– Вам знать не надо!
Петр Петрович тихо выругался в сторону. Со Смитом, конечно, ссориться нельзя, если бы не его ведомство, деньгами сумасшедшей американской тетки распоряжался бы не фонд «Авось», то есть лично Петруша Быков, а кто-нибудь другой. Наверняка в благословенной Америке нашелся бы не один нищий эмигрант из России, «жаждущий» помочь несчастным сородичам за счет чужого богатого дяди!
Когда Петру Петровичу предложили выполнить на его исторической родине, в России, деликатную миссию для одной из тех могущественных структур, к которым законопослушные американцы питают опасливое уважение, выбор у него был небольшой: либо он соглашается, либо ведомство мистера Смита прикрывает его частную лавочку и до конца жизни определяет Петруше карьеру посудомойщика в захолустной забегаловке. А Быков только-только нашел в Штатах свою экологическую нишу, небезуспешно занявшись международным усыновлением! Благотворительный фонд «Авось» покупал сироткам в российских детских домах одежду, игрушки, продукты питания, а кое-кому из детишек даже помогал обрести папу и маму за рубежом. Петруше очень нравилась эта работа: бездетные американские пары получали желанных деток, несчастные крошки – любящих родителей, сиротские приюты – финансовую поддержку, а сам Петруша – гонорары за посредничество и чувство глубокого морального удовлетворения. Благорасположение американских властей в этой ситуации следовало ценить, стало быть, ответить отказом на предложение мистера Смита и Компании Петруша никак не мог.
Разумеется, он согласился, более того: очень скоро извлек из сложившейся ситуации реальную выгоду. Кругленькая сумма, завещанная скоропостижно скончавшейся американской богачкой неизвестному русскому коту, поступила в распоряжение благотворительного фонда «Авось».
Правда, Петруша никак не рассчитывал, что кота-наследника действительно удастся найти. По условиям завещания зверь должен был быть прямым потомком любимого кота чокнутой бабы, а тот изволил вступить в законную, то есть документально подтвержденную заводчиком, связь с кошкой только однажды, в далеком тысяча девятьсот восьмидесятом году, и за два десятка лет четвероногие плоды этого союза расползлись по всему миру, в свою очередь продолжая размножаться. Петруше казалось, что количество претендентов на наследство должно быть просто астрономическим. Оказалось, нет: законных потомков было раз-два и обчелся!
Принимая предложение мистера Смита и деньги котолюбивой американки, Петруша был уверен в том, что поиски четвероногого наследника затянутся как минимум на пару лет, а там, глядишь, либо осел сдохнет, либо падишах умрет… Однако соответствующие американские службы провели гигантскую работу по выявлению кота-наследника в сжатые сроки. На его поиски ушло полгода, а за это время Петруша Быков успел втихаря растранжирить большую часть кошачьих денег. Честно говоря, назначенную завещателем наследнику пожизненную пенсию выплачивать было уже не из чего. А подходящий кот, как выяснилось, реально существовал, более того, был достаточно молод, огорчительно здоров и обещал прожить еще много лет! Что еще хуже, как-то некстати выяснилось, что в случае его смерти фонд «Авось» должен передать основной капитал Университету Беркли для учреждения премии имени ненормальной бабы. Другими словами, при жизни проклятый кот становился для Петруши непосильным финансовым бременем, но его смерть влекла за собой полный крах!
Убивать кошачью хозяйку Петруша, конечно, не собирался. Ну, разве что в самом крайнем случае. Запастись ее завещанием он хотел в основном для того, чтобы подстраховаться: вдруг барышня сама по себе невзначай помрет, хорошо бы на этот случай иметь документ, по которому проклятый кот – все остальное имущество кошачьей мадам Петрушу не интересовало – достанется ему, Петру Петровичу Быкову. Тогда можно было бы историю с наследством потихоньку спустить на тормозах и перестать жить словно на пороховой бочке в ожидании взрыва.
Петр Петрович попал в ловушку, выбираться из которой должен был в одиночку: у господина Смита со товарищи в этой истории был свой интерес.
Петруша со вздохом поднялся из кресла, вышел в приемную, взмахом руки дал команду «вольно» встрепенувшейся для порядка секретарше и набрал телефонный номер продовольственного магазина, в котором подрабатывал грузчиком хозяин той конспиративной квартиры, которую Быков снял перед похищением кошачьей хозяйки. Что и говорить, затея оказалась несусветной глупостью, ничего путного из нее не вышло, зато Петр Петрович свел знакомство с Вованом. Оценив его жадность и беспринципность, Быков подумал, что этот кадр может ему пригодиться для разных темных делишек, буде в них возникнет необходимость.
– Это Владимир? Здравствуйте, – сказал он, дождавшись, пока к трубке позовут нужного человека. – Петр Петрович вас беспокоит. Мы можем встретиться?
Поговорив еще минуту, он положил трубку, криво улыбнулся секретарше, бесцеремонно высвободил из ее наманикюренных пальчиков шоколадный батончик и захрустел им, чувствуя, как с каждой новой проглоченной крошкой шоколада ему легчает и физически, и морально.
– А вот мы сейчас желтого от борта в лузу! – торжественно провозгласил Колян, потрясая кием, как копьем.
Играть в бильярд он учился на компьютере, но выяснилось, что реальная игра от виртуальной сильно отличается, будучи и сложнее, и увлекательнее. Азартный Колян совершенно потерял чувство времени, напрочь забыв и о том, что исчез из дома без предупреждения.
– Какого – желтого? – Утомленный Саша удивленно посмотрел сначала на шары, потом на Коляна. – Они же все белые!
Александр Акимович Чернобрюх тоже не был знатным мастером шара и кия. Бильярдный стол в подвальном зале собственного особняка он поставил для престижа, но, будучи человеком практичным, считал необходимым хоть изредка дорогостоящее оборудование эксплуатировать.
– Все белые? Тогда бей белых! – послушно сменил девиз Колян.
Он осторожно установил кий на растопыренной левой кисти. Саша вздохнул: на каждый удар у Коляна уходило около пяти минут. Сашок, в отличие от Коляна, полностью отдавал себе отчет в том, что время – деньги. Именно деньги были его побудительным мотивом.
– Слушай, нельзя ли побыстрее?
– Скоро, друг мой Александр, только что делается? – Прищурив один глаз, Колян тщательно выверял горизонталь. Теплый свитер он снял, трикотажная футболка обрисовывала мускулистые руки и плечи. – Скоро, друг мой Саня, только кролики родятся!
Александр Акимович поморщился: другом Коляну он не был и быть не мог, а созерцание его красивого торса заставляло самолюбивого Сашка комплексовать. К своим тридцати пяти годам ранее худощавый Сашок приобрел только одну рельефную выпуклость – в районе живота.
– А кролики – это что? – продолжал вещать Колян, невыносимо медленно отводя назад руку с кием, как поршень шприца. – Кролики – это не только ценный мех!
С этими словами он стремительно двинул кий вперед, толкнул бильярдный шар, и тот пушечным ядром врезался в борт сантиметрах в десяти от другого шара. Раздался грохот, наводящий на мысль о громовых раскатах. Сашок с болью в сердце посмотрел на дорогущий стол, которому, похоже, всерьез грозило разрушение.
– Ну надо же! Совсем чуть-чуть промазал! – огорчился Колян.
– Ты вот что, – решил Александр Акимович. – Ты потренируйся один, ладно? А я пока за пивом сгоняю.
– Пиво должно быть правильным, – согласно кивнул Колян, мягким индейским шагом обходя стол. Взгляд с прищуром не отрывался от соблазнительного шара у самой лузы.
– Ну, я пошел. – Саша тихо прислонил тяжелый, покрытый вишневым лаком кий к отделанной диким камнем стене и поспешно вышел из бильярдной.
Вдогонку ему снова раскатисто загрохотало. Александр Акимович под шумок тихонько повернул ключ в замке, запирая Коляна в бильярдной, и сразу метнулся в гараж, расположенный в соседнем подвальном помещении. Не теряя времени, он вывел машину на дорогу у дома – мотор «Вольво» работал почти бесшумно, вышел из авто, запер въездные ворота, вернулся за руль и быстро поехал по проселку в сторону города. Уже на въезде в Пионерский микрорайон он посмотрел на часы, машинально засекая время: внутреннее чувство вкупе с жизненным опытом подсказывали Александру Акимовичу, что поиски исправного таксофона могут затянуться.
Так и вышло, большинство телефонных автоматов в открытых всем ветрам и хулиганам уличных кабинках было разукомплектовано: то нет диска, то отрезана трубка. Александр Акимович начал нервничать. Звонить из дома, с личного сотового или с работы он не мог, потому что мобильный абонента определил бы исходящий номер, а Александру Акимовичу было очень важно остаться неузнанным. На карту была поставлена чертовски большая сумма – причем в американских долларах.
– Томка! – Я широко раскрыла объятия, и пес с радостным лаем бросился ко мне. – Ах ты, морда! Соскучился?
Собаченция шумно лизнула меня в ухо.
– Как сто лет не виделись, – заметила Ирка, закрывая ворота. – Кота забрала бы, а? Насвинячит еще в машине!
– Накошачит, – поправила ее я, но оторвала от себя Томку, повернулась к машине и открыла заднюю дверцу.
Замотанный в пончо, Тоха энергично выпутывался, я помогла ему и сказала:
– Тохин, смотри, кто тут у нас!
Том, оживленно сопя, протиснулся к дверце, увидел взъерошенного кота и отпрянул. Тоха выгнул спину, зашипел, как индийская кобра, и замахнулся когтистой лапой.
– Встреча старых друзей прошла в теплой, дружественной обстановке, – саркастически прокомментировала Ирка.
Том, поджав хвост, проворно метнулся за угол, Тоха, чуть помедлив, выскочил из машины, сделал несколько шагов вдогонку за отступающим псом и остановился у крыльца, яростно хлеща себя по бокам пушистым хвостом. Теплый весенний ветер ерошил меховые галифе на его задних лапах, кот щурился и грозно разевал розовую треугольную пасть. Томка выглянул из-за угла, скосил глаза, примирительно повилял хвостом и сделал коту забавный собачий реверанс, присев на передние лапы.
– Это он играть хочет, – заметила я. – Ирка! Признавайся, ты с ним бегаешь или нет?
– Да что я, марафонец? – буркнула подруга, открывая входную дверь. – Тащи кота, вещи я сама занесу. С твоей псиной бегать – исхудаешь ну-ка, по шесть километров в день! А у меня каждый килограммчик на счету, сама знаешь, мой Моржик объемы уважает!
– Зараза ты все-таки, – не в первый раз посетовала я. – Ну что тебе какой-то килограммчик? Одним кило больше, одним меньше, какая разница? От твоего центнера не убудет!
– Завидуешь! – крикнула Ирка из глубины обширной прихожей.
– Вовсе нет, у моего-то любимого совсем другие критерии женской красоты. А с такой собакой, чтоб ты знала, нужно бегать не по шесть, а по восемь километров в день!
– Чудесно, вот ты сама и беги. – Ирка вернулась на крыльцо с кожаным поводком в руках.
Томка радостно запрыгал.
– Только пробежки мне сейчас и не хватает, – вздохнула я. – Ладно уж, пойдем гулять. Нет, Тоха, ты останешься дома!
Мягко отпихнув кота, я пропустила вперед собаку, вышла сама, притворила за нами калитку и побежала по проселку вдогонку за улепетывающим псом. Совсем как в старые добрые времена!
Черно-рыжая собака растворилась в ночи, как сахар в кипятке. Хоть бы гавкнул, паршивец!
– Дежавю, – буркнула я, потерянно озираясь.
На зрение в условиях плохой видимости надежды было мало, и я прислушалась: где-то справа в некотором отдалении послышались голоса – и собачьи, и человеческие.
Спотыкаясь в потемках, я с рекордной скоростью пробежала стометровку и буквально влетела в круг рассеянного желтого света под одиноким фонарем на углу улицы. И с разбегу врезалась прямо в группу граждан, состоящую из толстого папы, толстой мамы, пары упитанных детишек и крупной мохнатой собаки, сидящей на траве с самым обалделым видом.
– Здрасте, – слегка задыхаясь, приветливо поздоровалась я, по понятным причинам сразу сворачивая на собачью тему. – Красивый у вас пес! Это московская сторожевая?
– Хреновая это сторожевая, – невежливо буркнул в ответ похожий на сумоиста отец семейства, неласково подпихивая лохматый собачий зад тупым носком ботинка.
Обуреваемая недобрыми предчувствиями, я поспешно обернулась, легко проследила направление стеклянного взгляда московской сторожевой и виновато охнула:
– Томка! Отойди от миски!
Не отрываясь от посудины и явно не собираясь этого делать, пес дружелюбно помахал мне хвостом.
– Том, ко мне!
Бессовестная скотина в последний раз аккуратно прошлась по дну и стенкам чужой миски шершавым языком и вальяжно потрюхала в мою сторону. Я обреченно вздохнула. Московская сторожевая и ее владельцы, все пятеро, посмотрели на меня с немым, но ярко выраженным укором. Женщина дерганым движением робота опустила руку с надкушенным пирогом, с усилием проглотила забытый во рту кусок и озвучила общее недовольство:
– Так это ваша собака? – рука с пирожком обвиняющим жестом указала в сторону Томки.
Это было очень неосторожно!
Хап! Пирожок исчез в собачьей пасти, сам Томка тоже исчез, торопливо скрывшись в ночи, а я осталась, краснея под взглядами дважды ограбленного семейства.
– Она, ваше благородие, руку с батоном опустила, а собачонка, не будь дурой, батон-то и цапнула! – нервно хихикнув, тихонько пробормотала я, слегка переврав цитату.
– Чего? – недоброжелательно переспросил мужчина.
– Извините, кажется, у меня… у меня молоко убежало! – брякнула я первое, что пришло на ум, отступая за пределы освещенного круга.
Пять минут быстрого бега по изрытому колесами проселку – и на обочине придорожным столбиком возник сидящий Томка. Увидел меня, стервец, радостно залаял, развернулся и снова ускакал. Господи, на все воля твоя! Куда его опять понесло?!
Спустя еще пять минут я заподозрила, что у моей собаки острый приступ ностальгии: как выяснилось, бежали мы по тому же маршруту, по которому ежевечерне следовали пару лет назад, в моей прежней жизни. «Большой променад» протяженностью в восемь километров начинался и заканчивался у ворот трехэтажного кирпичного дома, в котором раньше жили и я, и мой бывший супруг, и Томка с Тохой, а теперь обретался только мой бывшенький, впрочем, уже не один, а с новым семейством. В свежеукомплектованном семействе были молодая жена, двое разнополых младенцев и никаких тебе четвероногих: в качестве братьев меньших бывшенький завел золотых рыбок. Рыбки ели много меньше, чем кот и собака, не делали луж на полу и куч на газоне, не царапали дорогие обои, не раскачивались на занавесках, не подкладывали в хозяйские тапки задушенных мышей и дохлых тараканов, не жрали молодые деревья, сидели себе в аквариуме и не гавкали!
– Том, вернись, нас там не ждут! – громко прошептала я псу, с разбегу толкающему закрытую металлическую калитку вскинутыми в прыжке передними лапами.
Калитка грохотала, металл прогибался, и на дикий шум в любой момент могла выскочить новая хозяйка особняка, а уж ей-то наверняка не понравилось бы мое присутствие вблизи ареала обитания семейства бывшенького! Нарываться на скандал мне не хотелось.
– Томка, отойди от забора!
Удивительное дело, на этот раз норовистый пес меня послушался, отпрянул от калитки и скрылся за углом. Стараясь не шуметь, чтобы, не дай бог, не привлечь внимания новой хозяйки, я пробежала десять метров вдоль фасада особняка, свернула за угол и успела увидеть пушистый собачий хвост, втягивающийся в дырку под забором.
– Вот дьявольщина!
Деваться было некуда: я понимала, что вредоносное животное само по себе назад не повернет. Хочешь не хочешь, а придется ползти следом и осуществлять мобилизующий пинок.
Дыра под металлическим забором оказалась мелкой: промоина в глинистой почве, разрытая собакой – не исключено, что именно моей.
Обреченно вздохнув, я легла на живот, зажмурилась и сунула голову в черное отверстие, как дрессировщик в львиную пасть. Голова пролезла без проблем, руки и плечи тоже – слава богу, я не Шварценеггер, но потом я все-таки застряла, потому что одолженная мне Иркой теплая стеганая куртка пятьдесят четвертого размера плотно закупорила отверстие.
– Это все потому, что кто-то слишком много ест! – сердито сказала я сама себе, и злость придала мне сил: я рванулась, ткань протестующе затрещала, и забор остался позади.
– Том! Том, ты где? – громким шепотом позвала я, озираясь. – Свин в образе собачьем…
Фонарь на фасаде дома почему-то не горел. Наверное, бывшенький электричество экономит, ехидно подумала я. Во дворе было темным-темно, а мне, как незаконному мигранту, тьма египетская оказалась только на руку. Впрочем, у самой стены на бетон ложилась горизонтальная полоса света из узкого длинного окна цокольного этажа. Там бильярдная, вспомнила я.
В теплом золотом сиянии, уткнувшись носом в оконное стекло, уже сидел мой Томка. Склонив голову набок, он с большим интересом смотрел в помещение. Плохо дело, если его заметят – нам уже не удастся удалиться потихоньку!
– Том! Лежать! – скомандовала я, укладываясь наземь и по-пластунски подползая к собаке.
Схвачу поганца за ошейник, пристегну поводок и поволоку к забору. Правда, он наверняка будет сопротивляться…
Тут из бильярдной донесся громкий звук, похожий на выстрел. Пес насторожился и негромко гавкнул.
– Цыц, животное, – сказала я, прислушиваясь.
Внизу кто-то негромко напевал, талантливо перевирая популярную мелодию. Гм, какая знакомая певческая манера! Что такое?
Подобно Томке я ткнулась носом в стекло, заглянула в ярко освещенную бильярдную, ахнула и заколотила по оконной раме, уже не думая, что кто-то может меня услышать.