Соколова: Ага, легчайшая игра смыслов...
Дыховичный: ...Ролан Быков, который скомороха играет. Или просто девушка, которая идет по полю. Никого он там не учит. Никогда нельзя до конца формулировать вещи. Это выглядит назидательно. Словно я – последняя инстанция. Это мое мнение.
Собчак: Иван, я хочу задать не совсем деликатный вопрос. По праву вашего друга, вашей актрисы, человека, который близко знает и любит вас, восхищается вами. Свой последний фильм – комедию «ЕвропаАзия» – вы снимали, когда вам был поставлен диагноз «рак». Вы монтировали в больнице, зная, что обречены. Почему вы это делали?
Дыховичный: Знаете, я считаю, что прожил довольно длинную и интересную жизнь. Не сказал бы – счастливую, но интересную точно. Когда мне поставили диагноз «рак лимфы» и сказали, что жить осталось три или четыре года, я подумал, что, учитывая мой возраст, это довольно много. И еще я подумал, что самое худшее, это начать себя жалеть.
Соколова: Врачи сразу сказали вам правду?
Дыховичный: Да. Я этого потребовал.
Соколова: И когда вы вышли из того кабинета, куда вы пошли?
Дыховичный: Я поехал домой. И конечно, мне стало себя жалко. Но когда я почувствовал этот комок в горле, то улыбнулся, потому что, знаете, ведь очень приятно, когда себя жалко, и что такой я... несчастный человек, умираю вот... Потом я подумал – а что, может, это такая мне выпала интересная участь? Жить быстрее. Не терять времени. И я действительно совершенно по-другому стал жить.
Собчак: То, что с вами случилось, вы воспринимаете, как плату?
Дыховичный: Да. Я воспринимаю это, как плату, которую взимают с того, кому много дано. И если человек что-то делает не так, заблуждается, не любит жизнь, с ним по-другому разговаривают. С дурака ведь не спрашивают. А с меня спросили. И я не был к этому готов. Но я старался никого не ругать, не винить в этом. Я сам виноват. И если мне сместили срок, надо его правильно использовать, чтобы эти три года не превратились в болезнь. Болезнь – это самое ужасное, что может быть. Весь этот скулеж, жалость, уродство и так далее.
Соколова: А не хотелось выяснить отношения с Небесным Отцом? «Господи, я же был хорошим мальчиком. Почему я, а не они?..»
Дыховичный: Я не считал себя хорошим мальчиком никогда. Хотя, конечно, я себя любил. Есть такая самурайская заповедь. Два раза в день думай о смерти. Это очень умная мысль. Человек должен понимать, что всю жизнь он идет, в общем, к финалу. Но финал для каждого разный. Я очень рано столкнулся с потерей близких людей. Я приучал себя к мысли, что смерть – это то, что может случиться в любую секунду. Ужасно не умирать, а болеть. Я никогда не болел. У меня в театре не было никогда замены. У меня не было второго состава.
Собчак: Вот поэтому меня и поразило ваше поведение в этих обстоятельствах, ваша упорная борьба. Казалось бы, человек веселый, легкий, привыкший к красивой жизни, женщинам, быстрым машинам, должен быть сломлен фатальностью ситуации, необратимостью своего положения. Вы же стали бороться и добились результатов, в которые, глядя на вас полгода назад, почти никто не верил.
Дыховичный: Очень важно вести себя достойно в этой ситуации. Если ты начнешь себя жалеть – конец. И надо жить и делать что-то каждый час, каждый день. Или лучше застрелиться.
Соколова: А не было мысли?
Дыховичный: У всех есть такие мысли. Но надо ставить себе четкие цели. Я понимал, что надо доделать картину. Кто ее доделает? Я и доделывал, несмотря на боли.
Соколова: Вам было очень больно?
Дыховичный: Как вам сказать? Бывало и очень больно. Представьте, что каждый месяц вам делают химиотерапию, после которой у вас наступает полное отсутствие иммунитета. Вы подвержены любой провокации. Каждый раз в момент ее окончания вы умираете. Всерьез. Неделю может держаться температура сорок один. И колотит. Потом вы возвращаетесь обратно.
Соколова: Делать комедию?
Дыховичный: Я комедию делал, да.
Собчак: Еще и анекдоты рассказывал.
Дыховичный: Очень смешные! Очень смешную комедию монтировал, когда отходил. Меня это поддержало. И люди, которые со мной работали. Им было трудно, они смотрели на меня и не узнавали. Но я их подбадривал. И мне кажется, что это меня спасло от многого. Теперь я совершенно не боюсь. Хотя мне и сейчас никто не дал никаких гарантий. Понимаете?
Соколова: То есть вы не знаете, сколько вам осталось жить?
Дыховичный: Полгода назад мне сказали, что я проживу три или четыре года. Затем прошло полгода – произошла ремиссия, и на сегодняшний день неизвестно, сколько мне отпущено.
Соколова: То есть вам в определенном смысле «вернули наркотики»?
Дыховичный: Что вы имеете в виду?
Соколова: Мне кажется, чтобы вынести фатальное и невыносимо грустное для человека устройство мира, человеку «дают наркотики» – ощущение осмысленности жизни, собственной значимости, привязанности, любви, успеха в профессии, отдаленности конца и так далее. Бывают моменты, когда наркотики забирают – депрессия, смертельный диагноз, переживание гибели близких. Человек оказывается в космосе – ледяном, абсолютно определенном и абсолютно пустом пространстве отчаяния. Он видит свой невеликий путь как он есть, без трогательных виньеток, уютного домика, большой дружной семьи и газеты с его знаменитым лицом – просто дорогу от рождения к старости, болезни и смерти. Не всем дано это пережить. Редко кто может об этом разговаривать.
Дыховичный: Знаете, как я думал там, в больнице? Вот приходит навестить меня человек, смотрит на меня. И я вижу, что он просто физически не может на меня смотреть. Я думаю, ну вот, смешно! Может, ты выйдешь – на тебя кирпич упадет! Что ты жалеешь меня, потому что я умираю? Себя жалей!
Собчак: Так легче, когда кирпич.
Дыховичный: Да нет! Человек – пушинка. Вы не представляете, какое это нежное существо. Это ф-фу! Но мы же живем! Мы же вообще через такое проходим! Я всю жизнь был очень большой хулиган, абсолютный экстремал. Но когда у меня появились дети, я стал думать: вот что он сейчас делает во дворе? Господи! А вдруг какая-то палка упадет? Я все время думал о том, сколько рядом с ребенком ужаса происходит.
Соколова: А ребенку – хоть бы хны!
Дыховичный: Вот, я понял, как сказать! В этом состоянии вы должны превратиться в ребенка. Ребенок ничего не понимает, поэтому с ним ничего не может случиться.
Соколова: А как превратиться в ребенка?
Дыховичный: Это легко. Вы просто становитесь абсолютным человеком, у вас есть сиюминутные цели, и вы их выполняете.
Соколова: А как реагировали ваши близкие на то, что с вами происходило?
Дыховичный: По-разному реагировали. Но я был удивлен, что близкие люди ко мне относились удивительно хорошо.
Соколова: Почему это вас удивило?
Дыховичный: Потому что рак – это жуткая болезнь. Я лежал шесть месяцев в больнице. Каждый месяц – ад. Каждый раз ты доходишь почти до самого конца. С тобой страшные вещи происходят – внешние и внутренние. Я не хотел, чтобы люди приходили – старался уберечь. Но у меня есть Оля – моя жена, удивительный человек. Достойный. Она не впала в сентиментальность, не рыдала. Может быть, дома плакала. Но при мне держалась. А я ее всячески в этом поддерживал. И я, правда, смерти теперь не очень боюсь. Я близко к ней подошел и понял, что она такое.
Соколова: И что она такое? Умирающий Феллини сказал, это смерть – путешествие.
Дыховичный: Конечно, путешествие. Только незнамо куда.
Соколова: На самом деле у смерти просто дурная репутация. Никто ведь не доказал, что после нее будет плохо. А люди относятся к ней так, словно это венерическая болезнь.
Дыховичный: Очень странное сравнение. Но похоже.
Соколова: Был еще такой фильм «Жизнь – это болезнь, передающаяся половым путем».
Дыховичный: Не поспоришь. Правильное отношение к смерти у человека призвана формировать религия. Есть религии, где переход человека в иной мир воспринимается позитивно. В нашей православной культуре смерть воспринимается очень тяжело.
Соколова: Пожалуй, самые жуткие похороны – это русские похороны.
Дыховичный: Мне это не очень симпатично, честно говоря. Но у нас очень тяжелая жизнь, и, может быть, поэтому такая у нас и вера. Люди боятся об этом думать и говорить. Но, на мой взгляд, чем больше думаешь об этом, тем легче этому сопротивляться. Мне кажется, человек должен понимать ответственность перед жизнью. Мы думаем, что будем вечны. Особенно такое мышление свойственно сильным, могущественным или богатым людям. Им кажется, что их деньги и воля, сила характера избавят от этого. Но не избавят. И даже не могут спасти ребенка, если он болен. Ничего ты деньгами не сделаешь – ничего! Понимаете?
Соколова: Был такой американский профессор Рэнди Пауш. Недавно он умер от рака поджелудочной железы. Перед смертью этот красивый, успешный человек – воплощение американской мечты – прочел «последнюю лекцию». Запись стала невероятно популярной и посмертно принесла профессору несколько миллионов долларов. Если бы вы читали такую лекцию, что бы сказали вы?
Дыховичный: Принимайте жизнь такой, какая она есть. Любите и цените ее. И жизнь вам ответит. Не сразу. Но мне кажется, это единственный способ. Бывают страшные обиды на жизнь. Я столько раз обижался! Но знаете, что запоминается? Самые трагичные вещи. Даже в путешествии вспоминается то, как вы опоздали на поезд, а не то, как прекрасно вы на нем ехали. Понимаете? Вы запоминаете тех людей, кто не ответил вам взаимностью. Это самые важные для вас люди в жизни. Нужно помнить и тех, кто ответил взаимностью и любил вас, а вы тогда это не ценили. Минуты счастья. Они нам достаточны. Вот такой простой способ жизни, он самый достойный. И вообще, как бы сказать про жизнь? Есть одна фраза. Мне женщина одна в деревне сказала. Я упал, и мне было очень больно. Она сказала: «Если больно – значит жив».
Подвиг разведчика
Собчак: Кого бы нам с тобой еще помучить?
Соколова: Придумала! Давай позовем банкира Лебедева.
Собчак: Сашу? Ну, не знаю... Он хороший человек, мой друг...
Соколова: Ты думаешь, я могу хотя бы на йоту допустить, что обладатель более чем трех миллиардов может быть плохим человеком?! Forbes list и злодейство несовместимы – вот наш девиз! Более того, на сегодня Александр Лебедев – флагман свободы слова, борец за правду...
Собчак: Ты про эту историю с Путиным и Кабаевой?
Соколова: Конечно! Опубликовать в собственной газете слух о грядущей свадьбе премьер-министра и депутата Госдумы – это же настоящий подвиг, учитывая, что премьер-министр – самый обидчивый в мире чекист.
Собчак: Так это же не Лебедев придумал, а какие-то похмельные журналюги.
Соколова: Какая разница! В ситуации тотальной цензуры это была настоящая песнь Буревестника. А какой резонанс! Ты когда-нибудь слышала, чтобы The New York Times и The Washington Post перепечатывали заметки из газеты «Барсик», пардон, «Московский корреспондент»? А пресс-конференция Путина на Сардинии? Это же чистый цирк!
Собчак (с сомнением): Не знаю, станет ли Александр Евгеньевич об этом с нами говорить. Дело-то щекотливое.
Соколова: А мы, как водится, издалека на кривой козе...
Собчак: Придумала! Давай дадим ему фотографии разных гимнасток-депутаток и других спортсменок, желательно ню, и предложим выбрать самую красивую.
Соколова: Иногда мне кажется, что вы, Ксения Анатольевна, оканчивали не МГИМО, а иезуитский колледж.
Собчак: На себя посмотри.
Соколова: Ладно. Решено. Печатаем фотки.
Собчак: И никому не говори про наш план-кинжал. А то мало ли...
Соколова: Могила!
Бар на крыше отеля «Ритц-Карлтон» с роскошным видом на Кремль. В уголке примостились Собчак и Соколова. Бодрой энергичной походкой входит Александр Лебедев в косухе и джинсах.
Собчак и Соколова (умильно): Здравствуйте, Александр Евгеньевич!
Лебедев (сурово): К интервью подготовились? Фотографии гимнасток принесли?!
Собчак: А вы откуда знаете?!
Лебедев: Я старый разведчик.
Соколова: Что, наши телефоны прослушивали?
Лебедев: Упаси боже! Вы думаете, я стал бы нарушать закон, да еще в таком положении?
Собчак: А что у вас за положение?
Лебедев: А вы программу Андрея Караулова не смотрели? Газет не читали? Вот, например, у Ремчукова в «Независимой» написано, что я хуже Сталина.
Соколова: Вы – лучше! А чем мотивировано лестное сравнение?
Лебедев: По версии газеты, Иосиф Виссарионович щадил жен и детей политических противников – в отличие от меня.
Соколова: Ну, во-первых, не щадил, а во-вторых, это г-н Ремчуков поспешил технично от вас отмежеваться. Кстати, в упомянутой газете написано, что вы опубликовали грязный слух о свадьбе Путина и Кабаевой в отместку за то, что вас в Думу не пустили и не дали места сенатора от Ленинградской области. Что скажете?
Лебедев: Бред! Вообще, вся эта история с «Московским корреспондентом» – провокация. Если бы я хотел нанести оскорбление, я бы сделал это в более благородной форме.
Собчак: Почему же оскорбление? Алина Кабаева – красивая девушка. Выдающаяся спортсменка. Депутат Государственной Думы. По-моему, ее расположение делает честь любому мужчине...
Соколова: Только не герою публикации! Владимир Владимирович не был так эмоционален со времен «мочить в сортире». «Терпеть не могу тех, кто лезет со своим гриппозным носом и эротическими фантазиями в чужую жизнь»... Кстати, Александр Евгеньевич, говорят, вы в тот момент болели гриппом?
Лебедев: Это Путин не про меня сказал. Это образ такой собирательный. Но мои враги и эту фразу президента использовали против меня. Те, кто подстроил всю эту провокацию с публикацией статьи.
Собчак: И кто же эти негодяи?
Лебедев: Лужков Ю. М.
Соколова: О, я так и вижу, как маленький лысый человечек под покровом ночи крадется в типографию и там корявым почерком пишет крамольную заметку в газетку...
Лебедев: Ну почему же в типографию? Есть более тонкие способы.
Собчак: Вы считаете, коварный мэр подкупил журналистов?
Лебедев: Я этого не утверждаю, но факты...
Соколова: Бинго! Разумеется, виноваты продажные журналисты. Эти нищие, алчные, беспринципные люди...
Собчак: Алкоголики притом...
Лебедев: Вы смеетесь, а между тем после упомянутых событий часть редакционного коллектива до сих пор беспробудно пьет и в сознание не приходит. Другая часть настучала друг на друга, кто-то кому-то дал в глаз. А третья настучала на весь коллектив и сейчас уже Кремлем взята на работу.
Собчак: А вы к какой части относитесь?
Лебедев: Я – ни к какой. Я издатель, а не журналист.
Соколова: А я – журналист. Поэтому у меня вопрос: зачем же вы наняли на работу таких подонков?
Лебедев: Отвечу вам словами товарища Сталина – у меня нет других писателей.
Соколова: А у меня есть. Только они не будут издавать газету «Московский корреспондент».
Лебедев: Почему?
Соколова: Потому что это очень плохая газета. Даже на фоне общей чудовищности современных российских массмедиа.
Лебедев: Я не согласен. «Московский корреспондент» был интеллектуальным таблоидом.
Соколова: С этого места поподробнее...
Лебедев: Это была попытка простым языком объяснить какие-то вещи московскому обывателю на понятном ему языке. Результатом я был недоволен, как и вы. Собирался перевести газету в еженедельный формат. Закрытие «Московского корреспондента» просто совпало со злосчастной статьей.
Соколова: Да? А я слышала, вы ее закрыли, потому что вам позвонил из ФСБ человек на букву П. А потом еще из Кремля человек на букву...
Лебедев: Нет! Я ее сам закрыл. Этим жестом я признал, что беру на себя часть ответственности, хотя я ничего не знал про статью.
Собчак: Ты знаешь, Ксюш, я думаю, что Александр Евгеньевич говорит нам правду. И становится первым в мире человеком, который сам потопил корабль, не дожидаясь, пока по нему выстрелят из пушки.
Соколова: Отнюдь, дорогая! В последние годы мне пришлось наблюдать множество аналогичных суицидальных актов. Правда, мне они кажутся скорее сексуальными. В том смысле, что кровавый режим еще даже не нагибал, а представители независимой прессы уже портки спустили и в красивой позе стоят...
Собчак: Ну вот хотя бы кто-то заговорил про секс в нашей острой политической колонке. А раз так, давайте, Александр Евгеньевич, представим некую совершенно фантастическую ситуацию. Если бы вас захватили бандиты и сказали: «Лебедев, либо расстрел, либо тебе нужно выбрать одну из наших красавиц-спортсменок к себе в сожительницы или хотя бы на одну ночь». Вот эти прекрасные женщины. Ксюша, передай, пожалуйста, Александру Евгеньевичу фотографии.
Лебедев: Это – провокация! Я же говорил, чтобы не было никаких гимнасток!
Собчак: Тогда – расстрел. Потом, разве мы вам чтото неприличное предлагаем? Вот посмотрите, Чащина. Фигура, кстати, бюстгальтер модный. Вот депутат Госдумы Хоркина живописно раскинулась на диване...
Лебедев: А почему я должен обязательно спортсменку называть?
Собчак: Потому что спорт – это актуально. Мне кажется, в нашей стране спорт вообще становится супертрендом. В частности, женская гимнастика. Как вы думаете, почему столько гимнасток в Госдуме?
Лебедев: В свое время я устал отвечать на вопросы, почему в Госдуме и вообще во власти так много чекистов.
Соколова: А мне кажется, чекист и гимнастка – это вообще идеальный симбиоз. Такие сверхлюди-символы, рабочий и колхозница времен суверенной демократии. Он защищает родину, а она упражняет растяжку и прекрасно варит борщ.
Собчак: Александр Евгеньевич, а вы согласны с тем, что все спортсменки – дуры?
Лебедев: Вы же сами сказали, что среди них есть депутаты Государственной Думы.
Собчак: Чемпионки, красавицы, умницы! Что же вам мешает сделать выбор?
Лебедев: Я выбираю расстрел.
Собчак: Уппс...
Лебедев: Но прошу потом занести в протокол, прежде чем быть расстрелянным, я выступил с высокой оценкой красавиц-спортсменок, которые были мне представлены, и всех российских девушек вообще. Но я – однолюб, я решил выбрать приговор.