Шнобель обрадовался и принялся доставать консервы. Жевали без аппетита, просто потому, что нужно было. Патриот, движимый романтическими чувствами, соорудил из хлеба и тушенки огромный бутерброд для Энджи, но девушка задремала, и будить ее мы не разрешили: щеки Энджи порозовели, дыхание стало ровным.
– А постоянно это средство применять нельзя? – поинтересовался Вик. – И где найти Болотного Доктора?
– На болоте, – нехотя откликнулся Патриот, – но людей он не любит. Мне через третьи руки снадобье попало. И это не лекарство. Говорил же: оно маскирует болезнь, человек чувствует себя здоровым. Можно и с оторванной ногой побегать… только кровь все равно вытечет и все равно умрешь. Правда, без боли.
– Аналогия понятна. – Вик нахмурился.
Но почему Энджи сразу не сказала, что идет за лекарством? Боялась, что мы не решимся сопровождать умирающую? А ведь не решились бы, плюнули: благородство благородством, а ради чужого человека жизнью рисковать – плохая идея.
Девушка вздохнула и открыла глаза. Вид у нее был хорошо отдохнувшего человека, на губах вновь появилась улыбка.
– Спасибо, Патриот! Чувствую себя замечательно! Пожрать мне оставили что-нибудь?
Пригоршня, злобно покосившись на Патриота, подсел к Энджи и протянул бутерброд.
Пока доедали и собирались, я еще раз сверился с картой. Закрытая туманом область – клубящееся марево впереди. До нее ничего подозрительного не отмечено. Немного смущает то, что медведки на схему тоже не попали… Ладно, разберемся. Я на всякий случай закинулся обезболивающим и почувствовал себя сносно, даже хорошо: повеселевшая и похорошевшая Энджи внушала оптимизм, и не хотелось думать, какой ценой она расплатится за временное облегчение.
А вот после туманной области – деревня Желдаки, обитаемая или нет, непонятно. Потом заброшенная база, лес и собственно поле аномалий и соответственно – артефактов.
Как-нибудь выкрутимся, а там и лекарство обязательно найдем. А лекарство от рака – это, вспомнилось, Нобелевская премия. Интересно, за артефакт тоже дадут? Хороши мы будем, особенно – Пригоршня в своей вечной шляпе – на вручении. Представив Шнобеля в смокинге, прыснул, Никита, разомлевший от кормления больной, улыбнулся в ответ.
– Пора. Порядок движения прежний, – объявил я.
Было подозрительно тихо. Даже мусор хрустел под ногами деликатно – вообще по краю свалка была укатана, наверное, ее закрыли еще до катастрофы. Энджи и Вик приободрились, а вот Никита с каждым шагом становился смурнее: как и я, давно понял – если тихо, жди беды. Идти легко и безопасно, гайки и камушки падают, как положено, мутантов не видно, на экране ПДА – только твоя группа? Молись, сталкер. Зона готовит тебе что-то экстраординарное на десерт.
Это как «глаз тайфуна» – очаг спокойствия посреди бури.
Маленький очажок. Расслабляющий.
Туман приблизился. Не придвинулся сплошной стеной, а просто мы, незаметно для себя, вошли в реденькую мглу. Вроде бы все видно, но слегка расплываются контуры предметов, звуки стали приглушенными, а серое небо размыло, теперь оно сливается с близким горизонтом. И еще – стемнело. Я даже на часы глянул: нет, все нормально, никаких шуток со временем, до вечера далеко. Просто туман становится плотнее и усиливается запах сероводорода.
– Группа, стой! – я поднял руку.
Отряд послушно замер. Я повернулся и понял: от эйфории не осталось и следа. Все – сосредоточены, оружие готово к бою, местность под перекрестным контролем.
– Не хочется мне вперед, – выразил общий настрой Шнобель. – Активно не хочется! Я так подозреваю, ничего хорошего там нет!
– Другого пути тоже нет, – сообщил я. – А если этот указан, значит, можно пройти. Наша задача: пройти без потерь. И как можно быстрее. Хотя быстрота важна только при ловле блох. М-да.
Мысли разбежались: категорически невозможно сосредоточиться на мотивационной речи, когда туман, шагах в десяти становящийся непроглядным, шевелится и вытягивает свои щупальца. Хотя мы не двигались с места, дымка становилась всё гуще, и в ней, кажется, кто-то бесшумно ходил.
– Не стрелять, – прошептал Никита. – Никому не стрелять без команды! Изменяем порядок движения!
Мы перестроились: теперь Энджи, как самая слабая, двигалась в «коробке»: впереди мы с Патриотом, по бокам – Шнобель и Вик, позади – Никита. Скорость снизилась до близкой к нулевой: мы плелись в полутьме, где даже силуэт соседа угадывался с трудом, а звуки тонули в густом тумане, и пытались не вляпаться в аномалию.
Стоило подумать об этом, как очередная гайка, вильнув белым хвостом, ушла в бок. Я тут же остановил группу и отправил следом еще три гайки. Так и есть: неправильно они падают, притягивает их что-то.
Вокруг клубился кисель. Не тот, розовый, ягодный, который подают в столовых, а больничный, овсяный, мучнисто-серый. Влага каплями оседала на ресницах, стекала по шее за шиворот.
Еще одна гайка.
Я прислушался: металлический щелчок, будто она упала на что-то железное.
Все страньше и страньше, как говорилось в детской книжке. А главное, в той стороне ничего не чувствуется, интуиция предательски молчит.
– Проверить периметр, – приказал я.
– Чисто. – Шнобель, идущий с дальней от меня стороны.
– Чисто. – Никита.
– Чисто. – Вик.
– А у меня – не чисто, – это Патриот.
Значит, загадочная аномалия слева и впереди.
– Берем правее, – резюмировал я. – Шнобель, проверь.
Мирный стук падающей мелочи – гаек и камешков.
– Вроде, нормально.
– Три шага вправо. Очень медленно. За Шнобелем.
Мы сдвинулись правее, я проверил – снова можно было идти вперед. Конечно, направление в тумане легко потерять, поэтому шли исключительно по компасу. Зашагали – медленнее черепахи. Свой запас гаек я почти растратил. Надо будет еще наковырять, свалка – самое подходящее для этого место. Только бы из мглы выйти.
Слева что-то темнело. Большое и кубическое – то ли обломок стены, то ли камень. Когда мы проходили мимо, я заметил «хвосты» бинтов – гайки прилепились к грани куба.
Компас, по которому я ориентировался, внезапно сошел с ума: стрелка закрутилась на месте, как намагниченная.
– Что за… – выругался Никита.
И меня осенило. На всякий случай я прицельно швырнул в стену камень – врезался и отскочил. Следом – гайку. Прилипла. В тумане образовалась небольшая прореха, и мы увидели огромный темный брусок, высотой метра в два, «украшенный» металлической мелочью.
– Магнит! – рассмеялся я. – Ребят, это же просто магнит! Здоровенный, правда. Постоянный магнит, надо же. Потому и компас чудит.
– Точно? – усомнился Пригоршня.
– Ну а что это, по-твоему? Напряги остатки школьных знаний. Что у нас притягивает железо? Магнит. Потому и моя интуиция молчит. Штука-то вполне безопасная. Отойдем – и компасы заработают.
Туман сразу показался не таким зловещим: в условиях плохой видимости легко придумать хоть жупела, хоть бабайку. Ну кто в детстве не замечал в ночной комнате притаившихся по углам чудовищ? Самого себя напугать – плевое дело.
– Не расслабляемся, – напомнил Пригоршня. – Магнит, шмагнит… Это – Зона, а не эээ… музей эээ… Всяких технических штук!
Впрочем, его голос звучал довольно весело.
– А ты, Химик, – обратился он ко мне, – мог бы и раньше догадаться. По твоей же научной части!
– Тут лучше перебдеть, – отшутился я. – Чем недобдеть. Ну что, потопали?
И мы потопали. Не так резво, как хотелось бы, но резвее, чем до магнита. Немного расслабились.
Туман по-прежнему был почти непроглядным, и в нем что-то двигалось, наверное, просто тени, он же неравномерный. Смотреть приходилось по большей части под ноги. Я достал фонарь, прикрепил на планку Пикаттини, остальные последовали моему примеру. В водяной взвеси лучи света казались джедайскими мечами, разве что не жужжали. Они метались, перекрещивались, и, честно говоря, мало помогали.
Я двигался в стойке low-ready, подняв винтовку на уровень груди и уперев приклад в плечо, с пальцем на спусковом крючке, но не прижимаясь щекой и не целясь, глядя поверх ствола. Ноги расставлены и напружинены, пятка правой не касается земли, так безопаснее всего отступать, если не поднимать ноги высоко – не споткнешься. Никита, кроме наствольного, еще и на тулью шляпы налобный фонарь прицепил. В общем, видно нас было издалека, и шумели мы, относительно воцарившегося в тумане беззвучия, преизрядно.
Так нам было не очень страшно.
И это нас чуть не погубило.
Я даже не отследил момент, когда слабое и неопасное шевеление в глубинах тумана оформилось во что-то более конкретное: силуэты стали не столь расплывчатыми, задвигались быстрее. Лучи фонарей выхватывали мечущиеся тени, больше похожие на живые организмы, а не на случайный сгусток водяной пыли…
– Стреляй! – завопил Пригоршня дурным голосом.
Я вскинул винтовку и, не целясь толком, принялся палить в туман. По чему стреляем, я соображал целых несколько секунд.
– Стреляй! – завопил Пригоршня дурным голосом.
Я вскинул винтовку и, не целясь толком, принялся палить в туман. По чему стреляем, я соображал целых несколько секунд.
То, что мелькало в тумане все ближе и ближе к нам, напоминало змей или шеи диплодоков.
Палец сам перескочил на спусковой крючок гранатомета – патрон был в стволе, – и я выпалил прямо, не задумываясь о том, куда попаду.
Грохнуло знатно. Заряд был осколочный, и я надеялся, что зацепило как можно больше тварей. Отдачей ударило в плечо. Я опустил левую руку, нащупал в патронташе еще один патрон и перезарядил гранатомет.
– Отставить! – крикнул Пригоршня. – Держать круговую оборону!
Никита стрелял из дробовика от бедра, не целясь. Энджи делала одиночные выстрелы – видно было, как короткий ствол ее пистолета-пулемета дергается, выдавая неопытного стрелка. Патриот палил очередями, Шнобель вполне грамотно обращался с винтовкой, а вот Вик меня удивил. От мужчины его возраста и армейской выучки можно ожидать классической «дуэльной» стойки, до сих пор принятой у нас в полиции и армии: одна рука опущена или за спиной, вторая вытянута, спина прямая, подбородок гордо вскинут… Но Вик держал пистолет обеими руками, подсогнув левую, при этом он ссутулился, наклонившись вперед. Никита, когда натаскивал меня на работу с короткостволом, демонстрировал разницу между американским и израильским стилем. Какой из них какой я, естественно, не запомнил, надергал удобных хватов из обоих, отработал передвижение – и забыл термины, как многие практики.
Вроде бы, Вик держал «глок» по-американски.
Молодец, кстати, так удобнее, чем Дантеса из себя изображать.
Твари, озлобившись, перешли в наступление.
Разглядеть их толком не получалось – что-то очень быстрое и очень-очень гибкое, действительно змееобразное. Меня передернуло от отвращения, но я взял себя в руки и стрелял теперь по возможности по целям.
Тени кружили, делая резкие выпады, Энджи звонко бранилась, сдавленно ругался Шнобель. Все внимание было сосредоточено на мутантах… Я заменил магазин, сунув истраченный в карман – это только в кино ими разбрасываются, а где потом новый возьмешь?
Из-за постоянной стрельбы слышно было плохо, в воздухе, перебивая вонь сероводорода, висел запах пороха.
Новый цикл атаки. Кончатся они или нет?
Показалось, что нас стало меньше. Я заставил себя отвлечься буквально на долю секунды, чтобы пересчитать своих, и остолбенел: не было Патриота.
– Где Патриот? – крикнул я.
Ответом была растерянная ругань.
– Утащили, – отрывисто сказала Энджи, – мы не заметили, а его утащили.
– Ангидрид твою валентность! – не удержался я. – Через медный купорос!
Прямо перед лицом щелкнули челюсти мутанта – больше всего это напоминало пасть «чужого» из старого фантастического фильма.
Я отмахнулся стволом. Тварь скрылась в тумане.
Кажется, самая пора настала молиться и вспоминать прожитую жизнь, утешая себя тем, что скоро с семьей увижусь…
Закончилось все еще быстрее, чем началось. Мутанты растворились в тумане, словно их и не было. Если бы не исчезнувший Патриот, можно было бы решить, что мы стали жертвой морока.
– Надо его найти, – прохрипел Никита.
– Его сожрали, да? – пробормотала Энджи. – Его что, съели, поэтому нас оставили в покое?
Я посветил на землю. Несколько шагов – и вот он, кровавый след. Небольшая лужица черной жидкости, вокруг – отстрелянные гильзы. Укусили его, что ли? Такое чувство, что подстрелили.
А потом уже сбили с ног и потянули. Насколько же быстро это произошло, что никто ничего не заметил? Конечно, мы были сосредоточены, но ведь Патриот даже крикнуть не успел!
Дальше его волокли – на камнях и мусоре остались мазки крови. Мы двинулись по следу, не забывая прислушиваться и смотреть по сторонам. Паники не было – только опустошение, то, что приходит за гранью страха и отчаяния. Не выбраться нам со свалки. Легко бороться со зримым врагом, а с невидимым, появляющимся ниоткуда и исчезающим никуда, что делать?
Патриота мы нашли быстро.
Он сидел, привалившись спиной к груде битого кирпича, на коленях лежал «калаш», рюкзак валялся рядом. Патриот тяжело, булькая, дышал, на губах пузырилась кровавая пена. Одежда – лохмотьями, грудь, ноги в крови. Не понятно даже, куда он ранен.
– Друг! – Никита упал рядом с ним на колени, принялся обшаривать. – Дружище, сейчас мы тебе поможем! Где у тебя это снадобье, которое ты Энджи давал? Сжуешь листиков, а мы перебинтуем, донесем тебя до укрытия! Ты что, умирать тут вздумал?
Он тормошил и тормошил Патриота, но тот не откликался. Глаза его были приоткрыты, поблескивал белок. Я с удивлением заметил, что начало светлеть – туман редел.
– Бойтесь, – пробормотал Патриот еле слышно. – Бойтесь Скубиду.
– Ты о ком? – переспросил Пригоршня.
Но Патриот не ответил – хриплое дыхание его прервалось, он дернулся, выгнулся дугой, уронив автомат, и умер.
Мы замерли в молчании.
– Предсмертный бред, – высказался Вик. – Надо его похоронить, да, по сталкерским обычаям?
– Надо-то надо, – Шнобель почесал нос, – но место уж больно поганое, нельзя здесь задерживаться.
Нам ничего не оставалось, как согласиться. Поднялся ветер, и туман практически истаял, и тварей не было заметно, зато проглянул край свалки. Видимо, мутанты приходили только во мгле. Никита осторожно расстегнул нагрудный карман мертвого товарища, где по традиции хранили паспорт, достал и протянул мне документ.
Я открыл его.
Патриота звали Александр Галицкий, он родился в Москве, и было ему тридцать два года. За обложку он вложил пятитысячную купюру и листок с телефонами.
Вспомнив свои подозрения, я отстегнул его ПДА, открыл отправленные сообщения: пусто. Зато мигал желтый конверт непрочитанного входящего.
«Патриот, спасибо, сведения получили, теперь ждем информацию о вашем маршруте. До связи».
Ругнувшись, я зачитал сообщение вслух и добавил:
– Вот, кто сливал наш маршрут. Осталось выяснить, кому.
Шнобель снял его окровавленную куртку и принялся обыскивать, Пригоршня похлопал по карманам его штанов, вытащил нож и рулончик туалетной бумаги. Шнобель издал радостный возглас, демонстративно щелкнул своим модным ножом, вскрыл потайной карман и с видом победителя вручил мне пластиковую карточку. В ней значилось, что Галицкий был подполковником российских спецслужб. Действующим причем. Не «военсталом», а настоящим контрразведчиком.
Вот этот парень с отечественным оружием – из ФСБ?!
Под ложечкой засосало: вот оно как, вот он – «крот», лежит мертвый. И с одной стороны – значит, опасность со стороны загадочных «мародеров» и прочих темных личностей (узнаю почерк родной «кровавой гэбни»!) нам больше не грозит. И никто не узнает, куда мы идем. С другой, ФСБ начнет искать сотрудника, а нас с Пригоршней в Зоне каждая радиоактивная свинья знает. И с третьей – жаль парня. По-человечески он был мне симпатичен, даже не хочется верить, что он предатель.
Энджи подошла ко мне, потопталась рядом, словно хотела что-то спросить, но передумала.
Мужчины молчали.
– Нужно идти, – наконец, сказал я. – Патриота… Сашу… придется оставить. Документы передадим родным. Нам нужно идти, пока снова не поднялся туман.
Разобрав имущество покойного и прикрыв ему лицо его же курткой, мы двинулись к краю свалки. Туман больше не сгущался, путь был ясен и прост, и только на сердце – невозможно гадко. Шнобель, яростно и зло улыбаясь, нес за спиной гитару Патриота.
Будто удовлетворившись одной жертвой, Помойка отпустила нас. Ветер стал сильнее, разогнав не только туман, но и низкую облачность, выглянуло закатное солнце, низкое, красное, подсвечивающее все контрастным алым светом. С края холма я смотрел на березовую рощу внизу. Казалось, что стволы истекают кровью.
Предстоял спуск. Зелье, которое покойный Патриот дал Энджи, еще действовало, и девушка держалась бодро.
На этот раз на разведку отправили Шнобеля, он сам вызвался. Я был ему благодарен: укушенная нога разболелась, голень раздуло, надо бы антибиотики вколоть. Шнобель резво спустился вниз и заявил:
– Все чисто, нор нет.
– Тогда жди внизу, – приказал Никита.
Заметив мое состояние, напарник принял командование группой – без лишних слов, просто перехватил, как подхватывают падающего… Оказалось, медведки ядовиты, и я с трудом держался. Хотелось просто лечь. Может человек взять – и заболеть, переложив ответственность на других? И пусть они себе идут дальше, добывают лекарства, а меня спрячут в схроне, оставив еды и воды, я потерплю. Спать буду, спать, спать…
– Андрей, – Энджи внезапно оказалась рядом, обняла за плечи, усадила на землю, – что с тобой?
– Нормально всё.
– Ты горишь, у тебя жар! – она легко прикоснулась губами к моему лбу, отстранилась.
Глаза у Энджи были глубокие, умные, огромные, и очень печальные.
Вспомнилась любимая книга отрочества – «Три товарища» Ремарка. О настоящей мужской дружбе и о настоящей, раз в жизни приключающейся, любви. Главная героиня, возлюбленная героя, была с самого начала обречена – и знала это, и потому отдавалась жизни ярко, бездумно и безумно. Энджи похожа на нее. Та же жажда жизни и тот же привлекательный для здоровых флер обреченности, отмеченности судьбой.