По приезде в Москву Ощепкова ожидала все та же рутина, но с поправкой на большую громоздкость всесоюзного бюрократического аппарата. Да и бог бы с ним, в Москве уж можно этим всем заниматься сколько угодно, но, как оказалось, уехать из Новосибирска тоже не так-то просто. Особенно человеку семейному, особенно с учетом того, что жена его – почти лежачая, а ряд процедур в органах власти непременно требуют присутствия лично…
А тем временем наступила осень, холодная и промозглая. В Новосибирске царили затяжные дожди и пронизывающие до костей ветра. Но такие мелочи, как погода или состояние здоровья соискателя, никогда и нигде не интересуют чиновника. У него своя работа, он вовсе не обязан… и так далее, плюс к тому советский чиновник пролетарского происхождения совершал свой труд под девизом «Мы не рабы, рабы не мы», а потому удобство народа для слуг того же народа всегда занимало самое последнее место.
Так что все то, что произошло далее, вовсе не удивительно. Удивительно другое – то, что Мария Ощепкова продержалась достаточно долго. Три месяца она стоически сносила визиты по разным советским учреждениям, сидела в очередях, где чихали, кашляли и сморкались здоровые, но подхватившие простуду граждане, и даже если ей было тяжело, не жаловалась и не роптала.
И оставалась, если можно так выразиться, здоровой. С учетом имеющегося туберкулеза.
И вот, когда все формальности, казалось, были улажены и оставалось всего ничего до переезда; когда можно было собирать вещи, да что там можно – нужно, поскольку на освобождение казенной жилплощади давалось им две недели; когда Спиридонов уже выбил койку в туббольнице имени Снегирева, на Собачьей площадке, рядом с консерваторией Глиера, и комнату в общежитии завода Авиахима, – случилась беда.
Будь Мария Ощепкова в здравии, она, вероятно, и не заметила бы этой простуды, но туберкулез подточил ее силы, так что жила она одной силой воли. Ее жизнь висела на волоске, и достаточно было самого легкого прикосновения, чтобы этот волосок оборвался.
* * *Спиридонов соскочил с подножки поезда еще до полной его остановки. Вещей у него с собой не было, зато во внутреннем кармане пальто лежал пакет с магической формулой легендарного Реввоенсовета – «аллюр, три креста». «Подателю сего все органы партийного, советского, красноармейского и красногвардейского руководства, все органы учета и контроля, все организации транспорта и связи должны оказать максимальное содействие в масштабах компетенции» – гласила бумага в пакете.
Всю полноту обеспеченной этой бумагой власти надо было употребить для спасения жены Ощепкова. Всю дорогу от Москвы до Новосибирска Спиридонов ломал голову, что и как он может сделать. Против него работали огромные пространства страны и погода, порой останавливавшая состав снежной переметой, но он очень надеялся, что успеет…
Хотя бы на этот раз.
Не для себя – для Ощепкова.
Но, увидев его – все под тою же липой, так приятно пахнувшей в тот памятный его приезд, а ныне с голыми ветками, на которых кое-где налип снег, – Спиридонов понял, что не успел.
Вид у Ощепкова был ровно такой, как полгода назад, но его глаза изменились. В них, в глубине, за зрачками, застыла немая боль.
– Все, – сказал он, не здороваясь. – Можно было не приезжать…
Голос Ощепкова звучал глухо.
– Идемте, – сказал Спиридонов, и Ощепков покорно побрел за ним. Они дошли до площади, где стояли, кутаясь в башлыки, промерзшие извозчики. Один подошел к ним.
– Куда едем, товарищи? – спросил он. Ощепков молчал.
Спиридонов ответил вместо него:
– Домой. Знаете, куда?
Извозчик кивнул, и они пошли за ним.
По дороге молчали. Увидев магазин губпотребсоюза, Спиридонов велел остановиться. Вспомнив Фудзиюки, он купил бутылку «Казёнки», две пачки папирос, буханку-кирпич и пахнущую клейстером ливерную колбасу производства потребкооперации. Затем поехали дальше.
Ощепков жил в небольшом частном доме – вероятно, некогда флигеле богатого дома. Теперь это было общежитие. Флигелек был совсем маленький, кроме сеней в нем была лишь одна комната, половину которой занимала печка. И в комнате, и в сенях было очень чисто. Спиридонов усадил Ощепкова за стол, нарезал колбасу и хлеб, нашел пару стаканов…
Ощепков сидел неподвижно.
За весь вечер они обменялись едва дюжиной слов.
– У вас было такое, чтобы что-то случалось – и стало темно?.. – отстраненным голосом уронил Ощепков. – Будто в комнате без окон погасили лампу?
– Было, – ответил ему Спиридонов.
– И как… как вы пережили это?
– Тренировался.
Они опять долго молчали, потом Ощепков все тем же голосом поделился:
– Машенька очень хотела, чтобы у нас был ребенок… да вот не вышло.
Спиридонов подумал, как важно, должно быть, для Ощепкова то, что он ему говорит – и как пусто и бессмысленно это звучит. Потому только кивнул. Он понимал боль Ощепкова. И чувствовал ту же боль когда-то. Раньше. Наверно, совсем в другой жизни.
Ощепков выпил и вытер губы рукавом. Спиридонов закурил.
– Я опять холост и одинок, – сказал Ощепков, а Спиридонов ждал, когда он заплачет. Неправда, что настоящие мужчины не плачут. Бывают случаи, когда плачут даже бронзовые барельефы.
Но Ощепков так и не заплакал, лишь повторил:
– Холост и одинок…
* * *После полуночи Ощепков заснул, а Спиридонов просидел без сна до утра. Утром они перекусили тем, что осталось, не разговаривая.
– Пойдем… к ней? – только и прозвучала одна фраза из уст Ощепкова.
Спиридонов кивнул. Идти оказалось недалеко, каких-нибудь два квартала. Кладбище было новым, но уютным – с молодым березняком и новой же деревянной церквушкой, выкрашенной в синее и голубое – цвета Богородицы. В церкви шла служба. Когда дьяк хорошим баритоном завел «миром Господу помолимся», Ощепков остановился и торопливо перекрестился. Затем повел Спиридонова дальше.
Они подошли к новым могилам: снег здесь был перемешан с грязью и глиной, и казалось, что земля покрыта запекшейся кровью. Ощепков остановился у припорошенной снежком свежей могилы, на которой уже успели поставить выкрашенную в белое деревянную пирамидку со звездой.
– Виктор Афанасьевич, – начал Ощепков, когда они постояли у могильного холмика. – Вы уж меня простите, но никуда я не поеду отсюда. Зачем?
– А зачем вам здесь оставаться? – мягко возразил Спиридонов. – Мучить себя? Вы закончили свои дела, попрощались со всеми. Уезжайте. Уезжайте подальше, Василий Сергеевич.
Ощепков поднял глаза. Спиридонов отметил, что в глазу у него лопнул сосудик.
– А как же она? – тихо спросил он. – Как я ее оставлю?
– Вы ее не оставите, – ответил ему Спиридонов. – Где бы вы ни были, она будет с вами. В вашем сердце. В вашей памяти.
Ощепков долго смотрел на него. Затем медленно кивнул, но как-то неуверенно, и тогда Спиридонов добавил:
– Просто спросите себя: хотела ли бы она, чтобы вы остались с ней здесь. На могиле. Или хотела бы, чтобы вы шли дальше? Вы говорили, она хотела, чтобы у вас были дети? Тогда исполните ее желание!
– Как? – Ощепков отпрянул. – Виктор Афанасьевич, как вас понимать?
– Вы можете подготовить хороших бойцов. Это и будут ваши дети! Моя жена мне так и сказала, когда у нас не…
И осекся, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.
– Так, значит, вы тоже… – пробормотал Ощепков.
Спиридонов положил руку ему на плечо:
– Да. И довольно об этом.
Ощепков кивнул, сгреб с могильного холмика горсть земли, скатал в шарик, сунул другую руку в карман пальто и, достав небольшой платочек с оборочками, явно дамский, осторожно завернул в него землю и, взглянув в глаза Спиридонову, твердо сказал:
– Тогда идем на вокзал.
– А… зайти за вещами? – напомнил ему Спиридонов.
– Что вещи… Все, что мне нужно, у меня с собой. И, знаете, я боюсь. Боюсь, что не смогу уйти, если сейчас…
Он замолчал, не закончив. Но Спиридонов все понял.
– Хорошо. Идем на вокзал.
Сколько раз впоследствии Спиридонов пожалеет об этом решении!
Глава 7 Проклятые дни
1933
До чего странными бывают капризы этой дамы – Судьбы!
Зал боевых искусств общества «Динамо» перебрался в отремонтированное здание Московского общества любителей лайт-тенниса, закрытого в восемнадцатом. Это место на Петровке было Спиридонову хорошо известно: в этом здании он в семнадцатом открыл свои курсы, попутно возглавив осиротевший и вскоре почивший в бозе бывший Императорский яхт-клуб, располагавшийся на близлежащих озерах… на которых они с Клавушкой не раз катались на коньках.
Раньше такое обилие воспоминаний, связанных с этим местом, заставило бы Спиридонова обходить его десятой дорогой (что он и делал долгое время, отказываясь переводить в помещения вновь открывшихся кортов свои курсы), но после второй поездки в Новосибирск что-то у него в душе поменялось. Теперь он не боялся того, что скрывает его память, и, когда накатывали воспоминания, предавался им лишь с толикой грусти.
Он вышел на крыльцо и потянулся к карману френча за папиросами. И тут же опустил клапан – на крыльцо высыпали его ученики. В их присутствии Спиридонов старался не курить.
Будущие милиционеры веселой гурьбой скатились со ступенек. На учителя они не обращали внимания. Спиридонов невольно ими залюбовался: крепкие, ладные, а уж на татами какие молодцы!
– Ну пока, ребята, – зычно попрощался самый высокий из парней, пожимая руки всем остальным. У него были голубые глаза и пшеничного цвета кучерявый чуб, родом он был откуда-то с юга Курской области. – Побегу я.
– Коль, а ты куда это так быстро? – спросил другой, смуглый, как цыган, парень, родом из Краснодарского края.
– Куда-куда, на кудыкину гору, – отмахнулся Коля, улыбаясь. – Побегу это ГТО сдавать, вторую ступень.
– Да на кой оно тебе? – удивился «цыган» (звали его Руслан). – Без значка, что ли, непонятно, что ты и к труду, и к обороне готов?
Николай смутился:
– Да… это. Я ж говорил… В общем, Маруська заклевала: у всех, говорит, значки, а у тебя что? Я-де знаю, что ты у меня самый лучший, но и перед подругами похвастать охота.
Парни загоготали, конфузя Кольку. Спиридонов почувствовал раздражение: Николай в этой группе был первым бойцом, а из-за какой-то вздорной девицы должен бежать сдавать бессмысленные нормативы. Ради какого-то там значка…
– Вьет из тебя веревки твоя Марусенция, – продолжал цеплять Николая Руслан. – Так, глядишь, она тебя и на планерное поле затащит…
– Тьфу на тебя, тетеря, – с досадой отвечал Николай. – У меня уже три прыжка, скоро пятерку себе повешу. А про Маруську еще слово скажешь, я тебя в следующий раз так изломаю, сам Виктор Афанасьевич не разогнет.
Спиридонов деликатно кашлянул. Ребята, как по команде, обернулись к нему.
– Я лично не вижу ничего плохого ни в сдаче норм ГТО, ни в прыжках с парашютом, – спокойно, с улыбкой, проговорил Спиридонов. – Если, конечно, не в ущерб нашим занятиям. Честно говоря, я уверен, каждый из вас с легкостью сдаст эти самые нормативы. А девочки – они такие, падкие на все блестящее, ровно сороки.
Ребята несмело заулыбались. Но Спиридонов подмигнул, и молодежь вновь с удовольствием зашлась хохотом. И все-таки он испытывал нечто вроде изжоги, только не в желудке, а в душе. На то были свои причины…
* * *Когда ребята разошлись, Спиридонов достал вожделенную папиросу и закурил. Теперь он курил не «Кино», а более дорогой и более легкий «Люкс». Все бы ничего, но «Люксом» Виктор Афанасьевич не накуривался, потому дымил даже больше, чем раньше.
Покурив, Спиридонов сошел с крыльца и задумчиво побрел в сторону Петровки, но, не пройдя и сотни шагов, остановился, развернулся и вернулся к крыльцу. Здесь стояло несколько автомобилей, среди которых ничем не выделялся самый обычный «ГАЗ-А». Этот автомобиль числился за обществом «Динамо», но был предоставлен Спиридонову в личное распоряжение по инициативе товарища Ягоды. Надо сказать, по инициативе товарища Ягоды в жизни Спиридонова произошли довольно большие изменения.
Началось все с того, что первый зам Менжинского неожиданно нагрянул к нему на тренировку в компании Молчанова и одного из первых учеников Спиридонова, Коли Власика. Спиридонов визиту начальства не удивился, спокойно завершил тренировку и вышел к высшему руководству ОГПУ.
– Виктор Афанасьевич, у меня к вам, собственно, два вопроса, – с порога начал Генрих Григорьевич Ягода. – Где бы мы могли спокойно поговорить, на свежем воздухе, например?
Спиридонов предложил выйти к прудам. Была осень. Стремительно теряющее жар солнце золотило воду, на ее поверхности плавали опавшие листья. Дорожка вдоль пруда, впрочем, была тщательно очищена от листвы.
– Вячеслав Рудольфович совсем плох, – тихо сказал Ягода. – Почти не встает, а врачи только руками разводят. Так уж получилось, что фактически я руковожу всеми делами Управления. Вот Политбюро и решило, что, пока Вячеслав Рудольфович не поправится, я буду исполнять его обязанности временно.
Шедший немного позади Власик угрюмо кивнул.
– Даже и не знаю, что сказать, – ответил Спиридонов. – Поздравлять в этой ситуации считаю неуместным, но отмечу, что вы – единственный, кто с этим справится.
Теперь кивнул Ягода:
– Хорошо, давайте сразу к делу. Мы считаем, что систему подготовки кадров по вашей методике следует расширять. В нашем ведомстве грядут большие перемены по причинам, о которых я скажу позже. Уже точно известно, что нас преобразовывают в наркомат.
– Давно пора, – кивнул Спиридонов. Он не был идеалистом и прекрасно понимал, что от идеалистической концепции, заключающейся в том, что рост сознания масс со временем сделает Государственное политическое управление ненужным, следует отказаться как можно скорее. Виктор Афанасьевич не вникал в тонкости исторического материализма, но от своих учеников знал положение дел в обществе. Преступлений и преступников меньше, увы, не становилось. Штаты РККМ все увеличивались, и содержать такую структуру вне контроля специализированного наркомата было, конечно, непростительным благодушием.
– Кроме того, есть договоренность, что все искусственные ограничения на расширение штатов наших структур будут сняты. Это означает, что нам необходимо будет больше подготовленных бойцов, – продолжил Ягода.
– Надо будет больше – подготовим больше, – пожал плечами Спиридонов. – Могу предложить отозвать из милицейских структур нескольких наиболее способных учеников, и я быстро подготовлю из них инструкторов.
– Вот-вот, – подхватил Ягода. – Более того, Виктор Афанасьевич, мы бы хотели, чтобы вы помимо общей подготовки создали и специальные курсы подготовки инструкторов. А мы в этом вам всемерно поспособствуем.
– Не вижу никаких препятствий к этому, – ответил Спиридонов. – Но мне нужно будет дня два-три на то, чтобы выработать соответствующие учебные планы.
– Замечательно! – ответил Ягода. – Сосредоточьтесь, пожалуйста, на этой работе. Если вам что-то будет необходимо…
– Я представлю вам список тех, кого хотелось бы видеть в первой группе, – ответил Спиридонов. – Передам на́рочно, завтра к двенадцати ноль-ноль. А больше пока ничего.
– Конечно же, мы позаботимся об улучшении ваших социально-бытовых условий, – пообещал Ягода.
– Это лишнее, – ответил Спиридонов. – Я живу один, и мне всего хватает. Но вы говорили, что у вас ко мне два дела…
Ягода на мгновение отвернулся, глядя на попытки вороны на лету отнять у чайки выловленную ею рыбешку. В конце концов чайка рыбку упустила, но и ворона осталась ни с чем.
– В процессе подготовки к нашему разговору, – сказал Ягода, оборачиваясь к Спиридонову, – мы ознакомились с существующей альтернативой вашей системе – активно развиваемой и пропагандируемой в Рабоче-Крестьянской Красной Армии и структурах Всеобщего воинского обучения системой дзюудо.
– Моя система также построена на основе дзюудо, – кивнул Спиридонов, – и является ее дальнейшим развитием. Вы имеете в виду систему Ощепкова?
– Да, – подтвердил Ягода. – Возможно, вы не знаете, но у этой системы есть свои активные сторонники, прежде всего в Наркомате военных и морских дел. Они пытались навязать ее нам и, возможно, не оставят свои попытки в будущем. Однако, проанализировав обе системы, мы пришли к выводу, что ваш вариант более подходит для наших целей…
– …потому что более рассчитан на углубленную и специализированную подготовку, чем система Ощепкова, – закончил его мысль Спиридонов. – Я с вами полностью согласен.
– Видите ли, Виктор Афанасьевич… – Ягода заложил руки за спину. По странному совпадению, при этом Власик и Молчанов стали заметно отставать. – Есть мнение, что существование двух подобных систем нецелесообразно, если не сказать больше…
– Это заблуждение, – сухо сказал Спиридонов. – Теоретически можно валить лес лучковой пилой, но двуручная пила больше пригодна для этих целей. Вместе с тем этой пилой практически невозможно распустить полено на шалевочную доску, с чем лучковая пила справляется быстро и эффективно. У каждого инструмента должно быть свое применение.
– Похоже, вы правы, – улыбнулся Ягода. – Но тогда встает другой вопрос: целесообразно ли иметь двух лесорубов, если один из них хорошо справляется и с двуручной, и с лучковой пилой?
– Целесообразно, – ответил Спиридонов. – Лучше пусть каждый из этих лесорубов сосредоточится на своем процессе. Кто-то валит лес, кто-то распускает его на доски. Тем более что Василий Сергеевич Ощепков – действительно профессионал хорошего уровня. Я бы сказал – лучший из возможных. У него…
Не договорив, Спиридонов осекся: как раз сейчас Япония оккупировала Маньчжурию, и в советской прессе поднялась настоящая антияпонская волна. Уместно ли будет упоминание о Кодокане?
– …второй дан по этому дзюудо, – произнес за него Ягода. – В том-то и дело, Виктор Афанасьевич…