастера — на всю ночь рассказов. Княжна повествует с восхищением. Закрываю дверь, и звуки остаются в прошлом. Нахожу лавку. Долго нащупываю одеяло. Привычно вытягиваюсь на спине. Глаза бы закрыть!
Ответ очень прост. Если…
Если мне приснится солнце…
Я уверую.
* * *— Присаживайся. Поговорим.
— Итак?
— Мне хотелось бы знать, зачем вы сюда пришли?
— Что значит "Вы" и "сюда"?
— Будто не понимаешь. Вы из другого мира. Зачем вы пришли сюда, к нам?
— О!.. Это очень, очень занимательный вопрос. В самом деле, ну что нам тут у вас может быть нужно? Можно я немного поясню?