Не договорив, Спиридонов осекся: как раз сейчас Япония оккупировала Маньчжурию, и в советской прессе поднялась настоящая антияпонская волна. Уместно ли будет упоминание о Кодокане?
– …второй дан по этому дзюудо, – произнес за него Ягода. – В том-то и дело, Виктор Афанасьевич…
Он подошел ближе и взял Спиридонова под руку. Спиридонов внутренне поморщился: подобное панибратство, даже исходящее от непосредственного начальства, ему претило.
– Мы начинаем с подозрением относиться к тому, простите, болоту, которое у нас на Дальнем Востоке, – сообщил Ягода доверительным тоном. – Скажу откровенно: сейчас мы работаем над раскрытием шпионско-террористической организации, работающей в пользу Японии. Число фигурантов впечатляющее – сто тридцать восемь партийных и государственных служащих. Сто тридцать восемь! – и Ягода воздел руки к небу так, словно число «сто тридцать восемь» обладало для него каким-то особым, каббалистическим смыслом.
Спиридонов молчал. Как будто в первый раз. Троцкистско-зиновьевский заговор помасштабнее будет. Но Ягода продолжил:
– И, я думаю, это еще не конец. Сейчас мы перетрясаем личные дела всего дальневосточного партгосактива. Работы – непочатый край. И в ходе этой работы всплыло дело Ощепкова.
Спиридонову разговор активно не нравился. С недавних пор ему вообще не хотелось вспоминать об Ощепкове. Однако же он сказал:
– Свое мнение об Ощепкове я изложил в рапорте, который, если мне не изменяет память, я подавал Менжинскому в вашем присутствии, Генрих Григорьевич.
Ягода наморщил лоб:
– Ах да, припоминаю… И вы не изменили свою точку зрения об этом человеке?
– Нет, – ответил Спиридонов. Он и кривил душой, и нет: все то, что он указал в рапорте, он готов был подписать еще раз.
Другое дело, что сам Василий Сергеевич его разочаровал. Но, по мнению Виктора Афанасьевича, это уже не имело никакого значения.
– Видите ли, – продолжал Ягода, – Ощепков – кадровый разведчик, начинавший работу еще до Октябрьской революции…
– Мне это хорошо известно, – проговорил Спиридонов. – Сам Ощепков рассказал мне всю свою биографию без утайки, и…
– Он не просто разведчик, – добавил Ягода, – а очень хороший и, замечу, чрезвычайно удачливый.
– У него своя метода, – кивнул Спиридонов. – Но Василий Сергеевич не по своей вине был провален и теперь сосредоточился на других вопросах.
– Провален ли? – подхватил Ягода. – Вы, Виктор Афанасьевич, простите, но мне все это кажется подозрительным…
– А мне нет, – заупрямился Спиридонов. – Я уверен, здесь копать без толку. И вам не советую.
– А мы все-таки покопаем… – Ягода жестом подозвал Молчанова и Власика. – Георгий Андреевич, как мы и говорили, у Виктора Афанасьевича теперь прибавится работы. Позаботьтесь о том, чтобы он имел все необходимое, как мы договаривались.
– Так точно, – ответил Молчанов.
Когда Ягода с Молчановым ушли, Власик несколько задержался. Он был одним из первых учеников Спиридонова, еще при Дзержинском, а теперь командовал охраной Сталина.
– Вы, Виктор Афанасьевич, уж не спорьте с ними, – посоветовал он Спиридонову. – Горячие они головы, совсем не так, как Дзержинский завещал. Но люди хорошие, за дело болеют…
– Чересчур болеют, по-моему, – вздохнул Спиридонов. – А ты, Коль, меня совсем забыл. Заработался?
– Не то слово, Виктор Афанасьевич! – ответил Власик. – С этими троцкистско-зиновьевско-каменевскими заговорщиками головы не поднимешь. А кроме них и другие есть.
– А все же будет минутка, навести меня, – посоветовал Спиридонов. – Я если в Москве, то или на «Динамо», на Петровке, или у себя в общежитии…
Власик потупился:
– Я думал, вам Генрих Георгиевич сказал… Вам квартиру выделили на Пресне. Напротив райсовета.
– Вот еще! – возмутился Спиридонов. – На кой ляд мне, холостяку, квартира? Отдали бы какому-нибудь ветерану Гражданской войны, инвалиду, семейному! Мало, что ли, по углам народу ютится? Вот что, Коль: квартиру я не приму, так им и передай. Мне и комнаты хватает…
* * *Квартиру Спиридонову выделили небольшую, лишь немногим больше, чем его комната. Из крохотной неосвещаемой прихожей (лампочку строители почему-то не сделали, так что показания с висевшего тут же электросчетчика надо было снимать при свете керосиновой лампы) вели три двери – в небольшой санузел с душем, маленькую кухню со стрельчатым окном и комнату, чуть побольше его прежней, но раза в два меньше гостиной Сашки Егорова. Зато в комнате был эркер с тремя большими окнами, который Спиридонов, естественно, приспособил для курения. Так что по вечерам случайные прохожие могли видеть сидящего на подоконнике новоиспеченного майора госбезопасности с цигаркой в зубах. Впрочем, новое звание Спиридонова было весьма условным, поскольку должностные обязанности были у него специфическими.
Кроме квартиры к званию прилагались «ГАЗ-А» с изрядным пробегом и «личный помощник» из штата РКМ. Против последнего, как правило, невозмутимый Спиридонов возражал даже активнее, чем против квартиры, но когда не менее невозмутимый Молчанов привел к нему «личного помощника», сменил гнев на милость. Или на жалость?
Личным помощником оказалась юная эркаэмовка по имени Варя. Лет Варе от роду было чуть больше двадцати, и носила она аристократическую польскую фамилию… почти аристократическую и почти польскую. Потому что польские шляхтичи все-таки были Потоцкими, а Варя по документам звалась Потоцких – выходит, происхождения была сугубо крестьянского.
Кроме происхождения, ничего крестьянского в Варе не было. Она была худа, как щепочка, с фигуркой подростка, не понаслышке знакомого с голодом. Руки тонкие, как веточки, пальцы хрупкие, словно фарфоровые – но только на вид. При всей худобе Варя была крепкой, энергичной и сильной.
Миловидности в ее лице было мало, скорее острыми чертами она напоминала какого-нибудь зверька вроде куницы. Выделялись лишь огромные зеленовато-голубые глаза. И все-таки Спиридонов не мог отделаться от мысли, что Варя кого-то ему напоминает. Глазами, улыбкой, жестами…
Характер у Вари был тихий, но твердый. С Виктором Афанасьевичем она никогда не спорила, но все его попытки устранить ее от ведения его холостяцкого хозяйства решительно пресекала. А через какое-то время Спиридонов поймал себя на ощущении, что с Варей ему намного комфортнее, чем без нее. Теперь ему не приходилось искать среди ночи курево – в загашнике у Вари всегда была припасена пачка «Люкса». К тому же она замечательно готовила.
Однако Спиридонов почти сразу заметил, что Варя недоедает. Выяснилось, что питается она в столовой для рядового состава, один раз в сутки. Не то чтобы там плохо кормили, но столовская еда в сравнении со столом майора госбезопасности сильно напоминала бесплатную раздачу пищи нуждающимся. Особенно с учетом того, что на волне коллективизации случались дикие недоборы продовольственного снабжения, вызвавшие рецидив военного коммунизма в виде продотрядов. Природа, словно ей дали такую команду, тут же подстроила неурожайное лето, затем второе – и привет, карточная система.
В столовке кормили все хуже, карточек выдавали в обрез. Варя об этом Спиридонову, естественно, и слова не проронила, Виктор Афанасьевич узнал о таком положении вещей от ребят, которых тренировал. Тогда не терпящим возражения тоном он принудил Варю обедать с ним вместе, благо она все равно готовила столько, сколько он не съедал. Варя предложение восприняла с достоинством, но отказываться не стала.
Потом выяснилось, что она часто не успевала вовремя вернуться в общежитие, особенно когда у Спиридонова тренировки затягивались (а это было скорее правило, нежели исключение). Спиридонов попытался договориться с администратором общежития, подключил даже Молчанова, но нет на свете такой силы, которая могла бы поколебать железобетонную веру советского вахтера в должностную инструкцию. Ягоду Спиридонов по этому поводу тревожить не стал, махнул рукой и купил в ближайшем магазине потребкооперации раскладушку для Вари. Раскладушку поставили на кухне, ибо та была всецело Вариной вотчиной – с тех пор как Спиридонов обзавелся «личным помощником», на кухню он не заходил.
Короче говоря, это оказалось очень удобно, несмотря на то что Спиридонов отнюдь не вчера родился и прекрасно понимал, что его темноволосое веснушчатое чудо с наивными глазами доброго щенка, вероятно, шпионит за ним. На это ему было ровным счетом плевать: грехов за ним никаких не водилось, к пьянству и разврату он склонен не был, в шпионских заговорах участия тем более не принимал и общался только со своими учениками да еще с Сашей Егоровым и Колей Власиком, и то очень редко.
Раньше еще с Ощепковым общался, но это было до появления Вари.
* * *Загнав машину в гараж, Спиридонов вышел во двор и кликнул завгара:
– Михалыч, ты где?
– Где-где, отошел по нужде, – с характерным оканьем донеслось из-за угла означенного строения, и из неширокого проема, отделявшего новый гараж от более старых сарайчиков, вышел завгар. Это был крупный пожилой мужчина с рыхлым лицом. Был май, тепло, но одет он был в старую красноармейскую шинель с вылинявшими «разговорами». Только трехлинейки да буденовки не хватало для полноты образа, но завгарам оружие не полагалось, хотя буденовка у Михалыча была. В Гражданскую он служил в Первой конной, но не летел на врага в лихих атаках, а работал на походной кузне. Там же и механике обучился, когда в распоряжении командира полка оказался трофейный немецкий рыдван неизвестного производителя. Затем был ранен и перешел на более спокойную работу в АБТУ. Михалыч был уже в летах, но без дела сидеть не любил и, встретив как-то Спиридонова, с которым познакомился в автобронетанковом управлении, при параде, сиречь, с кубарями, попросил пристроить его куда-нибудь, ну хоть сторожем. Спиридонов пристроил – заведующим гаражом в собственный двор: у жильцов его дома было несколько автомобилей, таких же как и у него самого.
– Закурить-то не будет, Виктор Афанасьевич? – спросил Михалыч, подходя к Спиридонову и принимая от него связку с двумя ключами – от машины и от гаража. Еще на связке была жестяная бирочка с номером госрегистрации машины. – А то я махры с собой не взял, да и ваши, сказать по правде, вкуснее.
– Куда ж я без папирос? – улыбнулся Спиридонов, протягивая Михалычу пачку. Тот утащил три папиросы, две пристроил за ухом, одну привычным жестом заломил в «козью ногу». Спиридонов составил ему компанию.
– И то правда, – ответил Михалыч, подкуривая от видавшей виды, как и все его имущество, фронтовой зажигалки из патрона от трехлинейки. – Как завели себе Варюшку в хозяйстве, без папирос уж не ходите. Она и сегодня выскакивала до потребкооперации. Купила хлеба, молока да курева две пачки. Хотел у нее одолжиться, да она на меня шикнула, ровно кошка, мол, не было таких указаний. Огонь, а не девка!
– Я ей скажу, чтоб не обижала тебя в следующий раз, – пообещал Спиридонов, попыхивая цигаркой.
– А вы рано сегодня, – заметил Михалыч, стряхивая пепел в траву. – Я вот думал, опять до одиннадцати ждать придется. Газетками запасся, – Михалыч продемонстрировал Спиридонову «Правду» с оторванной половиной первой страницы. На уцелевшей части товарищ Сталин пожимал руку своему тезке Уншлихту в окружении улыбающихся товарищей, включая Ягоду, Молчанова и Власика. – Ну что… пригодилась.
Спиридонов кивнул, улыбаясь, и подумал, что последнее время в газетах стало намного больше товарища Сталина. Конечно, генеральный секретарь ЦК ВКП (б)… но раньше он как-то не выходил на первые места, все держался немного позади.
– И все-таки она хорошая у вас… – Михалыч выпустил дым.
– Кто? – не понял Спиридонов, отвлекшись. – Машина?
– Тьфу на вас, Виктор Афанасьевич, – сплюнул в сторону Михалыч. – Какая машина? Варька ваша.
– Какая она моя? – усмехнулся уголком рта Спиридонов. – Она эркаэмовская. По штату, говорят, положен личный помощник.
– Ага, то-то она на вас так глядит, как монашки на отца нашего Серафима, прости, господи, – улыбнулся в густые усы Михалыч. – Ну, или ровно как котенок с помойки на крынку сметаны…
– Скажешь еще… А больше никого не было? – поспешил Спиридонов перевести разговор в безопасное русло.
– Окромя почтаря, никого чужого, – ответил Михалыч, но хитро улыбаться не перестал. – Заходил еще точильщик ножей, покрутился, поорал… Никто к нему не вышел, и он ушел восвояси. Непонятно, чего хотел? Ведь не выходной же. Это каким надо быть тунеядцем, чтобы здоровому мужику с точилкой по дворам шляться, ровно в НЭП? Хочешь работать – иди на завод или электростанцию, я так понимаю? У нас же теперь… – Михалыч поднял вверх почти докуренную папиросу, – ин-дус-три-али-за-ция!
Спиридонов вспомнил хлебосольного проводника в поезде, везшем его в Новосибирск. Тот говорил так же, с таким же жестом.
– Михалыч, так говоришь, мо… – Спиридонов, разбежавшись сказать «моя», быстро поправился: – Варька курева-то купила?
– А то, – ответил завгар. – Две пачки в явоське несла, как бог свят.
– Михалыч, ну стыд же, позор, – мирно пожурил его Спиридонов, доставая из нагрудного кармана пачку. – Воевал же, смерть видел, в Первой конной у Буденного был. Какой еще бог? Никакого бога нет.
– Нету-у? – с нарочитым изумлением в голосе протянул Михалыч. – А куды же он подевался?
– Тьфу на тебя, – процитировал Михалыча Спиридонов, впрочем, не сплевывая. И протянул пачку папирос завгару: – На, держи. Раз у меня дома есть.
– Спасибо, конечно, – степенно ответил Михалыч, пряча пачку под шинель. – Мне еще до утра сидеть, пока не сменят, а я без курева. Правда, коли вы приехали, я гараж закрою, почитаю малость еще да спать залягу.
– Хороших снов, – пожелал Спиридонов и поспешил домой.
* * *Открыв хорошо смазанный замок своим ключом, Спиридонов вошел в квартиру. Удивившись, почему его не встречает Варя, разулся. За полгода он успел привыкнуть к тому, что, приходя домой, застает ее в коридоре едва не по стойке «смирно». «Может, ждала да заснула? – предположил Спиридонов. – Не буду тогда ее будить, погожу, как проснется».
Потому, не заглянув на кухню, где могла спать Варя, он сразу же прошел в комнату.
Варя сидела в эркере. На ней была только полотняная ночная сорочка. Водрузив на подоконник зеркало, обычно висевшее у двери, Варя расчесывала волосы не новым уже костяным гребешком, мурлыкая под нос «Мы красные кавалеристы». Спиридонов на краткий миг залюбовался ею – с распущенными волосами он ее видел впервые, обычно она убирала их под косынку. Вообще говоря, сначала Варя щеголяла перед ним исключительно в эркаэмовской форме, но постепенно стала носить одежду попроще – то сарафан, то ситцевое платье, то блузку с юбкой из бумазеи.
Собственно, этим ее гардероб и ограничивался. Было еще убогонькое пальтишко на рыбьем меху да фартук, и все.
Волосы у Вари оказались недлинными, но густыми и притом очень черными. Когда она сидела вполоборота, то еще больше кого-то напоминала ему, но только кого – он убей, не мог сообразить. Послушав про то, что «с нами Ворошилов – первый красный офицер», Виктор Афанасьевич решил все-таки обратить на себя внимание и деликатно кашлянул.
Варя взвизгнула и, едва не опрокинув на пол зеркало, прикрылась от него спинкой стула, свободной рукой нашаривая на подоконнике сарафан. Впрочем, испуг ее моментально прошел:
– Виктор Афанасьевич… вы так тихо ходите! Простите, не могли бы вы отвернуться?
Спиридонов кивнул и вышел из комнаты – удалился мыть руки с дороги. Когда он вернулся, Варя в сарафане, с косынкой на голове уже накрывала на стол. Зеркало висело на прежнем месте.
«И как она только успела?» – удивился Спиридонов.
– Варя, дайте мне папиросы, пожалуйста, – попросил он.
– Вы бы сначала поели, – укоризненно ответила Варя, доставая откуда-то пачку. – Табак вкус перебьет. Я вам рассольник сварила…
Спиридонов вздохнул и сел за стол, спрятав папиросы в карман галифе. Неизвестно почему, но перечить Варе ему не хотелось. Варя села напротив. Себе она налила половину от спиридоновской порции. Все попытки его настоять, чтобы она наливала или накладывала себе столько же, сколько ему, натыкались на железобетонное: «Я столько не съем, а у вас нагрузки».
Рассольник был действительно вкусным, так что какое-то время Спиридонов уделил трапезе. Затем спросил:
– Что нового? Кто-нибудь звонил?
– Никак нет, – ответила Варя. – Приходил поштарь, принес открытое письмо.
– И что ж ты мне его не даешь?
– Как поедите, дам, – невозмутимо ответила Варя. – Открытое письмо не телеграмма, ничего срочного в нем быть не может.
– Ишь, умная какая, – проворчал Спиридонов, бодро орудуя ложкой. – Что там?
– Откуда мне знать? – ответила Варя, слегка краснея. Со стороны это было не слишком заметно, но не для Спиридонова. У него был наметанный глаз дзюудоку, и такие нюансы он подмечал. – Я чужие переписки не читаю, мне без надобности.
– Варь, – улыбнулся ей Спиридонов, пытаясь сформулировать некую мысль. Не сформулировав, он ограничился этим «Варь». Дескать, «ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь».
– Вроде приглашение какое-то, – ответила Варя, потупившись. – Я, правда, не вчитывалась, так, краем глаза…
– От кого? – нажал Спиридонов.
– От Ощепкова от какого-то, – вздохнув, ответила Варя, теперь заметно краснея. – Я сама из Пермского края, вот, знакомая, выходит, фамилия.
– Так, – Виктор Афанасьевич откинулся на спинку стула. – Ты доешь, а потом дай-ка мне эту открытку.
Но Варя уже, отложив ложку, вскочила и, опрометью выскочив в прихожую, вернулась с открытым письмом.
На открытке был изображен танк «Т-24», рядом с которым стройный танкист обнимал столь же стройную девушку в сарафане и красной косынке, чем-то напоминавшую Варю. Стоящая рядом белокурая девчушка в коротком алом платьице и сандаликах протягивала мужчине букет ромашек. Эта милитаристическая пастораль была несколько подпорчена размашистым штемпелем с надписью «Адресат выбыл, письмо перенаправлено по адресу…» со вписанным от руки красными чернилами новым адресом Спиридонова.