— Если это они, то, тем менее, они еще способны сжигать ударом молнии, — осторожно, но вполне ревниво заметил «римский полководец при дворе Аттилы».
— Не они… Они просто воспользовались силой гиперборейца, залезли без спроса в его сердце и теперь пугают нас, — коротко и четко рассудил Аттила.
Пожалуй, и я не придумал бы лучшего объяснения всем чудесам, чем одержимость нечистым, но целеустремленным духом.
— Так что нас ждет в грядущем, гипербореец? — спросил меня Аттила. — Ты ведь, по слухам, еще и прорицатель.
Такого экзамена по истории я никак не ожидал!
Отрешенно, без холодного гимназического ужаса, я осознал, что мои виды плохи, грядет «неуд», ибо все великие победы гуннов уже позади. Ничего хорошего предсказать не удастся, если только не врать, как все оракулы.
Я прикинул сроки… В Истории противостояния Аттилы и Рима оставалось одно, самое великое событие — битва на Каталаунских полях в Галлии, нынешней Франции… на цветущих полях Шампани. Величайшее сражение на исходе Древности. Гуннские орды против союзных войск римлян под командованием легендарного Аэция и готов тулузского короля Теодориха… Одна из самых кровопролитных боен в истории мира. Кровь окрасит реки до дна. Погибнет сотня тысяч или больше. Римляне и вестготы припишут победу себе, а гунны с их племенами-союзниками — себе… Точь-в-точь как в истории с Бородиным… Но тогда, на исходе Древней Истории, уставшие армии сомнамбулически разбредутся в разные стороны Европы, оставив убитым продолжать сраженье на небесах, а летописцам — выполнять повеления своих хозяев… Это великое, но никчемное сражение на отшибе империи окончательно подорвет дух Рима и силу гуннов… Или его исход тоже решался шулерским жребием эллинских «масонов», сидевших в штабах противоборствующих сторон?
Я помнил по учебникам, что Аттила собирался пойти прямо на юг, на Рим, но как бы передумал.
Я так и сказал:
— Наступающее лето неблагоприятно для походов на юг… Базилевс, тебя ждет Галлия.
Я ожидал любого ответа, но только не того, что Аттила кивнет с таким удовлетворением, даже энтузиазмом.
— Верное слово, — добавил он к кивку. — Что ожидает меня там? Вещай!
Я порылся в памяти и ответил, как и полагается опытному прорицателю, вполне мутно, но в меру определенно:
— Пусть король готов, Теодорих, будет терзаться целый год в ожидании столь высокого гостя. Нужно собрать все силы, базилевс.
— Хорошо говоришь, — сухо усмехнулся Аттила. — Но это твое предсказание стало известно мне раньше, чем тебе. Я уже повелел ему сбыться. Говори, где. Место? Исход?
О, какое волнение, какой трепет: предсказывать уже сбившиеся события эпических веков!
— У Труа. Прекрасные и бескрайние Каталаунские поля… — «И вот нашли большое поле, Есть разгуляться где на воле» — полезло гимназическое… как-никак экзамен.
— Кто встретит меня у Труа? — угрожающе вопросил Аттила.
Такой неожиданно грозный тон вождя гуннов вогнал меня в оторопь: что не так, разве я ошибся?
— Кто приведет войска? Кто будет во главе? — вопросил он уже не так свирепо — лишь давая понять, что Теодорих ему не ровня, и он идет навстречу другому.
Огни светильников нервно трещали.
Я вздохнул с облегчением: мне было, что ответить.
— Аэций, — тихо намекнул я.
Да, командующим вражеской армии будет Аэций — «последний римлянин», пытавшийся, как атлант, поддержать всю массу заваливавшейся империи. Тщетно! Битву он не проиграет, но вскоре после неё будет убит своим же императором, как опасный соперник. Империя обречена.
Аттила осклабился вдруг и блаженно прикрыл глаза.
— Аэций… — шепотом повторил он за мной. — Мой брат Аэций.
Конечно! Когда Аттила был союзником Рима, получив от него гражданство и «маршальское» звание, они вместе воевали с варварами. Другими варварами. Они были командирами-однополчанами. Аттила учился у Аэция римской стратегии и тактике… Возможно, у них были общие на двоих военные советники. Вроде Демарата… Да и жив ли он еще, Мастер Этолийского Щита, или я видел его во сне?
— Базилевс! — распугав масляные огоньки вокруг, налетел голос Ореста. — Мыслимо ли? Аэций и король Тулузы — лиса и волк. Скорее мы, римляне, перенесем свою столицу в Иудею, нежели Теодорих оставит войска под началом Аэция. Базилевс, этот гипербореец, настоящий ли, мнимый ли, просто зубоскалит!
Теперь я понял, почему Орест, тоже один из последних римских патриотов, проиграет свою партию варварам и, окончательно погубив империю, сам погибнет ни за грош. Он не будет знать жребия, который выпадет на боевых костяшках…
— Орест, Орест, — мирно перебил Аттила своего полководца и отца будущего последнего императора Рима. — Сегодня ты слишком честен, Орест, потому простодушен. Тебе не понять, какое доброе предзнаменование привез нам посланник богов, гипербореец он или нет.
И он открыл глаза прямо на меня:
— Ты убедил меня, гипербореец. Ты — великий прорицатель. Такое предсказание не может быть ложным. Боги исполнят, как ты сказал… Два таланта золота ты получишь за одно это имя… Аэций. — Вождь гуннов вздохнул ностальгически. — Мы давно с ним не виделись… Орест, оставь нас наедине.
«Римский полководец» поднялся, сдерживая смятение:
— Базилевс…
Аттила обратил взор на него.
— Базилевс, прикажи осмотреть его, — сказал Орест.
Обыска я не мог потерпеть, хотя, верно, меня обыскивали уже не раз, пока я был в полубессознательном, хмельном положении. Я вскочил, потеряв всю пророческую степенность.
— Базилевс, гиперборейцу легче умереть, чем позволить…. — а слова-то нужного, точного, я не знал и, растерявшись, придумал привычное: — Я лишь могу позволить сменить на мне всю одежду.
Аттиле понравился такой оборот:
— Хочешь одеться, как я?
Сам он был в темном и очень простом одеянии — длинной рубахе без ворота и с рукавами до плеч, в широких, грубых штанах. Только сапоги с загнутыми носами и рукоять меча, торчавшая из скромных кожаных ножен, кичились блеском золотых узоров и звездами дорогих каменьев. Горностаевая шапочка, разумеется, царила над всем.
Спустя всего пару минут я был наряжен вполне по-варварски, то есть привычно, то есть мог теперь не стесняться античной юбочки-туники и своих голых, бледных коленок.
— Наша одежда тебе больше к лицу, — заметил Аттила.
Я не мог не согласиться и сделал искренний благодарный поклон.
— Ни на эллина, ни на римлянина ты не похож, — добавил вождь гуннов. — Стоит ли рядиться в чужие перья?
— Так сложились обстоятельства, — оправдался я.
— Помню. Мне сказали, что ты упал с неба голым… или вынырнул из моря… как было? — Аттила хитро улыбнулся и сквозь меня повелел стоявшему за моими плечами «римскому полководцу»: — Я позову тебя, Орест.
Лестница мерно и неохотно заскрипела.
Мелькнул призрак, и мое жесткое деревянное креслице со спинкой чуть выше поясницы было поставлено к самым ногам Аттилы, восседавшего на небольшом возвышении, вроде амвона…
Только теперь я, мимолетным взором, я успел разглядеть убранство просторной комнаты — дубовые пилястры с прихотливой восточной резьбой, множество цветастых ковров, покрывавших стены и пол.
Аттила долго смотрел мне в глаза. Казалось, он совсем не дышит. Левая рука его снова, как бы беззаботно пританцовывала на рукояти короткого меча, а правая, сжатая в кулак, лежала прямо на срамном месте. Мне почудилось, что передо мной некто — вовсе не варвар, а равный самому Аристотелю…
— Гипербореец, — тихим рокотом произнес Аттила. — Весь свой страх спрячь поглубже…
Тише той тишины я в своей жизни не припомню.
— …и открой мне срок.
Я догадался сразу, флюгерок ужаса затрепетал — лгать или не лгать?
— Не лгать! — кивнул Аттила. — Ты не тот, за кого тебя принимают… а я — не трусливый шакал.
«Не лгать! Благодарю тебя, повелитель гуннов, Бич Божий! Ты укрепил меня в бездне времен».
— Срок мал, базилевс… — Меня бросило в жар.
— Каков?
— Четыре года…
— Скажи точнее. — Аттила оставался невозмутим.
— Не знаю, — не солгал я. — Не помню.
— Не помнишь? — удивленно поднял бровь Аттила.
— Кажется, конец лета… — поспешил я увести предсказание от моей главной тайны, которую вовсе не хотел раскрывать…
— Кто он? — прямо спросил Аттила.
— Возможно, никто. — Пот покатился с меня градом. — Это будет… твоя первая брачная ночь с той девушкой… Утром к тебе войдут и увидят, что она плачет над тобой… Одни станут утверждать, что у тебя лопнула горловая жила, другие… — «Не лгать!» — …что тебя задушила молодая жена… Я не думаю, что она виновна, базилевс.
— Думать, гипербореец — не твое дело, твое дело — вещать, — чеканно проговорил Аттила, весь как-то электрически светясь. — Скажи мне ее имя сейчас.
— Думать, гипербореец — не твое дело, твое дело — вещать, — чеканно проговорил Аттила, весь как-то электрически светясь. — Скажи мне ее имя сейчас.
— Ильдихо, — донес я.
— Германка, — усмехнулся Аттила. — Германки очень красивы и сильны.
— Да. Из Бургундии, — уточнил я, уже невольно кичась своей осведомленностью.
— Бургундии нет, гипербореец, это ты забыл, — твердо сказал Аттила. — Ее сокрушил брат мой, Аэций, когда я служил у него простым трибуном…
Звучало как «простым полковником»…
— Но еще остались бургунды.
Вот так просто и лаконично мне была пересказана концовка Песни о Нибелунгах.
Аттила на несколько мгновений снова застыл, как изваяние, а потом тихо прошептал… будто ласково позвал молодую жену на брачном ложе:
— Ильдихо!
Я сидел, мокрый, как мышонок, и, пока он смотрел в сторону, утер лоб и лицо рукавом.
Внезапно Аттила поднялся на ноги и навис надо мной.
Я невольно вскочил, но наткнулся теменем на его железную ладонь.
— Не трогайся с места, гипербореец, — предупредил он.
— Ты заслужил знать больше, гипербореец, чтобы сообщить мне больше, чем знаешь, — сказал он и снова сел.
Снова мелькнул призрак — и у меня в руках появился тяжелый полуштофный кубок, полный алого густого вина.
— Пей, — повелел Аттила. — Опорожни до дна… Я вижу, что вся вода из тебя вышла. Замени ее огнем.
Я выпил, сколько сумел, и подумал, что в преисподней не так жарко, как здесь, у ног гуннского вождя.
— Ты не дух, как пугал меня Орест, — сказал он, сдерживая в себе некое воодушевление. — Теперь вижу…
Я держал кубок на коленях, не зная, куда его девать. Аттила и светильники медленно поплыли в круг.
— Кто, кроме меня и духов огня, знает, что есть смерть, принесенная невинной девушкой, — стал вещать он куда более великие тайны, чем те, что мог принести я. — Ты узнаешь, гипербореец…
— …и умру, — само собой, без чувства, вырвалось у меня.
Аттила поморщился.
— Тебе лучше знать. Слушай. — И он принял позу благородного, царственного рассказчика. — В былое время король Бургундии Гундихар привез из-за моря красавицу и славную воительницу Брюнгильду и стал похваляться перед моим отцом Мундзуком. Тогда нам было известно, что она досталась ему, проиграв поединок на враньих секирах… Вплоть до того поединка руки Брюнгильды домогались наследники корон шести северных королевств, и все теряли головы. Сначала — от ее красоты, потом — от ее оружия. Эта часть истории известна всем… И тебе тоже, гипербореец.
Я невольно кивнул. Рассказ Аттилы и впрямь вторил Песне о Нибелунгах… Вот только Песнь о Нибелунгах будет сложена пять веков спустя…
— Мой отец Мундзук и Гунддихар были друзьями до той самой ночи, — продолжал Аттила, — когда вино разгорячило бургундца и отец сказал ему:
«Ты слишком молод и глуп, Гундихар… На твоем месте я подставил бы шею под секиру Брюнгильды. Не потеряв чести, ты обрел бы истинную силу. Настанет день, когда души северных принцев, поверженных Брюнгильдой, вернутся и подчинят своим мечам всю землю. Но тебя не будет среди них, Гундихар. Ты обопьешся любовью».
И Гундихар в ярости обнажил меч. Мой отец не стал проливать его кровь, он утихомирил юнца. Они расстались еще не врагами. Но вскоре тайна открылась: Брюнгильду победил не Гундихар, а его брат по мечу, северянин Зигфрид. Он вышел к принцессе, одетый в доспехи бургундца и в его шлеме. Шлем от темени до кадыка, похожий на перевернутый котел с прорезями.
Когда обман всплыл белым брюхом кверху, Гундихар убил Зигфрида ударом копья в хребет, опасаясь самой страшной мести Брюнгильды — уходу к законному мужу и господину. Зигфрид был вторым Ахиллесом, великим воином. Послы Тулузы, Рима и державы гуннов собрались и бросили жребий, кому совершить священную месть. Жребий пал на Аэция, моего названного брата Аэция, славнейшего военачальника империи… И на меня. Двенадцать лет и сотня дней минули с того дня, когда гунны под началом Аэция сокрушили железное войско бургундов. Гундихар был пленен и заперт в верхних покоях своего замка, захваченного нами.
Брюнгильда покинула бургундский двор месяцем раньше, и все кругом знали, что она гостит у своей родственницы в Иллирии. Мы послали за ней и предложили взять в руку секиру еще один раз… Гундихар дал согласие на поединок, но Брюнгильда отказала ему. Разумеешь, гипербореец? Отказала! Вот ее слова:
«Он должен разделить смерть поровну с моим истинным господином, Зигфридом. Я прощаю его».
Я слышал ее слова собственными ушами. Нам долго не хватало ума, мы маялись, как поступить. Никто не решился бы теперь убить Гундихара так, как он убил Зигфрида — слишком глубокая яма бесчестья. Аэций — мастер поединка армий, но за это свое мастерство он отдал духам силу единоборства. Я же в ту пору по своему положению еще не стал ровней Гундихару…
Сила жребия кончилась с разгромом бургундской армии. Вникаешь ли, гипербореец, сколь трудная задача выпала нам?.. Однако же судьба бургундца сделала дело за нас.
Гундихар был нетерпелив, с ним случались приступы отчаянной отваги. Вернее обратное: отважного отчаяния. Не вынеся тишины плена, он сумел поджечь ночью дверь своего узилища, и когда огонь подточил доски, разбежался от стены — и проломил их всем телом. Он выбрался в одну из боковых бойниц башни, надеясь спрыгнуть на стену. Но возбуждение крови погубило точный расчет. Это была безлунная ночь, тьма до небес стояла подземная. Гундихар перепутал бойницы и пролетел мимо стены. Мы услышали глухой удар об землю и тягучий стон — так стонут волки, попав в ловчую яму.
Когда ко крепостному рву поднесли факелы, Гундихар на его дне уже изошел кровавой пеной, но еще смог поднять одну руку. Он назвал мое имя, гипербореец, я вложил ему в руку его меч, и я исполнил его последнее желание… его собственной рукой, крепко сжав ее…
Всякий воин знает цену двух смертей: в постели и одиночестве — позор, на поле битвы — слава. Цена третьей смерти теперь известна только мне и тебе. Смерть от руки невинной девушки — в первую брачную ночь. Эта цена — вечная сила! Гундихар пирует в Валхалле со своими богами. Пусть пирует. Души северных принцев готовятся к бою.
— Настанет день гибели богов, и огонь поглотит Валхаллу… — Какой эпический озноб прокатился по моему хребту, когда я возвестил Аттиле апофеоз варварского духа!
— Твои боги проснулись, гипербореец! — столь же эпически ответил Аттила. — Истина известна им. Они слышат меня.
Вне времени и пространства, не на земле и не на небесах, в яйце Кощеевой смерти, в красном свете полыхающей Валхаллы наступило безмолвие.
Не вытерпев этой кромешной вечности, я задал вопрос:
— Базилевс, что сталось с Брюнгильдой?
Аттила качнулся в печальной улыбке:
— К Брюнгильде сватался сын Мундзука…
Меня влекло в глубину тайн:
— Сын Мундзука жаждал подставить шею под ее секиру?
— Сын Мундзука жаждал третьей смерти, о которой не знал Ахиллес, — ответил вождь гуннов. — Но опоздал. Она приняла вашу веру, никеец, и затворила себя где-то в Иллирии. Можешь радоваться.
Пост скриптум Песни о Нибелунгах поразил меня.
— Потомки не будут знать правды — ни о гибели Гундихара, ни об обращении Брюнгильды в христианку, — провещал я самое простое пророчество.
— Ни о моей смерти, — беззвучно рассмеялся Аттила. — Уход Брюнгильды закрыл мне путь к силе. Я опасался, что — навсегда. Ты… кем ты ни был… ты открыл мне его вновь. Маг, за которым ты послан богами или духами, — здесь. Ты видишь его. Ты достиг цели.
Ничего не произошло.
Даже масляные огоньки не дрогнули.
Духи робели перед Бичом Божьим?..
— Ты можешь остаться с ним, — сказал о себе Аттила в третьем лице. — Стать его первым прорицателем.
Я был уверен, что Аттила прекрасно знает мой ответ лучше любого прорицателя. Я даже не раздумывал:
— Базилевс, мой Бог ныне влечет меня на восток, на земли далеких предков.
Аттила кивнул.
— Я дам тебе охрану в двадцать воинов, охранный знак и послание к любому из каганов на востоке… Захочешь, вернешься. Просишь что-либо еще?
Отправить меня в Рим других веков, к моим родителям, не мог даже он, гроза Римской Империи. Ради благодарственного поклона я отогнал прочь, на полтора десятка веков, свою интеллигентскую гордыню.
Спустя несколько мгновений меня быстро вывели по коридорам-лабиринтам, лестницам-лабиринтам наружу — и вдруг оставили одного на полпути вниз, от дворца к воротам, откуда на меня мутно и равнодушно смотрели два медвежеподобных стражника.
В эту минуту тучи на небе были раскроены по небесным лекалам, и темные войлочные куски лежали над нами разрозненно, пропуская между собой сильный и чистый лунный свет. Прозрачное серебро струилось вниз, обметывая земные предметы холодным блеском.