Марика, не сумевшая узнать себя ни в ком из присутствующих, отчаянно надеялась, что ее двойника здесь нет. Но ведь наверняка есть, раз перед глазами эта комната?
Дура, зачем ты пришла сюда? Ведь мне не зря это все показывают! Какой бардак и разврат. Не хочу быть тобой, не хочу, слышишь?!
Она не сдержалась, зажмурила глаза и опустила голову, не желая видеть продолжение. Опираясь ладонями на кристалл, едва не поскуливала от стыда за собственные действия, пусть еще не совершенные.
Нет, она не будет такой. Ведь не будет? Какой-то распустившейся дурой, потерявший все ценности и приоритеты, ушедшей в разнос, при таких деньгах позволившей себе стать размазней. Хуже… Прогнившей никчемной озлобленной размазней.
По щекам потекли слезы. Марика, не отнимая рук от поверхности камня, вытерла их о плечо и заставила себя открыть глаза. Она должна увидеть. Что бы там ни было, должна досмотреть все до конца.
Финальная сцена потрясла воображение.
Ночь. Город. Многоэтажный дом, показанный снизу вверх, будто камера облетала его по периметру, а после балкон.
Ее балкон.
И сидящая на перилах Марика. Перекинутые через край ноги, свесившиеся в пустоту босые ступни и развевающаяся на ветру длинная юбка. Сзади колышутся белые тонкие шторы и похлопывает неплотно прикрытая дверь.
Когда невидимый режиссер неспешно подлетел к лицу сидящей на перилах женщины, позволив заглянуть той в глаза, Марика резко оттолкнулась от кристалла, шагнула назад, угодила пяткой сапога в углубление и упала на спину. Ударилась копчиком, вывихнула кисть и разрыдалась. Перевернулась на живот, уткнулась лицом в землю, проскребла пальцами по земле, выдирая травинки с корнем, и не замечая того, что чернозем набивается под ногти, содрогнулась от горя и прохрипела.
— Я не стану такой. Не стану, не стану, не стану…
* * *Ливень хлынул неожиданно; дорога тут же превратилось в комковатую жижу.
Марика бежала прочь. Прочь от кристаллов, прочь от равнины, прочь от засевших в голове видений и от самой себя. Поскальзывалась, съезжала вниз, несколько раз оббивала ноги об острые, разбросанные по тропе камни, цеплялась за кусты и продолжала бежать.
Над головой гремело.
Небо укуталось тяжелыми облаками, сделалось злым и могучим, рвалось молниями и низвергало вниз тонны воды. Толстовка набухла, с волос на лицо текли струи дождевой воды.
Стоило спуститься с холма, как лес вновь обступил со всех сторон, на этот раз дремучий, скрежещущий, продуваемый холодным ветром. Вокруг скрипело, шумело, потрескивало; недовольно и ворчливо раскачивались сосновые стволы.
В какой-то момент Марика потеряла тропинку — то ли не заметила поворот, то ли случайно сошла с нее — и теперь пробиралась вперед почти вслепую. Разводила ладонями мокрые ветки, запиналась о корни, переступала через наполнившиеся водой мшистые ямки. Поставить бы палатку, отогреться и передохнуть, да негде. Ни полянки, ни даже пятачка. Карту не достать — вымокнет, под деревом не пересидеть — сыро. А, значит, вперед, куда бы ни вывели ноги…
Ведомая стрессом, голодом и поселившимся в груди отчаянием она в какой-то момент почти сдалась: перебираясь через поваленный ствол, ударилась коленом, припала на него и застыла, чувствуя, как пропитываются стылой водой штаны, как замерзает кожа, в какой-то мере принося облегчение расползающемуся синяку. Постояла, положив ладони на прохладную кору, позволила себе пережить минуту слабости (достать бы эвакуационную кнопку, да к черту отсюда), потом собралась, подняла голову и сквозь стекающие с ресниц капли огляделась.
Впереди меж деревьев виднелся просвет.
Очередная молния ударила где-то совсем рядом — слева раздался оглушительный треск, и Марика, забыв о ноющем колене, перемахнула через бревно испуганной ланью и бросилась вперед.
* * *Майкл за все годы не видел у себя гостей, на Уровне — да, а вот у себя в коттедже — никогда. До этого дня.
Она сидела на веранде, под навесом, на деревянной лавке, где он любил иногда коротать вечера с книжкой или погруженный в собственные мысли — мокрая, бледная и застывшая. Та самая Марика. Марика Леви.
Любопытно. Морэн оглянулся, узнать, здесь ли сервал — с некоторых пор эта пара стала неразлучной, — но кот не показывался.
Дождь звонко колотил по натянутому пологу поленницы, приминал траву и стучал по крыше. Отскакивал от досок крыльца и топтался по костровищу. Воздух пропитался ароматом влажной листвы, отсыревших корней и еловых шишек. Мокро, но свежо и вкусно.
Ступеньки скрипнули под тяжелыми хозяйскими ботинками.
Гостья вздрогнула и взглянула на Майкла огромными темными глазами и, будто ожидая ругани, сделала неуверенный жест рукой, мол, это не я, и я здесь совсем ненадолго. Приготовилась подняться, но он тут же, не здороваясь, качнул головой.
— Сидите.
Марика притихла. На несколько секунд задержала взгляд на его лице, затем посмотрела на умывающийся ливнем лес.
— Там молнии. Совсем рядом. Я бежала, искала, где укрыться, и случайно наткнулась на ваш дом. Простите, что без спросу, я уйду, когда скажете.
— Сидите, — повторил Морэн, вытер подошвы о ворсистый коврик, подошел к стене, снял с крюка полотенце и вытер лицо. Затем вернулся к перилам, оперся на них рукой и замер, глядя на бушующую вокруг непогоду.
Ливень усилился. С навеса, образуя на земле лужи, потекли маленькие реки.
Какое-то время они оба в безмолвии слушали песнь обрушившегося на лес дождя, шум крон и громовые раскаты. Ни единого просвета на небе.
Затем, не оборачиваясь, Майк произнес:
— Этот дом не указан на карте.
— А я на нее не смотрела.
Голос усталый, едва слышный.
Он обернулся и посмотрел на нее, на утонувшую в мокрой безразмерной толстовке женщину, прибившуюся к его пристанищу, как прибивается иногда к острову обломок затонувшего судна, и вдруг почти случайно вспомнил.
— А вы ведь сегодня должны были дойти до кристаллов, верно?
Она не ответила, лишь втянула голову в плечи и дрожащие ладони в рукава, чем напомнила ему цыпленка, пытающегося залезть обратно в разбитую скорлупу — в домик, где тепло, сухо и знакомо, но куда уже не попасть, — и отвернулась в сторону.
А затем скривила лицо и неслышно разрыдалась.
Майк на секунду опешил, а после досадливо, вперемешку с сочувствием подвел итог:
— Значит, вы туда дошли.
* * *— Пейте.
Чай пах травами.
Непогода осталась за преградой из крыши и деревянных стен и теперь недовольно поколачивала по черепице, напоминая о своем близком присутствии. Внутри тепло и сухо. Непривычно после многоголосого леса, тихо.
Белый пластиковый чайник на столе, полумрак, рассыпанные возле блюдца листочки сухой заварки и солоноватое печенье в виде рыбок в блюдце. В стеклянном блюдце. Как непривычно. Еще несколько дней назад цивилизация окружала со всех сторон, а теперь казалась давно ушедшим в небытие мифом, от которого остались невнятные отголоски в виде стекла, пластика и металла.
Рыбки. Маленькие формованные крекеры — округлое тело из теста, маленький хвостик. Глаз отсутствовал.
— А что это значит — вероятное будущее?
— Это значит, то будущее, которое на данный момент является для вас наиболее вероятным.
— Насколько вероятным? Как узнать процент?
Майкл не ответил.
— Но почему именно так? Почему кристалл показал все в темных тонах, ужасающе мрачных и гадких?
— Кристалл не придумывает. Он вытягивает то, что сидит в вашей душе. Что, возможно, спит. Но поверьте, оно проснется, как только вы получите желаемое, а деньги — это не только друг, но и враг, сложнейшая проверка человеческих качеств и вашего внутреннего баланса. Это могучая агрессивная энергия, которую почти никто не может удержать. Которая умеет прекрасно подчинять и управлять теми, кто пытается управлять ей.
Марика не знала, зачем рассказала все ему, мужчине-проводнику. Наверное, хотелось поделиться, поплакаться и, возможно, получить совет. А, может, просто поговорить, ведь подобной роскоши в последние дни почти не случалось. Бормотание себе под нос не в счет.
Чай медленно остывал. На дне чашки колыхались, словно водоросли, разбухшие зеленые листья.
— Но ведь я могу это изменить, правда? Могу?
Морэн, до того смотревший в окно, повернулся, и Марика впервые заметила, насколько у него удивительные серые глаза. Ясные, чистые, глубокие, так разительно контрастирующие с темными бровями и ресницами. Глаза умного, терпеливого, в чем-то мягкого, в чем-то жесткого человека.
— Можете. Это ваш выбор, о чем именно попросить, когда дойдете эту дорогу до конца. Продумайте и четко сформулируйте желания, прежде чем озвучивать их. Тогда шанс на другой исход сохранится.
— Спасибо.
Ей стало легче. Шанс, когда он есть, — великая вещь. Пусть маленький, пусть едва заметный, скользкий и липкий, крохотный и почти никакой — это все-таки шанс, и это великий дар. А его отсутствие — да, Марика это знала — могло бы сломать ее. Беспощадные зубы кристаллов перемололи внутреннее «я» столь тщательно, что делалось больно даже от попытки посмотреть туда, на раздробленное кровавое месиво эгоистичных желаний и потенциальных последствий.
— Спасибо.
Ей стало легче. Шанс, когда он есть, — великая вещь. Пусть маленький, пусть едва заметный, скользкий и липкий, крохотный и почти никакой — это все-таки шанс, и это великий дар. А его отсутствие — да, Марика это знала — могло бы сломать ее. Беспощадные зубы кристаллов перемололи внутреннее «я» столь тщательно, что делалось больно даже от попытки посмотреть туда, на раздробленное кровавое месиво эгоистичных желаний и потенциальных последствий.
Она бы не вынесла эту ношу. Наверное. Но проводник поддержал ее, дал робкую надежду и позволил вновь начать осторожно дышать, позволил думать, что не все потеряно, и теперь не важно, попросит ли она денег в конце пути, но она пройдет этот самый путь до конца. Так что спасибо. Огромное ему за это спасибо.
Настало время уходить; она медленно отодвинула от себя пустую кружку. Неслышно вздохнула. Ей позволили отогреться, напоили чаем и дали выговориться, не вышвырнули прочь, как дворнягу, не прогнали. В душе плескались волны благодарности.
— Я пойду, спасибо вам.
Морэн какое-то время смотрел на гостью: на ее лицо, волосы, одежду. Потом, после некоторых раздумий, предложил:
— У меня есть душ. Сходите, если хотите. И прежде чем пойдете, не мешало бы просушить вещи — ночь будет холодной.
Марика кивнула с такой глупой счастливой улыбкой на лице, что Майк нехотя улыбнулся в ответ.
— Тогда посидите. Схожу за полотенцем.
* * *Шампунь пах сандалом, дубовой корой и теми нотками, которые в рекламе принято называть «спортивным адреналином». Мужской шампунь. Марике было плевать. Главное, что он пенился, мылился и смывал грязь.
Борясь с чувством вины, она втерла его в волосы целых три раза.
Горячая вода, пар, ощущение чистоты — вот где настоящий рай. Пахучее мыло, жесткая губка, царапающая кожу до красноты, и пушистое чистое полотенце. День удался.
Плескаясь в чужой ванной, словно довольный енот, она поймала себя на мысли, что снова напевает себе под нос.
Закончив принимать душ, достала из рюкзака нижнее белье и принялась его перестирывать. Грешно упускать такую возможность. Не найдет, где просушить сейчас, раскидает на ночь по пологу палатки, делов-то. Зато есть мыло, в ее руках настоящее ароматное мыло — хвала Создателю!
Зеркало запотело; под потолком клубился пар; с мокрых (чистых) волос стекала вода. Намыливая носки, Марика счастливо улыбнулась.
* * *— Я чувствую, что жадина внутри меня осталась, понимаете? Несмотря ни на что. Та часть, которая все еще желает денег и желает их сильно. И, кажется, я смогу, я сделаю все иначе, я получу эту гору золота и останусь человеком, не пойду по головам, не начну предавать, не стану… — Последнее слово не далось легко, и Марика выплюнула его словно ядовитый шип: — Мегерой.
Майк, сбросивший куртку, аккуратно складывал на сыром костровище шалашик из сухих поленьев.
Дождь кончился. Редкие капли стекали с навеса в образовавшиеся на земле лужи. По особенному мягко и «тактично» выплыло из-за облаков солнце; лес с готовностью расцвел в его закатных лучах тысячами искорок.
— Не верьте фразе: «Предупрежден — значит вооружен». Это верно лишь отчасти. Трудная работа начинается не тогда, когда вы получаете желаемое, а когда вы начинаете себя готовить к его получению. Свалившаяся с неба «манна» не дар, а проклятье для негармоничного человека. Даже если ему заранее покажут, что может произойти в будущем, он все равно продолжит надеяться, что сумеет обойти «самого себя» и те препятствия, что увидел. Это иллюзия. Вы, конечно, можете не верить, но это так.
— Я верю. Вот только что же получается… — Марика поерзала на пеньке, глядя, как «сушняк», занявшись от пламени спички, начал чадить. — Пока не станешь готов, то и просить нельзя?
— Почему нельзя? Можно. Просите.
«Угу, просите, если хотите. Себе на “радость”», — она поняла, что он хотел сказать, и умолкла.
Покачивалась на ветру развешанная на веревке одежда — две палки и крепкая леска, удобно. Видимо, хозяин и сам сушил здесь выстиранные вещи.
Костер занялся. Проводник поднялся и отряхнул руки.
— Я схожу в дом, принесу колбасы — это все, что у меня есть с собой. Основная еда хранится в другом домике, том, что выше в горах. Этот я называю «летним». Подождете?
— Конечно. — Марика, смущенная вежливым к себе отношением, покосилась на рюкзак. Ей вдруг тоже захотелось чем-то поделиться. — У меня ведь есть котелок, может, смогу угостить вас кофе?
— Хорошо. Тогда принесу кружки. — Мужчина кивнул и направился к крыльцу.
Марика непроизвольно залюбовалась крепкой высокой фигурой в джинсах и тяжелых ботинках. После того, как Майк скрылся в дверях, огляделась вокруг и глубоко втянула аромат свежести и мокрой листвы.
Хорошо. Красиво. Маленький домик на поляне в чаще, костер, приятный собеседник и минута покоя. Похоже на сказку. Или маленькую передышку перед новой дорогой, перед очередным рывком в неизвестность.
Потрескивали сучья; ветер играл с дымком: то кидал его в сторону сохнущей толстовки, то уносил в сторону дома. Покачивался подвешенный на плетеных веревках у верандной балки белый цветочный горшок; радостно побалтывались вместе с ним два оранжевых цветка.
Марика нагнулась к рюкзаку и расстегнула замок.
Он улыбался хорошо — широко, открыто, искренне. Чуть с насмешкой, но по-доброму.
— Вы хотите, чтобы я из дома всю посуду сюда перенес? У нас тут же компот с ягодами, чай черный, зеленый, сок яблочный, что-то с клюквой, чарка с вином, а теперь еще и водка. Ладно, схожу за стопками.
Она от стыда пошла пятнами.
— Да я не знаю, что с ним случилось! Не горшок, а шутник какой-то! Раньше попросишь кофе, будет тебе кофе, а сегодня просто беда, сами видите. Наверное, я волнуюсь.
— Наверное.
Как только Майк скрылся в доме, Марика принялась стучать (трясти не решилась — водка расплещется) пальцами по котелку.
— Ты чего такое вытворяешь?! Зачем нам алкоголь? Ты бы еще коктейли с мартини наварганил! Где наш кофе? — Наверное, нужно было успокоиться и, как и раньше, испытать благодарность, вот только, увы, не получалось — сказывались нервы. Хотелось впечатлить проводника, а выходило наоборот. — Ну, свари нам кофе, пожалуйста!
Котелок, наверное, втихаря насмехался на своем «котелочном» языке. Пришлось отставить его в сторону.
Тем временем вернулся Морэн, перелил водку в небольшую флягу, отложил ее прочь и расположил над костром тонкие ветки с наколотыми на концы кусочками ветчины. Пару минут спустя над поляной зашкворчало, и поплыл изумительный аромат.
Совсем как когда-то. Только тогда были сосиски, и ими с ней не поделились. Марика мысленно усмехнулась тому, насколько, порой, изменчива жизнь.
Когда мясо над углями подрумянилось, с навеса поленницы уже не капало; розоватые лучи солнца, словно бархатные искрящиеся ленты, протянулись над лесом, коснулись крыши дома, пронизали опушку и вьющийся над поленьями дымок.
— А здесь совсем нет насекомых. Тех же комаров…
— Да, повезло.
Майк убрал веточки от костра, разложил ветчину на две бумажные тарелки и одну протянул гостье.
— Угощайтесь.
— Спасибо.
Ели в тишине. Она запивала мясо клюквенным морсом, он — чаем.
— А вы давно здесь работаете? На этом Уровне?
Марика вытерла пальцы салфеткой и с любопытством посмотрела на сидящего справа мужчину.
— Почти четыре года.
— А что входит в ваши обязанности?
— Напрямую? Эвакуация тех, кто ее запросил.
— Не скучно? Ведь запрашивают, думаю, не так часто. Наверное, остается свободное время.
— Остается, да. Но оно все заполнено. Я ведь сам когда-то пришел сюда, чтобы учиться, а потом захотел остаться. Теперь продолжаю собственное обучение и учу других.
— Учите чему?
Майкл отложил бумажную тарелку в сторону, глотнул чая и задумался, подбирая слова.
— Учу чувствовать мир.
Марика притихла. Интересно, каково это — чувствовать мир? Просыпаться на рассвете и видеть все иначе, уходить ко сну и знать, что мир — это больше, нежели казалось раньше. И каково это — быть учеником Морэна? Какие предметы приходится изучать?
— Как любопытно.
— А вы?
— Что я?
— Кем работаете?
— Сценаристом. Пишу всякую всячину для телевидения, у меня все гораздо скучнее: дома нет магических котелков, из углов не бьют светящиеся фонтаны, в которых начинаешь видеть галлюцинации…
— А вам бы, может, один не помешал.
— Для вдохновения-то? Это точно!
Они рассмеялись.
Марика вдруг поймала себя на мысли, что ей нравится так сидеть. Сидеть и говорить ни о чем, жарить колбасу, пить морс, наблюдать за потрескивающим костром, слушать лес и какую-то необыкновенную тишину. Тишину застывшего над этим необычным Уровнем закатного неба.