Я становлюсь посреди комнаты, поднимаю курокъ своего ружья, приставляю дуло къ подъему лѣвой ноги и нажимаю курокъ. Пуля проходитъ черезъ плюску и пробуравливаетъ полъ. Эзопъ испуганно залаялъ. Тотчасъ послѣ этого кто-то стучитъ въ дверь. Это былъ докторъ, возвращающійся домой.
— Простите, если я вамъ помѣшалъ, — началъ онъ. — Вы такъ скоро ушли, а я подумалъ, что намъ не мѣшаетъ поговорить немного другъ съ другомъ. Мнѣ кажется, что здѣсь пахнетъ порохомъ? — Онъ держалъ себя очень просто.
— Видѣли Эдварду? Получили вы вашу палку? — спросилъ я.
— Я досталъ свою палку. Нѣтъ, Эдварда уже легла… Что такое? Но, Боже мой, у васъ идетъ кровь.
— Нѣтъ, это пустяки. Я хотѣлъ отставить ружье, а оно выстрѣлило; это ерунда. Но, чортъ возьми, развѣ я обязанъ сидѣть и давать вамъ всякаго рода объясненія… Вы вѣдь достали вашу палку?
Онъ съ безпокойствомъ уставился на мой прострѣлянный сапогъ и на текущую кровь. Быстрымъ движеніемъ онъ бросилъ свою палку и снялъ перчатки.
— Сидите смирно, нужно снять вашъ сапогъ, — сказалъ онъ. — Такъ, значитъ, правда, мнѣ показалось, что я слышалъ выстрѣлъ.
XVIII
Какъ я потомъ раскаивался въ этомъ безумномъ выстрѣлѣ! Это не стоило всего, вмѣстѣ взятаго, это ни къ чему не повело, это приковало меня только къ хижинѣ на нѣсколько недѣль. Всѣ огорченія и непріятности стоятъ еще, какъ живыя, у меня передъ глазами; моя прачка должна была каждый день приходить ко мнѣ въ хижину и находиться тамъ почти все время, она должна закупать провизію, вести мое хозяйство.
Прошло нѣсколько недѣль хорошо.
Докторь заговорилъ въ одинъ прекрасный день объ Эдвардѣ.
Я слышалъ ея имя, слышалъ, что она сказала и что сдѣлала: и это не имѣло для меня никакого значенія, казалось, онъ говорилъ о чемъ-то далекомъ, совсѣмъ меня не касавшемся.
— Какъ можно скоро забыть? — подумалъ я съ удивленіемъ.
— Ну, а что вы сами думаете объ Эдвардѣ, разъ вы меня спрашиваете? По правдѣ сказать, я не думалъ о ней всѣ эти недѣли.
— Послушайте, мнѣ кажется, что между вами что-то было, вы часто бывали вмѣстѣ, вы были во время одной прогулки хозяиномъ, а она — хозяйкой?
— Не отрицайте, докторъ, вѣдь было что-то, вы сговорились. Нѣтъ, Бога ради, не отвѣчайте мнѣ; вѣдь вы не обязаны давать мнѣ какія-либо объясненія; я спрашиваю васъ не затѣмъ, чтобы что-нибудь разузнать; давайте говорить о чемъ-нибудь другомъ, если вамъ угодно. Когда я смогу ходитъ со своей ногой?
Я продолжалъ сидѣть и раздумывать о томъ, что сказалъ. Почему въ глубинѣ души я боялся, что докторъ, выскажется? Какое мнѣ дѣло до Эдварды. Я забылъ ее. И какъ-то разъ еще разговоръ зашелъ объ Эдвардѣ, и я опять прервалъ доктора; Богъ знаетъ, что я боялся услыхать?
— Зачѣмъ вы меня прерываете? — спросилъ онъ. — Или вы не можете выносить, слышать ея имя отъ меня?
— Скажите мнѣ, - спросилъ я, — какое, собственно говоря, ваше мнѣніе о фрёкэнъ Эдвардѣ? Мнѣ очень интересно знать.
Онъ посмотрѣлъ на меня недовѣрчиво.
— Мое собственное мнѣніе?
— Вы, можетъ-бытъ, можете сообщитъ мнѣ какія-нибудь новости; вы, бытъ-можетъ, просили ея руки и получили согласіе. Можно васъ поздравить? Нѣтъ? Самъ чортъ вамъ не довѣритъ, ха-ха-ха.
— Такъ, значитъ, вотъ чего вы боялись.
— Боялся? Милѣйшій докторъ!
Пауза.
— Нѣтъ, я не просилъ ея руки и не получалъ согласія, — сказалъ онъ. — Быть-можетъ, вы это дѣлали. За Эдварду не посватаешься, она беретъ сама, кого ей вздумается. Вы думаете, что это деревенская дѣвушка? Вы встрѣтили ее здѣсь, на далекомъ сѣверѣ и сами убѣдились въ этомъ… Это ребенокъ, котораго мало сѣкли, и вмѣстѣ съ тѣмъ женщина съ разными прихотями. Холодна? Этого можете не бояться. Пылкая? А я вамъ скажу, это ледъ. Что же она въ концѣ-концовъ? Дѣвочка шестнадцати, семнадцати лѣтъ, не правда ли? Но попробуйте имѣть вліяніе на эту дѣвочку и она высмѣетъ всѣ ваши старанія. Самъ отецъ не можетъ съ ней справиться; она какъ-будто повинуется ему, но въ дѣйствительности всѣмъ вертитъ она. Она говоритъ, что у васъ звѣриный взглядъ…
— Вы ошибаетесь, это кто-то другой говоритъ, что у меня звѣриный взглядъ.
— Другой? Кто же другой?
— Этого я не знаю. Кто-нибудь изъ ея подругъ. — Нѣтъ, Эдварда этого не говорила. Но подождите — можетъ-быть это и въ самомъ дѣлѣ Эдварда…
— Она говоритъ, что когда вы на нее смотрите, это производитъ на нее впечатлѣніе. Но вы думаете, что вы отъ этого хоть на волосокъ будете ближе къ ней? Едва ли. Смотрите на нее; не щадите своихъ глазъ; но какъ только она замѣтитъ, что вы на нее смотрите, она скажетъ про-себя: взгляни, вонъ тамъ стоитъ человѣкъ, смотритъ на меня и думаетъ, что выигралъ игру. И однимъ взглядомъ, однимъ холоднымъ словомъ она отброситъ васъ отъ себя на десять миль. Вы думаете, я ея не знаю. Ну, сколько ей по-вашему лѣтъ?
— Она вѣдь родилась въ 38-мъ? — Ложь, шутки ради я справлялся объ этомъ. Ей двадцать лѣтъ. Хотя она легко могла бы сойти за пятнадцатилѣтнюю. Но ее нельзя назвать счастливой, въ ея маленькой головкѣ постоянная борьба. Когда она стоитъ и смотритъ на горы, на море, около ея рта, вотъ тутъ, появляется черточка, болѣзненная черточка, тогда она несчастна, но она черезчуръ горда и упряма, чтобы заплакать. Она довольно-таки сумасбродна, у нея пылкая фантазія, она ждетъ принца. А помните исторію съ пресловутыми пятью талерами, которые вы должны были подарить?..
— Это шутка. Нѣтъ, это пустяки…
— Это имѣло значеніе. Она продѣлала и со мной нѣчто подобное. Это было съ годъ тому назадъ. Мы были на палубѣ почтоваго парохода, пока онъ стоялъ здѣсь въ гавани; шелъ дождь и было холодно. Какая-то женщина съ маленькимъ ребенкомъ сидитъ на налубѣ и мерзнетъ. Эдварда спрашиваетъ ее:- Вамъ холодно? — Да, женщинѣ было холодно. — И маленькому тоже холодно? — Конечно и маленькому тоже холодно. — Почему же вы не идете въ каюту? — спрашиваетъ Эдварда. — У меня мѣсто на палубѣ, - отвѣчаетъ женщина. Эдварда смотритъ на меня. — У, женщины мѣсто только на палубѣ, - говоритъ она. Что же подѣлаешь, говорю я самъ себѣ. Но я прекрасно понимаю взглядъ Эдварды. Я не богатъ, я вышелъ въ люди изъ ничтожества, у меня всѣ деньги на счету. Я отхожу отъ женщины и думаю: если нужно за нее заплатить, пусть заплатитъ сама Эдварда, у нея и у ея отца побольше денегъ, нежели у меня. И Эдварда платитъ сама. Въ этомъ отношеніи она удивительна, никто не скажетъ, что у нея нѣтъ сердца. Но такъ вѣрно, какъ вотъ я сижу, она ждала, что я заплачу за мѣсто въ каютѣ для женщины и для ребенка, я видѣлъ это по ея глазамъ. Что же дальше? Женщина встала и поблагодарила за такую большую помощь.
— Не меня благодарите, а вонъ того господина, — отвѣчаетъ Эдварда и спокойно указываетъ на меня. Какъ вы это находите? Я слышу, что женщина благодаритъ также и меня, и я ничего не могу на это сказать, я предоставляю всему итти своимъ чередомъ.
Видите, это одна только черта, но я могъ бы разсказать много другихъ. А что касается пяти талеровъ на чай гребцу, то она сама дала эти деньги. Если бъ вы это сдѣлали, она бросилась бы къ вамъ на шею; вы были бы тогда знатной особой, потому что выкинули такую несуразную штуку изъ-за стоптаннаго башмака, это было бы ей по душѣ, она всегда мечтала объ этомъ. Такъ какъ вы этого не сдѣлали, то она сдѣлала это сама отъ вашего имени. Вотъ какая она неразумная и расчетливая въ то же самое время.
— Такъ, значить, никто не можетъ ею овладѣть? — спросилъ я.
— Съ ней нужно быть построже, — отвѣчалъ уклончиво докторъ; это нехорошо, что она ведетъ такъ свободно игру, она дѣлаетъ все, что ей угодно, и одерживаетъ побѣды, сколько ей хочется. Всѣ ею заняты, никто не обнаруживаетъ къ ней равнодушія, всегда есть кто-нибудь подъ рукой, на комъ она можетъ дѣлать свои испытанія. Замѣтили ли вы, какъ я съ ней обращаюсь? Какъ съ школьницей, какъ съ маленькой дѣвочкой, я руковожу ею, исправляю ея языкъ, слѣжу за ней и ставлю ее въ затруднительное положеніе. Вы думаете, она этого не понимаетъ? Ахъ, она горда и упряма, это ее оскорбляетъ; но она черезчуръ горда, чтобы показать, что это ее оскорбляетъ. Но съ ней нужно именно такъ обращаться. Когда вы явились, я уже цѣлый годъ держалъ ее въ повиновеніи; это имѣло свое дѣйствіе, она плакала отъ боли и досады, она сдѣлалась благоразумной. Явились вы и все разстроили. Такъ вотъ и идетъ, одинъ оставляетъ, другой принимаетъ за нее, за вами придетъ, вѣроятно, третій, кто знаетъ.
— Ого, у доктора есть за что мстить, — подумалъ я и сказалъ:
— Скажите мнѣ теперь, докторъ, зачѣмъ вы старались и утруждали себя сообщать мнѣ все это? Долженъ я вамъ помочь опять привести въ повиновеніе Эдварду?
— Въ довершеніе всего она пламенна, какъ вулканъ, — продолжалъ онъ, не обращая вниманія на мой вопросъ.
— Вы спрашиваете, можетъ ли кто-нибудь овладѣть ею. Конечно, да, почему же нѣтъ. Она ждетъ своего принца, онъ еще не явился, она дѣлаетъ ошибку за ошибкой, она думала, что вы — принцъ, тѣмъ болѣе, что у васъ такой звѣриный взглядъ, ха-ха! Послушайте, господинъ лейтенантъ, во всякомъ случаѣ вы должны были захватить хоть свою форму. Она имѣла бы теперь значеніе. Почему же кому-нибудь я не завладѣть ею. Я видѣлъ, какъ она ломала руки въ ожиданіи того, кто долженъ былъ притти и взять ее, увезти и владѣть ея душой и тѣломъ. Да, но онъ долженъ притти извнѣ, вывернуть въ одинъ прекрасный день, какъ совершенно особое существо. Мнѣ кажется, что-то кроется въ томъ, что господинъ Макъ отправился въ экспедицію. Уже разъ было, что господинъ Макъ отправился, въ путешествіе, а когда онъ вернулся, его сопровождалъ какой-то господинъ.
— Его сопровождалъ господинъ?
— Но, увы, онъ не годился, — сказалъ докторъ, горько усмѣхнувшись. — Это былъ человѣкъ моихъ лѣтъ; онъ и хромалъ, такъ же какъ я. Но то не былъ принцъ.
— А куда онъ уѣхалъ? — спросилъ я, пристально посмотрѣвъ на доктора…
— Куда онъ уѣхалъ? отсюда? Этого я не знаю, — отвѣчалъ онъ, смутившись.
— Но мы совсѣмъ заболтались, черезъ недѣлю вы сможете ступать на вашу ногу. До свиданія.
XIX
Я слышу около своей хижины женскій голосъ, кровь бросается мнѣ въ голову; это — голосъ Эдварды.
— Что я слышу, — Гланъ, Гланъ боленъ?
И моя прислуга отвѣчаетъ за дверью:
— Теперь онъ уже почти поправился.
Этотъ «Гланъ, Гланъ» потрясъ меня до мозга костей, она два раза повторила мое имя; это подѣйствовало на меня, ея голосъ былъ ясный и взволнованный. Она отворила дверь, не постучавшись, поспѣшно вошла и взглянула на меня. И вдругъ мнѣ стало такъ, какъ въ былые дни; на ней была ея перекрашенная кофточка, а фартукъ былъ завязанъ ниже таліи, чтобы талія казалась длиннѣе. Я все это тотчасъ же замѣтилъ, ея взглядъ, ея смуглое лицо съ бровями, высоко изогнутыми на лбу, удивительно нѣжное выраженіе ея рукъ, все это съ силой ворвалось въ меня и такъ смутило. «Ее я цѣловалъ», подумалъ я. Я всталъ и продолжалъ стоять.
— Вы встаете, вы, можете стоять, — сказала она. — Садитесь же, у васъ болитъ нога, вы ее прострѣлили. Боже мой, какъ это случилось? Я только. что узнала объ этомъ. А я все время думала: гдѣ же Гланъ? Онъ совсѣмъ больше не приходитъ. Я ровно ничего не знала. Вы ее прострѣлили нѣсколько недѣль тому назадъ, какъ я слышу, а я ни слова объ этомъ не знала. Ну какъ вы теперь? Вы ужасно поблѣднѣли, я совсѣмъ васъ не узнаю. А нога? Вы останетесь хромымъ? Докторъ говоритъ, что вы не будете хромать. Какъ искренно я рада за васъ, что вы не будете хромымъ, я благодарю Бога за это. Надѣюсь, вы извините меня, что я пришла сюда, не долго думая, я не шла, а бѣжала…
Она нагнулась ко мнѣ, она была близка ко мнѣ, я чувствовалъ на своемъ лицѣ ея дыханіе, я протянулъ къ ней руки. Тогда она отошла назадъ. Ея глаза были еще влажны.
— Это вотъ какъ произошло, — бормоталъ я. — Я хотѣлъ поставить ружье въ уголъ, я держалъ его обратной стороной, дуломъ внизъ; вдругъ я услышалъ выстрѣлъ. Несчастный случай.
— Несчастный случай, — сказала она въ раздумьѣ и кивнула головой.
— Дайте мнѣ посмотрѣть, вѣдь эта лѣвая нога; но почему именно лѣвая!… Да, вѣдь это случайность…
— Да, случайность, — перебилъ я ее. — Какъ я могу знать, почему это оказалась именно лѣвая нога? Вотъ видите, я вотъ такъ держалъ ружье, такъ что выстрѣлъ не могъ попасть въ правую ногу. Да, не очень-то было пріятно.
Она задумчиво посмотрѣла на меня.
— Ну, значить вы теперь поправляетесь, — сказала она и посмотрѣла кругомъ въ хижинѣ;. — Почему вы не посылали вашей женщины къ намъ за ѣдой? Чѣмъ вы жили все это время?
Мы поговорили еще нѣсколько минутъ. Я спросилъ ее:
— Когда вы вошли, ваше лицо было оживленно и ваши глаза блестѣли, вы протянули мнѣ руку. Теперь ваши глаза стали опять равнодушны. Я не ошибаюсь.
Пауза.
— Нельзя же бытъ всегда одинаковой…
— Скажите мнѣ, хотъ только этотъ разъ, — сказалъ я, — что я въ данномъ случаѣ сказалъ или сдѣлалъ такое, что могло возбудить ваше недовольство. Это послужитъ мнѣ руководящей нитью на будущее время.
Она смотрѣла въ окно, на далекій горизонтъ, она стояла и смотрѣла задумчиво прямо передъ собой и отвѣчала, продолжая стоять ко мнѣ спиной:
— Ничего, Гланъ. Вѣдь приходятъ иногда нѣкоторыя мысли въ голову. Вы сейчасъ не въ духѣ? Не забудьте, нѣкоторые даютъ мало, но для нихъ это много, другіе отдаютъ все, но это имъ ничего не стоитъ; кто же далъ больше? Вы за вашу болѣзнь стали такой грустный. Но зачѣмъ мы свели на это нашъ разговоръ? И вдругъ она смотритъ на меня, радость окрашиваетъ ея лицо, она говоритъ.
— Выздоравливайте скорѣе. Мы будемъ опять видѣться.
И съ этими словами она протянула мнѣ руку.
Тутъ мнѣ пришло въ голову не принять ея руки. Я поднялся, заложилъ руки за спину и низко поклонился; этимъ я хотѣлъ поблагодарить ее за ея любезное посѣщеніе.
— Извините, что не могу проводить васъ дальше. Когда она ушла, я сѣлъ, чтобы все это хорошенько обдумать.
Я написалъ письмо, гдѣ требовалъ, чтобы мнѣ выслали мундиръ.
XX
Первый день въ лѣсу. Я былъ веселъ и утомленъ, всѣ звѣри подходили ко мнѣ и осматривали; на листвѣ деревьевъ сидѣли жуки, букашки ползали по дорогѣ. — Привѣтствую всѣхъ васъ! — сказалъ я мысленно. Настроеніе лѣса овладѣвало моими чувствами; я плакалъ отъ любви, и при этомъ мнѣ было радостно, я весь былъ исполненъ благодарности.
Мой милый лѣсъ, мое убѣжище, Божья благодать, я скажу тебѣ отъ полноты моего сердца… Я останавливаюсь, смотрю по сторонамъ, я со слезами на глазахъ называю по имени птицъ, деревья, камни, траву, пчелъ, оборачиваюсь и называю ихъ всѣхъ по порядку. Я смотрю на горы и думаю. — Да, я сейчасъ приду, — какъ-будто отвѣчаю на чей-то зовъ.
Тамъ, наверху, сидятъ на яйцахъ соколы, я зналъ, гдѣ находятся ихъ гнѣзда. Но мысль о соколахъ, высиживающихъ яйца тамъ, наверху, въ горахъ, далеко умчала мою фантазію. Въ полдень я выѣхалъ въ море; я присталъ къ маленькому острову къ скалѣ, тамъ, за пристанью. Тамъ росли на длинныхъ стебляхъ лиловые цвѣты, доходившіе мнѣ до колѣнъ; я бродилъ среди странныхъ растеній, кустовъ малины, шероховатой морской травы, тамъ не было никакихъ животныхъ, можетъ-быть, и людей тамъ никогда не бывало. Море слегка пѣнилось у острововъ и окутывало меня туманомъ шумовъ; тамъ, высоко кричали и летали прибрежныя птицы. Море со всѣхъ сторонъ заключило меня точно въ объятья. Благословенна будетъ жизнь и земля, и небо, благословенны мои враги. Въ этотъ мигъ я былъ бы милостивъ со своимъ злѣйшимъ врагомъ и развязалъ бы ему ремень его обуви…
Громкая пѣснь доносится до меня съ одной изъ лодокъ господина Мака, и душа моя наполняется солнечнымъ свѣтомъ при этихъ знакомыхъ звукахъ. Я гребу къ пристани, прохожу мимо рыбачьихъ хижинъ и возвращаюсь домой. День прошелъ, я принимаюсь за свой ужинъ, раздѣляю свою трапезу съ Эзопомъ и снова возвращаюсь въ лѣсъ. Нѣжные вѣтерки беззвучно вѣютъ мнѣ въ лицо. — Благословенны будьте вы, — говорю я вѣтеркамъ, — за то, что вѣете мнѣ въ лицо, благословенны будьте вы, моя кровь исполняется благодарности къ вамъ. — Эзопъ кладетъ свою лапу ко мнѣ на колѣни.
Мною овладѣваетъ усталость, и я засыпаю.
Люль, люль! Колокольчики звучатъ? Нѣсколько миль дальше въ морѣ стоитъ гора. Я творю двѣ молитвы, одну за свою собаку, другую — за себя, и мы входимъ въ гору. За нами запираются ворота, дрожь пронизываетъ меня, и я просыпаюсь.
Огненно-красное небо, солнце стоитъ и попираетъ земли передъ моими глазами. Ночь; горизонтъ дрожитъ отъ свѣта. Эзопъ и я переходимъ въ тѣнь. Вокругъ все тихо. — Нѣтъ, мы не будемъ больше спать, — говорю я Эзопу, — завтра мы будемъ охотиться. — Красное солнце свѣтитъ намъ. Мы не вошли внутрь горы!… Странное настроеніе овладѣваетъ мною, кровь бросается мнѣ въ голову.
Разгоряченный и еще слабый, я чувствую, что меня кто-то цѣлуетъ, и поцѣлуй остается на моихъ устахъ. Я осматриваюсь, никого не видно. — Изелина! — говорю я!.. Что-то шуршитъ въ травѣ, можетъ быть это листъ упалъ на землю, можетъ быть шаги. Какой-то трепетъ проносится по лѣсу;- бытъ-можетъ, это дыханіе Изелины, — думаю я. По этимъ лѣсамъ ходила Изелина, здѣсь внимала мольбамъ охотниковъ въ желтыхъ сапогахъ и зеленыхъ плащахъ. Она жила въ своей усадьбѣ полмили отсюда, она сидѣла у своего окна, тому уже будетъ четыре человѣческихъ возраста, и слушала звукъ роговъ кругомъ по лѣсу. Здѣсь водился и олень, и волкъ, и медвѣдь, и много здѣсь было; охотниковъ и всѣ видѣли, какъ она росла, и каждый изъ нихъ дожидался ея. Одинъ видѣлъ ея глаза, другой слышалъ ея голосъ; но однажды одинъ безсонный юноша всталъ ночью и пробуравилъ дыру въ комнату Изелины и онъ видѣлъ ея бѣлое бархатистое тѣло. Когда ей исполнилось 12 лѣтъ, явился Дундасъ. Онъ былъ шотландецъ, торговалъ рыбой и у него было много кораблей У него былъ сынъ. Когда Изелинѣ исполнилось 16 лѣтъ, она въ первый разъ увидѣла молодого Дундаса. Это была ея первая любовь…
И такія странныя ощущенія овладѣваютъ мной, и моя голова становится тяжелой, пока я тамъ сижу, я закрываю глаза и снова чувствую поцѣлуй Изелины. — Изелина, неужели это ты, ты, возлюбленная жизни? — говорю я;- а Дидерика ты оставила за деревомъ?.. — Но голова моя становится все тяжелѣе и тяжелѣе, и я плыву по волнамъ сна.
— Люль, люль! — говоритъ чей-то голосъ, кажется, будто семизвѣздіе поетъ у меня въ крови. Это голосъ Изелины.
— Спи, спи; я буду разсказывать тебѣ о своей любви, пока ты спишь, и разскажу тебѣ о моей первой ночи. Я еще помню, что забыла затворить свою дверь; мнѣ было тогда шестнадцать лѣтъ, была весна, дулъ теплый вѣтеръ; явился Дундасъ. Онъ казался орломъ, который съ шумомъ примчался. Я встрѣтила его въ одно прекрасное утро передъ охотой, ему было двадцать пять лѣтъ, онъ возвратился изъ далекаго путешествія; онъ весело шелъ рядомъ со мной по лѣсу, и, когда онъ коснулся меня своей рукой, я начала его любить. На лицѣ у него появились два лихорадочныхъ пятна и мнѣ хотѣлось цѣловать эти пятна. Вечеромъ, послѣ охоты, я пошла и искала его въ саду, и я боялась найти его; я тихонько, про-себя, называла его имя и боялась, что онъ можетъ его услыхать.