Он был не только сильным, но и мудрым, Газиф Букмассо…
Это было выгодно — жить в трейлере. В случае опасности можно было моментально собраться и укатить по лесным дорогам, туда, где его никто не знает, где живут львы и тигры…
Ключи от трейлера были спрятаны там, где обычно прячут ключи от машины водители всего мира — слегка присыпанные песком, они лежали под передним колесом многотонного тягача…
Сначала он завел двигатель. Заработало все: загудел кондиционер, загорелась индикаторная лампочка холодильника.
В холодильнике Газиф взял литровую бутылку воды, отвинтил пробку и, не отрывая от горлышка бутылки пересохших, потрескавшихся от соленой воды и солнца опухших губ, осушил бутылку разом.
…Почти так же, как недавно он пил ром на борту своего судна.
От отчаяния и злобы захотелось выть…
Судно… Его судно… Оно приносило деньги, вещи, оно приносило славу. И кем он сейчас будет, потеряв свое судно?..
А еще совсем недавно, лежа в трейлере на диване, он мечтал.
Он мечтал о том, что на вырученные за богатый выкуп деньги купит еще одно судно, на рынке в Могадишо наймет новую команду, благо голодных и нищих людей, желающих хорошо жить, полно…
Он мечтал, что построит себе особняк на берегу моря — нет, не в Пунтленде, где много чиновников и полиции, где в любой день может поменяться власть, а здесь, на берегу лагуны. И совсем неважно, что здесь нет электричества. Сейчас прогресс, сейчас, если у тебя есть доллары, можно купить мощные японские дизель-генераторы и быть независимым хозяином. Здесь он поставит электрогенераторы, поставит высокие заборы, заведет сторожей и черных злющих собак. Дом у него будет двухэтажный, с большими белыми колоннами, как в Могадишо… Тогда он сможет взять себе сразу четырех жен, как истинный мусульманин, как всякий уважаемый богатый человек. Одной из жен, возможно, будет стройная Фатима, которая сейчас живет и работает в гостинице «Африка-Люкс» и часто, приезжая к родителям, навещает его.
Он мечтал о том времени, когда уже не будет плавать в море, за него эту рискованную работу будут делать нанятые пираты, а он, уважаемый человек, будет только давать указания по телефону…
И вот сейчас ничего не осталось от его корабля. Ни-че-го…
Обессиленный, Газиф рухнул на диван и забылся…
Во сне он видел воду… Его тело колыхалось на волнах, подымалось то вверх, то вниз…
А потом он увидел ухмыляющегося белозубого Салеха, стройную нежную Фатиму, которая почему-то прижималась к Салеху…
Внезапно, будто кто его толкнул, Газиф очнулся. Звериным чутьем он почувствовал, что в трейлере кто-то есть. Услышал еле слышное гудение кондиционера. Машинально он схватился за рукоятку своего неразлучного ножа. Но тут Газиф почувствовал, что кто-то нежно гладит его руку.
Рядом, поглаживая его руку, сидела на диване Фатима. Потом она стала гладить и его небритое мужественное лицо, те места, где были раны и ссадины, теперь уже засохшие…
— Я приехала домой… В поселке говорят, что ваше судно взорвал Салех… Здесь все жалеют вас. Без вас в поселке не будет риса, не будет богатых вещей — ничего не будет… Я увидела пустой трейлер. Я подумала, что и тебя уже нет в живых. Со слезами я пришла сюда, где мы первый раз встретились. Я плакала горько. И здесь — о-о чудо! — я увидела, что дверь трейлера открыта. И ты — живой. Мудрый Аллах спас тебя для того, чтобы мы были вместе. Я так счастлива…
— Мы будем вместе, Фатима… Мы обязательно будем вместе… Иди ко мне поближе, Фатима…
Газиф медленно расстегнул легенький воздушный халатик Фатимы и начинал поглаживать ее черное сладкое тело: небольшую грудь, умещающуюся в ладони, осиную мягкую талию, нежный изгиб бедер… Фатима, вздрогнув от прикосновения рук Газифа, сама прильнула к нему…
Через час, осчастливленная ласками Газифа, Фатима незаметной мышкой выскользнула из трейлера.
Сейчас немного отдохнувший, успокоенный ласками Фатимы, Газиф думал о своей судьбе по-иному…
Газиф был не только сильным мужчиной, но еще — это он точно знал — умным. Он в любой ситуации находил спасительный выход, не зря он стал капитаном пиратов. Не зря он в свое время учился в университете, и если бы под его руку не подвернулся сын вождя…
То, что судно его взорвано, еще мало кто знал. Кроме Фатимы, никто не знал, что он чудом спасся. И не нужно, чтобы об этом кто-то знал. Газиф предупредил Фатиму, чтобы она никому не говорила о том, что он жив.
Сейчас, когда Фатима ушла, у него окончательно созрел план действий. Расслабляться не было времени. Нужно было действовать быстро и решительно.
Надо обязательно вернуться на сухогруз и от имени Салеха потребовать от Москвы выкуп… Салеха не надо убивать. Убить Салеха можно будет потом.
Он, Газиф, по-иному разделается с Салехом.
У Газифа снова появятся большие деньги.
Он купит себе новенькое судно и наймет новую команду пиратов.
Вскоре он будет сидеть на веранде своего двухэтажного особняка и смотреть, как на лужайке жители поселка под ритмичные звуки тамтамов пляшут ритуальные танцы: они, разукрашенные белой краской, будут кружить, приплясывая, вокруг костра, вскидывать вверх остроконечные копья и воинственно выкрикивать магические слова, способные убить его заклятых врагов…
Кого эти слова будут убивать — это Газиф знал точно… Естественно, первым подохнет от проклятий его заклятый враг Салех. В любом случае дни его жизни сочтены.
Он, Газиф, уже ощущал себя хозяином не только лагуны, но и всего побережья. Он будет смеяться и обнимать четырех жен, а его враги будут корчиться в агониях.
11 19 сентября 2009 года. 18 часов З5 минут. Операция «Захват»
Батяня очнулся. С трудом открыл глаза. Он лежал на спине. На нем неподвижно лежал грузный и тяжелый Чалов.
Болело все тело. Каска с веб-камерой была разворочена, фактически эта каска и спасла его. Медленным движением руки Батяня стянул с головы теперь уже не нужную каску и отбросил ее в сторону. Затем, упираясь изо всех сил в Чалова, он скинул его с себя.
Только теперь Батяня увидел, что Чалов погиб. Лицо его уже белело.
Говорят, что к смерти привыкнуть нельзя. Тем более нельзя привыкнуть к смерти близкого тебе человека.
Сжав зубы, Батяня неподвижно смотрел на Чалова — своего лучшего друга, лицо которого было безмятежно-спокойно.
Батяне вспомнились веселые незлобивые шутки Чалова, его добродушная живая улыбка… Он, Батяня, всегда знал, что у него есть друг, и это ощущение присутствия в его жизни друга, верного и надежного, придавало ему силы, как придает силы любая верная дружба. И теперь Батяня ощутил, что у него больше никого нет, — он остался совсем один… Без всякой поддержки…
Вспомнилась командировка на Северный Кавказ, где Чалов спас ему жизнь. Он и сейчас, не задумываясь, спас…
Внезапно чувство жалости пронзило Батяню. Он, Чалов, еще ничего в жизни не успел испытать: ни ласки любимой женщины, ни радости отцовства…
Вдруг будто кто-то невидимый сказал Батяне: «Жалостью, жалостью мир спасется…»
Отгоняя от себя эти слова, Батяня тряхнул головой, вытер мокрое от слез лицо и, когда он поднял взгляд на группу, бойцы увидели, как он изменился: лицо посерело, а в глазах появился черный пугающий блеск. И страшно было смотреть на лицо Батяни, а тем более встречаться с ним взглядом.
— С-скоты! Настоящие с-скоты! Ответите, — непонятно кому пообещал Батяня. Затем тихо прошептал:
— Калмыко-ов! Ты слышишь, Калмыков?
Он боялся, что и Калмыкова сейчас не услышит.
— Я здесь, товарищ Лавров, — послышался голос Калмыкова.
В минуты смертельной опасности они уже не называли друг друга по званию, они обращались друг к другу по фамилии. Они все были равны перед смертью, и, спаянные годами совместной опасной работы, они, как никто другой, понимали, что такое взаимовыручка.
— Что с остальными?
— Живы.
Батяня медленно поднялся. Осмотрел палубу.
Дверь, ведущая в радиорубку, была выворочена мощным взрывом.
Только сейчас Батяня понял, что произошло. Радиорубка была заминирована. Когда прозвучало непонятно откуда взявшееся: «Козлы. Уроды», — Чалов первым дернулся на эти звуки и своим телом прикрыл его.
— Собери всех, Калмыков, — глухо сказал Батяня.
— Есть, — отозвался Калмыков. Взрывной волной его, как и многих бойцов, отбросило в сторону — туда, где была дверь ходовой рубки.
Возле Батяни быстро собралась группа захвата.
Врач, осмотрев тело Чалова, накрыл его куском серого брезента.
Взглянув на железную дверь, ведущую в ходовую рубку, Батяня произнес:
— Дверь ходовой рубки не трогать. Если заминировали дверь радиорубки, то и эту ходовую рубку заминировали. Калмыков, вскройте окно и посмотрите, что там творится.
Калмыков и эмчеэсовец тут же приступили к делу. Разбив стекло пожарного щита, взяли топор и багор. Коротким багром выломали железную оконную раму. Калмыков заглянул внутрь машинного отделения и сказал:
— Заминировали, гады… Провода от двери тянутся, товарищ Лавров. Что делать прикажете, товарищ Лавров?
— Сидоркин, ты остаешься здесь, на палубе. А мы спускаемся вниз. Посмотрим, какие там еще подлянки нам приготовили, — сказал Лавров.
По одному бойцы спустились по металлической лестнице вниз — в трюм корабля, где были узкие проходы, где вдоль стены вверху крепились вентиляционные квадратные короба. Продвинувшись немного по узкому проходу, они уткнулись в дверь, ведущую еще ниже — в трюмное помещение.
Но дверь эта была просто-напросто заварена.
За дверью из глубины судна послышался и затих какой-то звук.
Все насторожились. Замерли.
В углу возле заваренной двери Батяня увидел небольшой серебристый баллон с вентилем. Подняв баллон, подержав его в руке, Батяня по весу определил, что он пуст.
— Они их газом потравили… — сказал Батяня, ни к кому конкретно не обращаясь.
Все поняли, что Батяня говорил о несчастных морпехах…
Внезапно внутри вентиляционного короба послышались звуки. Кто-то быстро пробежал над их головами.
— Кто там? Стой, стрелять буду…
В ответ послышался непонятный шорох и опять уже знакомое:
— Коз-злы…
Все снова замерли, не сводя взглядов с вентиляционного короба.
— Может, и нам за ним последовать? — предложил эмчеэсовец, кивая головой на вентиляционный короб.
Бойцы почему-то дружно посмотрели на Калмыкова, но тот только плечами дернул:
— Не протиснусь, товарищ Лавров. Голова, возможно, и пройдет, но плечи…
Батяня и сам хорошо видел, что Калмыкову в короб не протиснуться при всем его желании.
Калмыков был маленьким, но коренастым. Мало кто во взводе мог похвастаться тем, что в рукопашной схватке побеждал Калмыкова. Победить его мог только громадина Сидоркин. И то не всегда…
Сверху по лестнице спустился встревоженный Сидоркин:
— Товарищ Лавров, в ходовой рубке кто-то есть.
— Но она же закрыта и заминирована, — ответил вместо Батяни Калмыков. — Что я — слепой, что ли? У меня зрение хорошее. Я белку на охоте бил… Я в глаз белки попадал…
Все поднялись на палубу. Пододвинув пустую бочку к окну, бойцы поочередно посмотрели внутрь ходовой рубки.
В рубке и в самом деле никого не было. Но на столе, который до сих пор был пуст, лежал разорванный пакетик с семечками. Вокруг пакетика лежала шелуха…
— Черт знает, что творится, — озабоченно произнес Батяня, глядя на умного Калмыкова…
В это время где-то в недрах сухогруза приглушенно и коротко взвыла полицейская сирена.
Взвыв, она тут же замолкла.
12 19 сентября 2009 года. 9 часов З0 минут
Могадишо — огромный полуторамиллионный город — поражал своим разнообразием.
Присутствие европейцев сказалось на его архитектуре. Многие здания были построены на европейский лад, но много было и таких, которые были построены еще в древние времена. Особенно много таких древних глиняных строений было на окраине города. В узких — двум машинам не разминуться — улочках было легко заблудиться…
В центре столицы, как и во всяком центре любой столицы, было убрано и чисто. Центральная городская площадь была окружена со всех сторон каменными домами, построенными в основном еще при итальянском владычестве, когда хозяевами города были белые. В этих домах находились различные административные учреждения: правительство, полицейские учреждения, почтамт, судебные инстанции. Перед входом в каждое из этих зданий стояли бетонные заграждения. Перед заграждениями лениво прохаживались полицейские с автоматами наперевес…
Все здания были уже порядком обветшалые, даже на здании правительства уже осыпалась штукатурка.
Возможно, штукатурка осыпалась сама по себе, а возможно — в результате перестрелки во время попытки последнего переворота…
Люди привыкают ко всему, даже к перестрелкам, даже к военным переворотам… По центральной площади сновали машины, не обращая никакого внимания на знаки и сигналы светофоров…
Центральные улицы были запружены людьми.
Полуторамиллионное население города каждый день хочет что-то есть и пить, и потому жизнь в центре города кипит с утра и до позднего вечера.
Но все это — в центре столицы. Стоит отойти от центральной площади хотя бы на пару кварталов, как тут же столкнешься с иной жизнью, где царят нищета и убожество.
Недалеко от центральной площади за железными воротами и высокой серой бетонной стеной высился двухэтажный особняк. Перед воротами для особо любознательных граждан была вывешена табличка, указывающая, что здесь находится Информационный аналитический центр.
Чей центр, какую информацию он анализировал — не указывалось…
За воротами перед ухоженным белым зданием чернела асфальтированная ровная дорожка. По ней могла проехать легковая машина. Перед самым входом в здание была разбита круглая цветочная клумба — легковая машина, объезжая клумбу, могла остановиться перед самым входом. Зеленые аккуратно подстриженные кусты обрамляли дорожку с двух сторон.
Все во дворе указывало на то, что здесь живут богатые люди: подстриженная газонная трава, высокие пальмы, цветы на клумбах, небольшой бассейн, в центре которого бил фонтан…
Джон Ланкастер подъехал на легковой машине к этому зданию ровно в назначенное ему время — не раньше и не позже. Он остановился перед воротами, зная, что сейчас его машину рассматривают в видеокамеру.
Как и его самого.
Ворота медленно и бесшумно раздвинулись. Ланкастер въехал во двор и двинулся по знакомому маршруту — по дорожке вдоль клумбы.
Быстро выйдя из взятой напрокат машины, Ланкастер тут же направился к входу в здание — к невысокой темной двери, которую предупредительно открыл охранник-европеец.
В здании Ланкастера ждали.
Говорят, что в богатых развитых странах, где тротуары моют с мылом и моющим порошком, перед входом в магазины можно прочитать:
«ЕСЛИ ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО ВАМ НУЖНО В ЖИЗНИ — ЗАХОДИТЕ, — У НАС НАЙДЕТЕ».
Говорят, что в богатых странах почти все в жизни, о чем только можно мечтать, можно как купить, так и продать. Так вот, дорогой читатель, открою секрет: в тех богатых странах даже и людей оценивают в деньгах… Встречаются, допустим, двое знакомых на улице, и вместо приветствия один и говорит:
— Выглядишь на сто баксов…
Ну, может, и не на сто баксов, может, и на пятьсот… Это уже смотря кто оценивает и смотря кого…
Так вот, ежели предположить, что ухоженный Ланкастер выглядел на тысячу баксов — включая, разумеется, черный дорогой костюм, английские запонки, серый галстук, легкие туфли, дорогие духи, светлую рубашку, — то его непосредственное начальство выглядело на сто тысяч баксов.
А может, и больше…
И дело было не в одежде начальства, нет…
Скажу вам по секрету, дорогой любимый читатель, что, как думается мне, одень придурка хоть на три тысячи баксов, но, взглянув на него, тут же поймешь, кто красуется перед тобой. Глупость не спрячешь и тупой безжизненный взгляд темными очками не скроешь…
А ежели он, этот придурок, еще и ротик свой откроет, то о какой там сотне баксов можно говорить…
Не знаю, как вы, но я подобных людей часто встречаю…
Но — в сторону мои личные рассуждения, посмотрим, что происходит в Информационном аналитическом центре…
Артуру Маккейну, встречавшему Ланкастера в своем кабинете, было сорок девять лет — тот возраст, когда самостоятельный мужчина может позволить себе одеваться и выглядеть так, как ему удобно, а не так, чтобы выглядеть значительным в глазах окружающих его людей… Именно в таком возрасте многие мужчины неожиданно для окружающих начинают носить усы, другие, наоборот, сбривают их.
Не многие мужчины могут себе такое позволить.
Артур Маккейн вот уже лет десять брил себе голову налысо. Ни единой волосинки на голове у Маккейна не было, и может, поэтому его лицо было особенно запоминающимся. У него были круглые, но не слишком упитанные щеки, густые рыжие брови над небольшими, вечно прищуренными глазами, полные красные губы. Все, кто хоть раз видел Маккейна, запоминали его лицо навсегда. На большинство людей, видевших Маккейна впервые, он производил впечатление простодушного и недалекого весельчака…
Встретившись первый раз с Маккейном, а тем более услышав от него пару фраз типа: «Что вы говорите? А я и не предполагал такое услышать…» — можно было подумать, что перед тобой наивный простачок. Но потом, уловив быстрый, оценивающий взгляд Маккейна, ты начинаешь сомневаться в своей оценке.