Пока что было безопасно. Интуиция молчала, а ведь все чувства напряжены до предела. Значит, в округе, скорее всего, нет аномалий и опасных мутантов.
Хотелось бы быстро пройти по прямой – что тут, метров пятьдесят, фигня! – и начать уже восхождение… но приходилось медлить, останавливаться, передвигаться мелким зигзагом – я избегал любых подозрительных кочек, огибал слишком высокие и яркие пучки травы. Чутье чутьем, а рисковать не стоит.
Постепенность и последовательность выматывает.
Среди сталкеров мало педантов, которым неторопливое, как игра в шахматы, прохождение опасного участка доставит удовольствие. Некоторые срываются. Один раз я видел подобное. Шел я, молодой и зеленый, с двумя «стариками» – Баяном и Грибником, где Пригоршня был, уж и не припомню. Отморозки те еще, хотя о покойниках – или хорошо, или ничего. Баян знаменит был страстью к бородатым анекдотам, а за Грибником тянулся темный хвост наркоманского прошлого и участия в какой-то секте. Собственно, Грибник и сорвался – нервы, подорванные «веществами» не выдержали.
Ситуация тогда сложилась примерно такая же, как и сейчас. Мы с Баяном ждали, прикрывая, а Грибник шел вперед, осторожно, по шагу прокладывая маршрут. Его слегка трясло – когда снимал и оставлял нам рюкзак, я заметил, как дрожали руки.
Местность как местность, довольно глубоко в Зоне. Заброшенная стройка: фундаменты, торчащие из них штыри арматуры, упавший подъемный кран. Была поздняя осень, и мы уже изрядно набрали хабара, но, по слухам, впереди было еще много.
Между двумя фундаментами и должен был пройти Грибник. Жалких двадцать метров.
Полчаса у него ушло на первые пять.
Сперва Грибник шутил, перебрасывался с нами репликами, клял и заклинал Зону. Потом замолчал, видимо, сосредоточился. От напряжения уже даже я устал. Баян курил одну за другой. Грибник остановился, перестав разбрасывать гайки, обернулся к нам: «Пошло оно все! Надоело! Эх, Зона-матушка, выручай!» И пошел вперед, не оглядываясь, легкой танцующей походкой.
Несколько лет прошло, а до сих пор перед глазами стоит: вот он идет. Высокий и тощий, еще нестарый мужик. Беззаботно, как по бульвару – по растрескавшемуся асфальту (а каждый знает: трещины эти опасны), не обращая внимания ни на камни, ни на штыри арматуры, ни на что не обращая внимания, насвистывая веселую мелодию. Я похолодел, обмер. Баян заорал: стой, дурак, стой! Грибник его не услышал. В какой-то момент мне показалось: пройдет. Вот так, играючи, пройдет, потому что он понял Зону, понял правила, потому что Зона – только условность, за рамки которой вырвался сталкер…
Наверное, он не понял, что умер. Ну, я надеюсь, что не понял. Электрический разряд – горизонтальная молния – проскочил между двумя штырями, прошив Грибника насквозь.
Баян сломался на смерти друга. Мы вернулись на базу, сталкер пил месяц, наверное. Я потерял его из виду… И через год где-то услышал о его смерти. Пустил себе пулю в рот. Бывает. И чаще, чем об этом принято говорить.
Сейчас я понимал чувства Грибника. Нервы на пределе, сводит зубы, сжимаются кулаки, звенит в ушах, все внутри трясется мелкой дрожью, и кажется: не выдержишь этого медленного прохождения, этой постепенности, неопределенности. Хочется бежать.
Нельзя.
Я остановился, дав себе минуту отдыха. Просто расслабиться, посмотреть на серое, изменчивое небо, вдохнуть запах воды и травы – спокойный, майский. Прихлопнуть севшего на щеку комара. Не оборачиваться на друзей – их нет, есть только я и Зона. И я спокоен, спокоен, спокоен, черт побери!
Пора было продолжать движение.
Расслабиться не получилось – дикое напряжение прошедших дней, неблагоприятная, так сказать, обстановка в коллективе давали о себе знать, отвлекали. Ну не мог я не думать об оставшихся за спиной! О стукаче, о болезни Энджи, о подозрительных навыках Вика…
А между тем, склон приближался. Уже видно было, что, хоть он и порос травой, взбираться будет проблематично – сыпучка. И не обычная, не мелкие камешки, а торчащие пруты, бетонное крошево, застывшие под дождями мешки с цементом, щедро присыпанные мелким мусором.
Я натянул перчатки – не хватало еще пораниться и занести столбняк или другую заразу. Заболеть в Зоне – верная смерть, мучительная при этом.
Под ногами хрустело битое стекло, на ветках кустов болтались дряхлые полиэтиленовые пакеты. Здесь следовало быть вдвойне осторожным. Зато за мной уже быстрее пройдут остальные. Немного осталось.
Одиночество разведчика – худшее из одиночеств.
Преодолев последние метры, я обернулся, махнул рукой: подходите. Они и без того уже продвинулись, где-то полпути прошли по следам. Аж на душе потеплело. Никита помахал в ответ – вижу, слежу, если что, подстрахую.
Никогда не понимал альпинистов. Помогая себе руками, оскальзываясь, я пополз наверх. Если медленно идти – муторно, но медленно карабкаться – еще и сложно. Устаешь, рассеивается внимание, перед глазами – огромная груда мусора, которую нужно преодолеть. Ладно бы – гордый Эверест, свалка строительных отходов… Бросать гайки было попросту нечем. Я двигался на голой интуиции и вбитых годами практики навыках.
Вот, например, торчит ржавый, но крепкий с виду, крученый прут. Очень заманчиво схватиться за него левой, очень удобно. И нельзя. Перебирая, как краб, конечностями, я сдвинулся подальше от него, зацепился за край бетонного блока и все-таки бросил в направлении прута камешек – проверить. Затрещало – кажется, «молния», но слабенькая, выдохшаяся. Мне бы хватило, впрочем.
Склон был изрыт норами. Судя по диаметру – крысиными. Или, может, суслики какие-нибудь выбрали такое странное место для жилья. В любом случае, в дыры лучше не совать пальцы: а ну как кто-нибудь укусит.
Держаться от них подальше не получалось – то ли предполагаемых сусликов было много, то ли мерещится мне гадость, а дырки эти – естественные образования.
Волосы на загривке встали дыбом.
– Химик! – заорал Пригоршня. – Сзади-слева!
Вцепившись, что есть мочи, в кустик травы правой рукой, я обернулся, глянул вниз и левее.
Матерь божья!
Вообще я не боюсь насекомых.
Склон подо мной шевелился. Воздух наполнился низким гулом и шкрябаньем тысяч лап. Раздался треск – сработала «молния» – и сознание наконец-то вычленило из сплошного коричневого ковра отдельных особей.
Насекомые-мутанты, каждое – с полметра длиной, с уродливыми лапами, напоминающими черепашьи, рудиментарными, бессильно мелькающими крыльями, черными глазами и внушительными жвалами на темно-коричневых, покрытых панцирем, головах. Сегментированные брюшки заканчивались раздвоенными, торчащими вверх, хвостами.
В том, что твари кусаются, я не усомнился ни на секунду.
Уж очень целеустремленно они ползли.
Из норы буквально у меня под носом высунулись усы. Не выдержав, я выхватил «глок» и всадил в мутанта пол-обоймы. Открыла огонь команда слаженно, но не слишком эффективно. Теперь опасность была повсюду: сверху, сбоку. Огромные медведки двигались не очень проворно, и только потому я был еще жив.
Огнемет бы…
А лучше – вертолет и залп напалма.
Умирать вообще не хотелось, а быть сожранным медведками (обычные, вроде, не хищные? или хищные? а, плевать, эти в любом случае не откажутся от человечинки!) – и вовсе. Как назло, по карманам у меня было пусто, даже подорваться, забрав с собой сотню-другую насекомых, не вышло бы.
– Падай! – заорал Вик.
Сдурел?! Я глянул вниз. Вик сжимал банку с каким-то артом.
– Падай!
Я втянул голову в плечи, сгруппировался, разжал руки и покатился вниз. Медведки отскакивали. Я зажмурился, молясь: только не приложиться виском об острый камень… Лодыжку пронзила боль – или напоролся на стекло, или укусили. В руку что-то впилось. Хрустело – хотелось верить, что хитиновые панцири медведок, а не мои ребра… Я ссыпался вниз. На самом деле падать было невысоко, но кувырки оглушили: поднявшись на четвереньки, я отполз за товарищей и там ждал, когда перестанет кружиться голова. Вик подбежал практически вплотную к усыпанному насекомыми склону, размахнулся и метнул контейнер.
Стекло разбилось.
– На землю! – крикнул Вик. – Замри! – И рухнул, как подкошенный.
Мы попадали, накрыв головы руками. Побороть любопытство я не смог, поэтому подглядывал, стараясь не шевелиться. По-прежнему болела лодыжка и неприятно дергало предплечье, но ранами заняться успею, главное – жив остался.
– Твою ж Зону душу мать! – восхищенно пробормотал Никита.
Подобный эффект производит очень редкий и ценный арт, «морской еж». «Взведенный» еж – грозное оружие. Почуяв биологический объект, мечется по помещению, уничтожая все вокруг. Но Вик применил что-то другое, хотя и похожее: множество маленьких ярко-оранжевых шариков скакали по склонам свалки, презрев силу притяжения и прочие законы физики.
И взрывались, сталкиваясь с насекомыми. Без вспышки, но с довольно громким хлопком, а главное – заметным эффектом: во все стороны летели оторванные конечности, крылья. Рядом со мной шлепнулась все еще подергивающая жвалами голова.
Подобный эффект производит очень редкий и ценный арт, «морской еж». «Взведенный» еж – грозное оружие. Почуяв биологический объект, мечется по помещению, уничтожая все вокруг. Но Вик применил что-то другое, хотя и похожее: множество маленьких ярко-оранжевых шариков скакали по склонам свалки, презрев силу притяжения и прочие законы физики.
И взрывались, сталкиваясь с насекомыми. Без вспышки, но с довольно громким хлопком, а главное – заметным эффектом: во все стороны летели оторванные конечности, крылья. Рядом со мной шлепнулась все еще подергивающая жвалами голова.
Хорошо, что умирали медведки молча.
Через несколько минут все прекратилось. Вик поднялся, прицелился, несколько раз выстрелил – наверное, добивал покалеченных особей. Склоны свалки опустели.
– Что это было? – спросил Шнобель.
– Еще в Любече купил, – похвастался Вик. – Сказали, «личинки морского ежа» – еж, мол, один, а этих много. На самом деле, насколько я понял, никакие это не личинки. Артефакт такой. Много мелких… эээ… особей, взрываются при взаимодействии с биологическими объектами. Берег на крайний случай. Вот, пригодилось.
– Спасибо, – пробормотала Энджи, вставая и отряхивая волосы от застрявшего сора.
Закончив, она подошла ко мне и принялась осматривать. Не скрою, это было довольно приятно: во-первых, в глазах у девушки светилось искреннее беспокойство, во-вторых, касалась она бережно. Ногу мне прокусили-таки, на разодранной штанине выступила кровь. Хорошо, не сильно досталось – так, кожу повредил. А предплечье я просто оцарапал.
Сильнее всего пострадала одежда – теперь вместо приличного костюма на мне красовались живописные лохмотья.
Пригоршня распотрошил аптечку и вколол универсальную сыворотку и антибиотик.
– Как думаешь, путь свободен? – спросил он. – Идти сможешь?
– Смогу. Надо же забраться наверх. Вик, много у тебя еще «ежей»?
– Увы, больше нет. Вообще ничего более-менее полезного не осталось. Я же по случаю купил, не искал.
– Значит, будем надеяться на удачу.
Я кое-как оправил одежду, поднялся и охнул от боли – нога, конечно, действовала, но плохо.
Энджи протянула мне шприц-ручку с обезболивающим, коснулась запястья:
– Ты в порядке?
– Раз живой – значит, в порядке. – Я выдавил из себя улыбку.
Карабкаться на склон, покрытый останками медведок, не хотелось – мало ли, какие там еще сюрпризы, да и мерзко… Но выбора у меня не было.
* * *На этот раз склон был чист, и я напрасно дергался при каждом шорохе. Вспотев скорее от страха, чем от напряжения, наконец-то одолел его и поднялся на плоскую вершину холма. Свалка, если верить карте, была небольшая, но край тонул в непонятно откуда взявшемся сероватом тумане, постоянно движущемся, будто что-то кипело там, и вился пар.
Отчетливо тянуло тухлым яйцом. Странно, мусор-то, во-первых, промышленный, во-вторых, старый.
Осмотревшись и не заметив опасности, я поискал, за что бы зацепить веревку. Неподалеку нашелся бетонный блок с торчащей из него арматурой. Рискуя переломать ноги, кое-как доковылял, закрепил трос и вернулся к краю.
Команда стояла внизу. Ждала.
– Все чисто! – крикнул я. – Первый – Вик.
И кинул веревку вниз. Она размоталась с тихим шелестом, зацепив и обвалив несколько камней. Вик крякнул, натянул перчатки и принялся подниматься, упираясь подошвами в ненадежный склон и держась за веревку. Получалось у него быстро – всего через несколько минут он вскарабкался наверх.
– Надо рюкзаки поднять, – сказал Вик.
И правда. Я отдал команду. Никита прицепил мой рюкзак. Вдвоем мы шустро втащили поклажу, правда, я не мог поклясться, что от такого способа транспортировки ничего не пострадало. Следом – рюкзак Вика. Потом поднялся Шнобель.
Порядок определял Никита, но я понимал: Энджи и Вик заодно. Они работают в паре, значит, нужно эту пару разбить. При этом Вик сильный, ловкий и до сих пор как предатель себя не проявил. К тому же, если бы ему нужна была карта, он бы давно ее забрал. А если ему нужно, чтобы мы прошли Зону, мешать не станет. Патриот и Шнобель вряд ли вместе, но по отдельности никому из них нельзя доверять.
Шнобель рюкзак внизу не оставил, так и карабкался с ним на спине. Чисто рак-отшельник – все свое ношу с собой.
Поэтому Шнобель наверх прибыл взопревший и красномордый. Уперся руками в колени, часто и тяжело дыша.
– Пошло. Оно. Всё. Захера. Дальше. Идти-то?!
– За деньги, – ответил я. Глянул вниз и скомандовал: – Энджи!
Девушка сидела на траве. Она поднялась, пошатнулась. Пригоршня подхватил ее под руку. Я ждал. Видно было, что самостоятельно подняться Энджи не сможет.
– Ей становится хуже? – спросил я у Вика.
Дядя развел руками:
– Она не говорит. Никогда не жалуется. Но переход дается ей с трудом.
– Никита! – скомандовал я. – Обвяжите ее за пояс, мы втянем. Энджи, главное, ногами помогай! Перебирай! Сможешь?
Она ответила, но я не расслышал. Сердце защемило. Тяжело больной человек цепляется за любую соломинку, за призрак надежды. Если скрутило и врачи не помогают, обращаются к бабкам-знахаркам, экстрасенсам, священникам и прочим мошенникам, лишь бы не признавать: пора уже сдаться, болезнь победила. Рак легких – приговор. Раз Энджи здесь, значит, операции не будет, а химиотерапия бесполезна. И таблетки она пьет чисто из упрямства. И в Зону идет – тоже.
Зона же все понимает и дает упрямцам шанс.
Так в руки к девчонке попала бесценная карта Бельмастого.
Почувствуй себя работником хосписа, называется. Оттащи безнадежно больную в самую мясорубку.
Но, может быть, мы ее и правда спасем?
Такая тонкая, Энджи, болтающаяся на веревке (Никита не просто обвязал ее вокруг пояса, достал карабины и соорудил беседку), казалась тяжелой. Мы втроем поднимали ее со всей аккуратностью. Вик молча переживал, Шнобель ругался в голос.
Наконец, мы втащили Энджи на «плато». Она попробовала встать, но снова не смогла – лицо белое, в испарине, глаза обведены черным. На четвереньках Энджи отползла от края.
– Вик, помоги ей, – распорядился я.
Вик встал рядом с племянницей на колени, что-то спросил, Энджи кивнула, он распаковал рюкзак, вытащил спальник, бросил на камни.
Да, ситуация. Впереди крайне неприятное место, а у нас в отряде – одна больная девушка и один слегка потрепанный я. По-хорошему, нужен большой привал, но мы не можем его себе позволить: если темнота застигнет нас на возвышенности, нам хана.
Или Энджи пойдет, или придется ее нести.
С Патриотом и Пригоршней никаких трудностей, ожидаемо, не возникло. Никита моментально оценил обстановку и масштаб проблемы. Поскреб в затылке.
– Дела-а. И никакого укрытия.
Значит, подумал о том же, о чем и я: большой привал дал бы Энджи шанс набраться сил, а так… Девушка закашлялась. Вик с отчаянием глянул на меня.
Ну что я мог сделать?
– У меня тут, – сказал Патриот, – аптечка неплохая. На крайний случай. Похоже, крайний случай уже настал.
– Не переводи, – прошептала Энджи, – мне не поможет.
– Поможет, – заверил Патриот, отстегивая объемную аптечку с рюкзака, – еще как. Всем поможет. Это от Болотного Доктора снадобье. Как достал – не спрашивайте.
– Оно что… – Энджи слегка задыхалась, губы у нее посинели, – от всех болезней?
– Ну, практически. Не лечит, но идти сможешь. Создает иллюзию, будто здоров, приток сил. На двенадцать часов. Опасная штука, потом отсыпаться надо и может хуже стать.
– Хуже уже не будет.
– Вот и я так думаю. – Патриот быстро зыркнул на меня, напоминая о ночной находке, будто я мог позабыть. – Что хуже уже не будет. А через двенадцать часов, может, выберемся, найдем укрытие. И ты отдохнешь. Тебе, Химик, не предлагаю.
– Да мне-то что? Пустяки, царапина. Зараза к заразе не пристает.
Снадобье от Болотного Доктора, легендарной личности, не делавшей различия между человеком и мутантом, оказалось какими-то сушеными листьями, скатанными в шарики размером с вишню, на манер дорогого китайского чая.
– Ты уверен? – строго спросил Пригоршня. – Если отравишь – шкуру спущу.
– Не отравлю. Ну хочешь, на себе продемонстрирую?
Шариков на его ладони было всего три.
– Хочу! – набычился Патриот.
– Не нужно. Я верю. – Энджи протянула руку. – Давай. Что с этим делать, заваривать?
– Просто жевать. Прожуешь, полежи полчасика. Должно стать хорошо.
С разудалой улыбкой смертника Энджи сунула траву в рот, скривилась, прошамкала:
– Горько!
– Ложись, – настаивал Патриот, – голова может закружиться.
Энджи вытянулась на спальнике и прикрыла глаза.
– А не пожрать ли нам? – оживился Шнобель.
Вот с виду – обычный мужик, некрупный, толстым назвать уж точно язык не повернется. А лишь бы пожрать!
– Предлагаю организовать разведку, – встрял Вик. – Чтобы не терять времени. Я так понял, ночевать здесь нельзя? Мы с Патриотом можем прогуляться…
– В Зоне нигде нельзя ночевать, – ответил я, – только в укрытии. Если очень припечет, конечно, в лесу тоже… Но не на свалке. Так что ты прав. Но в разведке смысла нет: за полчаса далеко вы не уйдете, а поблизости, вроде, чисто. Пойдем все вместе.