Пушкин с интересом следит за народными преданиями и песнями. В новом, или верхнем, городе находился «Зеленый трактир», куда он охотно заходил поужинать с друзьями. Здесь прислуживала девушка Мариула. Певучее имя запомнилось ему и впоследствии прозвучало в его бессарабской поэме:
Юная молдаванка, видимо, развлекала посетителей песнями, и мелодия одной из них привлекла внимание Пушкина. Вероятно, приятели-сотрапезники изложили ому сюжет жестокого романса, пленившего поэта быстрой сменой трагических событий. Девушка пела о любви юноши к чернокудрой гречанке, изменившей ему:
«И тогда я вытащил палаш из ножен, повалил изменницу и в исступлении топтал ее ногами. Я и теперь помню ее горячие заклинания и вижу открытые губы, молившие о поцелуе… Я бросил их трупы в дунайские волны и отер мой палаш черной шалью…»
Через несколько дней весь Кишинев повторял стихотворение Пушкина, навеянное молдавской песнью Мариулы. 8 ноября только что вернувшийся из объезда пограничной оборонительной линии по Дунаю и Пруту генерал Орлов принимал у себя офицеров. Вошел Пушкин. Начальник дивизии обнял его и начал декламировать:
Пушкин засмеялся и покраснел:
«Как, вы уже знаете?»
«Баллада твоя превосходна, — продолжал арзамасский «Рейн», — в каждых двух стихах полнота неподражаемая».
Среди посетителей Орлова выделялся статный гость с военной выправкой, в синей венгерке вместо мундира; пустой правый рукав, обшитый черным платком, был приколот к груди. Это был дрезденский ветеран, сын молдавского господаря Александр Ипсиланти — «безрукий князь», по позднейшему определению Пушкина, проявивший исключительную политическую активность. В обществе рассказывали, что он служил с честью в русских войсках и отличался замечательной храбростью. Пушкин отнесся к нему с пристальным вниманием; поэт «уважал отвагу и смелость, как выражение душевной силы». На кишиневских балах он встречал и младших братьев Александра Ипсиланти. Все три брата пользовались влиянием в обществе и молчаливо готовились к чрезвычайному историческому выступлению.
Вскоре Пушкин появился в театре. В город приехала кочевая немецкая труппа из Ясс и сняла единственное просторное помещение в доме вице-губернатора Крупянского; лож не было, зрительный зал состоял из одного партера, сальные свечи и плошки освещали кресла и сцену. Мелодрама Коцебу исполнялась по-провинциальному убого и крикливо. Пушкин явился сюда не для пьесы, а для встреч и бесед. Он обменивался впечатлениями с представительницами местного света, вспоминал Семенову и Колосову, с грустью сопоставлял знаменитостей петербургского театра с провинциальными актерами. Как раз в это время до Пушкина дошли слухи об уходе со сцены Семеновой, вдохновившие его на замечательные стихи (1821 г.):
В ноябре Пушкин выехал в Киевскую губернию, в имение Каменку, Чигиринского повета, принадлежавшее единоутробным братьям генерала Раевского, Давыдовым. На семейный праздник (именины старухи Давыдовой) сюда собрались Михаил Орлов, Владимир Раевский, Охотников, генерал Раевский с сыном Александром и петербургский друг Чаадаева — Якушкин.
В Каменке было два мира, разделенные, по выражению Пушкина, темами «аристократических обедов и демагогических споров». Первый был представлен гомерическим обжорой Александром Давыдовым, тучным и пожилым генералом в отставке, получившим впоследствии от Пушкина прозвище «второго Фальстафа». Это был помещик-самодур, не внушавший поэту ни тени уважения:.эпиграмма на его жену, ветреную француженку Аглаю Давыдову, направлена своим острием против ее ничтожного супруга.
Полную противоположность представлял круг младшего брата — молодого Василия Давыдова. Он только что вышел в отставку, чтоб всецело отдаться тайной политической деятельности. Приверженец Пестеля, увлекательный оратор, он в качестве члена Южного общества председательствовал в одной из важнейших ячеек организации, имевшей свой штаб в его имении Каменке. Это была одна из трех управ так называемой «Тульчинской думы», то есть одного из центров революционного движения в Южной армии. Под видом семейного праздника в Каменке в конце ноября 1820 года происходило совещание членов тайного общества Василий Давыдов со своими политическими единомышленниками — Михаилом Орловым, майором Владимиром Раевским, Якушкиным и Охотниковым — не скрывал своего оппозиционного настроения. Перед пылающим камином, в присутствии всех гостей, провозглашались тосты за здравие неаполитанских карбонариев и за процветание республиканских свобод. Великосветские трапезы завершались обычно оживленными политическими дискуссиями.
Пушкин в Каменке принадлежал обоим мирам, не отдаваясь всецело ни одному из них. Аглая Давыдова, как и ее дочь — подросток Адель, заметно привлекают его внимание. В этом кругу возникают беспечные строки его шутливого послания к «толстому Аристиппу», мадригальные блестки юной Адели, злые строки «К кокетке» и беспощадная эпиграмма «Иной имел мою Аглаю…»
Но неизмеримо сильнее привлекали Пушкина «демагогические споры». Общие прения на политические темы происходили по-парламентски — с президентом, колокольчиком, записью ораторов. Революционные события в южноамериканских колониях, в Испании и Южной Италии, казни Лувеля и Карла Занда, выступления карбонариев, дипломатическая активность Александра I по поводу конституционного движения в целом ряде стран — все это сообщало дебатам богатый материал текущей политической хроники.
Однажды в полушутливой форме обсуждался вопрос о целесообразности тайных обществ в России (серьезно обсуждать такую тему в кругу непосвященных было, конечно, невозможно). Дискуссия вскоре была превращена в шутку. Это чрезвычайно огорчило Пушкина. Один из участников мистификации, Якушкин, навсегда запомнил его глубокое огорчение и ту прекрасную искренность, с какой он бросил собранию взволнованные слова о высокой цели, на мгновение блеснувшей перед ним и столь обидно померкшей. Поэту казалось, что он никогда не был несчастнее, чем в эту минуту крушения приоткрывшейся перед ним возможности большой политической деятельности.
Помимо застольных спичей и послеобеденных споров, Пушкина привлекала в Каменке природа правобережной Украины — Тясьмин с его утесистыми берегами, гладь равнин за рекою. Он зарисовал этот слегка унылый пейзаж в написанной здесь элегии «Таврическая звезда», где бескрасочная картина юго-западной зимы контрастирует с яркостью полуденных волн и экзотикой крымской флоры.
В январе Пушкин вместе с Давыдовым отправился в Киев на знаменитую «контрактовую ярмарку» — украинский деловой съезд и карнавал. Его заинтересовали реликвии старой Киевской Руси: кладбище на горе Щекавице, где погребена Ольга, памятники петровской эпохи — могилы Искры и Кочубея в Лавре. Все это отвечало его давнишним интересам к русскому прошлому.
Вернувшись в Каменку, Пушкин взялся за окончание «Кавказского пленника». В феврале 1821 года была дописана вторая часть поэмы. Ее питали впечатления от казачьих станиц, и рассказы о горных аулах. Один из характерных эпизодов кавказской войны отлился в новую форму экзотической поэмы-новеллы, освещенной авторитетом байроновского имени. Шаловливую Людмилу сменила самоотверженная и гордая черкешенка. Вскоре поэт Туманский запишет со слов самого Пушкина, что прототипом этой «девы гор» была Мария Раевская. Пушкин считал, что образ «Пленника» автобиографичен, но в признаниях героя: «Твой друг отвык от сладострастья, — Для нежных чувств окаменел», гораздо сильнее ощущается «демонический» адъютант Ермолова.
Инзов не торопил Пушкина с возвращением в Кишинев, но в марте 1821 года, когда поэт вернулся, снова решил приступить к его духовному перевоспитанию: он начал с того, что поселил Пушкина в своем доме, «открыв» ему свой стол, чтоб освободить молодого человека от материальных забот и получить возможность постоянно общаться с ним по-семейному. Инзов поручил ему постоянную работу, с большим вниманием обдумав ее предмет и тему; по лицейскому воспитанию Пушкин был правоведом, по Коллегии иностранных дел переводчиком; он владел в совершенстве французским языком, а как литератор должен был питать склонность к редакционной работе. Инзов и поручил ему переводить на русский язык французский текст молдавских законов.
Помимо воспитательных целей, исполнение такого поручения, по мнению Инзова, отвечало и важной государственной цели: Бессарабская область получила бы свой основной кодекс в образцовой литературной передаче.
Менее жизненным оказалось другое его решение: обратить атеиста Пушкина на путь христианского благочестия. Связанный по своим убеждениям с представителями высшего кишиневского духовенства, наместник решил привлечь их к перевоспитанию поэта.
Пушкин по возвращении из Каменки сразу же попал в сферу церковных воздействий и пастырских наставлений, направленных к решительному искоренению из его «грешного» сознания всех плевелов вольнодумства и безбожия. Шел великий пост, тщательно соблюдаемый Инзовым. В послании к Давыдову Пушкин юмористически описывает, как сам он был вынужден променять Вольтера «на часослов да на обедни, да на сушеные грибы». Но обмен этот проходил не очень гладко: причастие на молдавском вине напоминало о лафите давыдовских погребов, а с Вольтером не так-то легко было справиться смиренномудрым кишиневским иерархам.
В самом начале старого города (в части, получившей впоследствии название Инзова предместья) находилась построенная в 1805 году церковь благовещения — по-молдавски «бессерика бонавестина», — заменявшая набожному наместнику домашнюю часовню. Сюда-то духовный воспитатель поэта, получивший от него прозвание «смиренного Иоанна», и брал с собой постоянно Пушкина в целях обновления его неверующей души «благою вестию».
По канонам православной иконописи, одна из церковных фресок изображала известный евангельский миф: архангел Гавриил в белых одеждах слетает к смущенной и коленопреклоненной девушке с вестью от бога. Пушкин, простаивая долгие службы вместе со своим наставником перед этим изображением, рассмотрел его во всех деталях и мог основательно продумать содержание библейской легенды.
Этот миф о «безгрешном зачатии» девы Марии с давних пор был осмеян критической мыслью и служил предметом вольнодумной сатиры. В этом же направлении развернулась и поэтическая мысль Пушкина.
30 марта в Кишиневе умер митрополит Гавриил Банулеско-Бодони, член святейшего синода и весьма активный деятель православия в Греции, Венгрии, Молдавии и Новороссии. 1 апреля Пушкин, несомненно по настоянию Инзова, присутствовал в свите наместника на торжественных похоронах. Через несколько дней в стихотворном послании к Василию Давыдову в Каменку Пушкин сообщал, что «митрополит, седой обжора» приказал долго жить. «И с сыном птички и Марии Пошел христосоваться в рай…»
Все это не перестает обращать мысль Пушкина к образам и сюжетам священных текстов, но не в традиционном толковании церкви, а в разрезе антицерковной сатиры Рабле, Парни, Вольтера. В «страстную пятницу» ректор Ириней, приехавший к Инзову, решил настроить Пушкина своей беседой на высокий лад и даже сам отправился в его комнату. Он застал богоспасаемого грешника за чтением евангелия, врученного ему Инзовым; поэт изучал религиозные тексты для их переработки в духе «Орлеанской девственницы» или «Войны богов».
«Чем это вы занимаетесь?»
«Да вот читаю историю одной особы…»
В письмах своих Пушкин в 1823 году говорит об «умеренном демократе Иисусе Христе», — в этом духе он вероятно, выразился и в беседе с Иринеем. Семинарский ректор, отличавшийся крайней горячностью, в припадке возмущения пригрозил написать о дерзком «донесение» в Петербург для строжайшего наказания безбожника. Он ушел, хлопнув дверью, а Пушкин продолжал задумчиво вспоминать стихи из «Библейских похождений» Парни о влюбленном боге и охватившей его страсти.
слагались насмешливые строки новой кишиневской поэмы.
В послании к Давыдову, в котором Пушкин сообщает о смерти кишиневского митрополита и о своем желании «кровавой чаше причаститься», говорится и о том, что «безрукой князь», то-есть Александр Ипсиланти, «бунтует на брегах Дуная». «Греция восстала и провозгласила свою свободу, — писал Пушкин весной 1820 года, — 21 февраля генерал князь Александр Ипсиланти с двумя из своих братьев и с князем Георгием Кантакузеном прибыл в Яссы из Кишинева, греки стекаются толпами под его знамена… Восторг умов дошел до высочайшей степени все мысли греков устремлены к одному предмету — на независимость древнего отечества…»
Политический план Каподистрии, выражавший волю его народа, вызрел для своего осуществления. Среди скептических кишиневских политиков поэт высказывает твердую уверенность в окончательной победе Греции. Тема греческого возрождения восхищает и вдохновляет Пушкина; события на Дунае оставляют ряд следов в его творчестве. В Кишиневе он задумывает даже писать поэму о гетеристах. Сохранился набросок плана:
«Два арнаута хотят убить А. Ипсиланти..»
К этим же событиям относится стихотворение 1821 года «Война» (первоначально озаглавленное «Мечта воина»). Здесь впервые международная борьба провозглашается источником творческих образов, могучим возбудителем «гордых песнопений» («.. И сколько сильных впечатлений— Для жаждущей души моей: — Стремленье бурных ополчений, — Тревоги стана, звук мечей…»). В кишиневских письмах Пушкин горестно иронизирует над невозможностью осуществить свое заветное желание: «Мечта воина привела в задумчивость воина, что служит в иностранной коллегии и находится ныне в бессарабской канцелярии».
Для собирания сведений о причинах и ходе греческого восстания в начале апреля прибыл в Кишинев молодой подполковник Мариупольского полка Пестель. Репутация умнейшего человека, призванного стать министром или посланником при великой державе, побудила, очевидно, штаб Второй армии дать ему это ответственное поручение. У Орлова или Инзова Пушкин познакомился с этим увлекательным собеседником и несколько раз встречался с ним. Тесное сближение не могло возникнуть за столь краткий срок, но заметно сказался взаимный интерес. Едва ли верно позднейшее указание Липранди (записанное сорок пять лет спустя), якобы Пестель не нравился Пушкину: оно слишком соответствует правительственной верноподданности старика Липранди и резко противоречит непосредственным записям самого поэта. Явно неправдоподобно и сообщение кишиневского полковника о том, что Пушкин за обедом у Орлова задал Пестелю вопрос «Не родня пи вы сибирскому злодею?» За такие вопросы выходили к барьеру, отношения же будущего декабриста и ссыльною пола свидетельствуют о несомненном взаимном уважении.
Пушкин был, видимо, пленен блестящим и сильным интеллектом Пестеля, который в вопросам исторических и государственных мог многому научить его. «Умный человек во всем смысле этого слова», «один из самых оригинальных умов, которых я знаю», с явным восхищением записывает Пушкин 9 мая в свой дневник.
Разговор их носил политико-философский и отчасти этическим характер. Пестель между прочим заявил о материализме своих ощущений, но в духе вольтеровского деизма отрицал такое же направление своею разума. Фраза поразила Пушкина, и он записал ее по французски, как она была произнесена Пестелем, в свой дневник.
Соглашался ли он с ней, стремился ли в своих воззрениях к большей последовательности и смелости? Нужно помнить, что как раз в эти недели своего знакомства с Пестелем Пушкин творчески выражал свой самый резкий разрыв с религиозным миросозерцанием. Восхищение личностью нового знакомого слышится в позднейшем отзыве Пушкина: «Только революционная голова, подобная… Пестелю, может любить Россию так, как писатель только может любить ее язык. Все должно творить в этой России и в этом русском языке».
По-видимому, и Пестель испытал на себе чарующее действие одаренности Пушкина. Трогательным штрихом в истории этих двух великих людей остается дошедшая до нас деталь их отношений: в день рождения Пушкина, 26 мая 1821 года, Пестель пришел дружески поздравить его.
Пушкина не переставало тянуть к новым местам, к новым скитаниям. В начале мая Инзов отпустил его в Одессу.
С момента отъезда из Петербурга Пушкин впервые почувствовал себя в городе европейского типа. Одесса еще была молода и мала; она отличалась почти такой же пестротой населения, как и многоплеменный Кишинев, но над всем заметно господствовал западный стиль жизни. Первые устроители города — испанец дон Хозе де Рибас и французский политический деятель Ришелье — стремились придать маленькой торговой фактории обличье западного порта. Их традиции продолжал граф Ланжерон, при котором Пушкин и прибыл сюда впервые.
Это был типичный международный деятель XVIII века — барон Австрийской империи и гражданин Женевского кантона, парижанин по рождению, полковник русской службы в армии Потемкина и великий мастер одесской ложи «Понт Эвксинский»; он был эмигрантом 1789 года и автором республиканских трагедий, с которыми вскоре ознакомился Пушкин.